Йозеф Бодански - Талибы, международный терроризм и человек, объявивший войну Америке Страница 2

Кризис в мусульманском мире усилился, когда изолированность обернулась подчинением, когда Запад проник в Сердце ислама — район между Марокко и Индией, где мусульмане не только составляют подавляющее большинство населения, но также определяют социополитическую и культурную жизнь. Этот процесс начался с приходом Наполеона в Египет в 1789 году. Затем последовали русско-турецкие войны и завоевание Центральной Азии в XIX веке, потом — крушение Турецкой империи и британская оккупация в Первую мировую войну, а также искусственное перекраивание империалистическими силами карты Ближнего Востока. Это был удар, от которого мусульманский мир — в особенности Сердце ислама — до сих пор не оправился.

Исторически мусульмане идентифицировали себя на двух уровнях, — пользуясь современной западной терминологией, — на «наднациональном» и «внутринациональном». Оба уровня самоидентификации отличаются от основного принципа, используемого в современном мире, — то есть «нация/государство». Наднациональная идентификация — это самоидентификация всех мусульман с единой общностью — мусульманской нацией, — проявившаяся в панисламизме. Рост политического сознания в мусульманском мире привел к появлению побочных систем идентификации — вроде пантюркизма и панарабизма, которые по-прежнему в силе. Внутринациональная идентичность относится к кровному родству — кланам, племенам, разветвленным семьям и т. д., которые определяли повседневную жизнь мусульман в ходе истории. После Первой мировой войны и русской революции западные власти не только перекроили мусульманский мир, создав новые псевдогосударственные образования, совершенно не отвечающие характеру и чаяниям коренного населения, но и навязали населению новые, чуждые, правящие элиты — будь то. королевские фамилии, поддерживаемые западными колониалистами, или коммунистическая элита, поддерживаемая Советами. После Второй мировой войны различным мусульманским государствам пришлось столкнуться с идеологиями и системами законодательства, заимствованными у Востока и Запада; все они вели к установлению жестоких военных диктатур, подавлявших население во имя национальной славы, модернизации и военной мощи.

Лидеры исламистов полностью осознавали неравенство в мощи между их нарождающимися движениями и противостоящими им силами — от арабских военных диктатур и до врагов арабов, таких как Израиль и западные государства. В результате ведущие теоретики исламизма стали искать альтернативные методы, позволяющие вести джихад при условиях явного проигрыша в силе. В октябре 1968 года шейх Мухаммад[4] Абу-Захра из каирского университета аль-Азхар так определил сущность джихада в современных условиях: «Джихад не ограничивается мобилизацией и образованием огромных армий. Он принимает различные формы. Во всех землях ислама должны подняться люди, укрепленные верой, хорошо оснащенные средствами и методами. И пусть они атакуют узурпаторов, неустанно изводя их, пока их жилища не превратятся в дома непрекращающегося мучения… Джихад никогда не кончится… Он будет длиться до Судного дня». Это определение бесконечного джихада против превосходящих сил составляет центральную догму современного исламистского терроризма, быстро прижившуюся в мусульманском мире, который борется против растущего влияния Запада.

Кризис достиг первой критической точки в середине 1970-х, когда мусульманский мир, обогащенный нефтедолларами, познакомился с западной цивилизацией как никогда ранее близко — благодаря обучению на Западе, туристическим поездкам и спутниковому телевидению, находившемуся в то время еще в зачаточном состоянии. Шок был огромен. Ведущие исламистские интеллектуалы, защищавшие дипломы в Соединенных Штатах, заключили, что личные свободы и материализм, с которыми они столкнулись на Западе, представляют смертельную угрозу для традиционного исламского общества, организованного и управляемого с помощью строгих норм поведения. Ислам предполагает, что шариат — закон, управляющий людьми, — имеет божественное происхождение и толковать его могут лишь обученные и набожные люди, которые правят верующими как духовные лидеры. В противоположность этому, суть западной демократии состоит в установленном порядке, когда граждане избирают нескольких человек из своих рядов, чтобы те создавали законы и управляли ими в соответствии с этими законами. Исламисты убеждены, что такое расхождение западного общества (особенно американского, где разделение между церковью и государством так четко выражено) с моделью исламской власти, которая носит божественный характер, и является главной причиной его социальной болезни.

Критика исламистами американского образа жизни была очень резкой. Последователи аятоллы Хомейни в Иране рассматривают Соединенные Штаты как страну, поглощенную поклонению деньгам, а Маджид Анараки — иранец, проживший несколько лет в южной Калифорнии, — описывает Штаты как «скопище казино, супермаркетов и публичных домов, связанных бесконечными магистралями, не ведущими никуда», где все определяется жаждой денег. «Люди на Западе ради прибыли выставят на аукцион собственных матерей», — пояснял получивший образование в. США Бехзад Набави, тогдашний министр тяжелой промышленности Ирана. Сам же Хомейни указывал, что поглощенность Запада стремлением к деньгам влечет за собой «развращение общественного образа жизни».

Исламисты решили гарантировать то, что эта болезнь, уже «разрушившая» христианство, не проникнет в мусульманский мир, не развратит и не разрушит его. С целью предотвращения такого разрушения оправдывались все средства, включая насилие и терроризм. Но исламисты не могли отделить свой мир — Сердце ислама — от Запада. Разработка нефтяных источников требовала западных технологий, равно как и система здравоохранения. Мусульмане ездили на машинах, сделанных на Западе, пользовались телефонами, установленными западными подрядчиками, и ели западную пищу, сидя за импортными телевизорами. А их лидеры тем временем защищали свои диктаторские режимы с помощью оружия, закупленного за границей. Это острое противоречие впервые выплеснулось наружу на стратегическо-политическом уровне в Иране, во время исламской революции Хомейни. В своей книге «Среди верующих» B.C. Нейпол лаконично объясняет, в каком затруднительном положении оказался Хомейни: «Толкователь воли Бога, лидер правоверных, он выражал все смятение своего народа и сделал так, чтобы оно казалось славой, знакомой верой, — смятение народа высокоразвитой средневековой культуры, которому открылись нефть и деньги, чувство власти и насилия, а также знание об окружающей его новой великой цивилизации. Эту цивилизацию нельзя было подчинить себе. Ее следовало отринуть — но в то же самое время нельзя было не зависеть от нее». Другие современные выдающиеся деятели исламизма, чьи сочинения составляют теологический фундамент нынешних террористов, видели в этом распространении «вестоксикации» смертельную угрозу самому существованию ислама. «Мир сейчас такой, каким его сделали другие [т. е. не-мусульмане], — пояснял ведущий иракский ученый-шиит аятолла Мухаммад Бакир аль-Садр. — У нас есть два выбора: либо подчиниться ему, что значит обречь ислам на смерть, либо разрушить его, чтобы мы смогли построить такой мир, как того требует ислам».

Мусульманский мир оказался на историческом распутье. Столкновение с западной цивилизацией закончилось провалом, несмотря на неслыханные богатства, накопленные элитой. Попытки укрепить современные режимы привели к повсеместному угнетению и обнищанию масс, что, в свою очередь, привело к напряженной обстановке среди народа, с которой не могла справиться государственная система и которую дальнейшая модернизация могла лишь обострить. А исламистским интеллектуалам — обычно их называют «фундаменталистами» — не удавалось найти в их соблазнительных теориях какие-либо практические решения. «В исламе, особенно в исламе фундаменталистов, прецедент — это все. Принципы Пророка, содержащиеся в Коране и в установившихся традициях, считаются вечными. Они могут охватывать все отрасли знания, — поясняет Нейпол. — Так говорят новые, образованные, фундаменталисты. В этих словах звучит как их вера, так и их ненависть к цивилизации, которая их окружает и которую они как общество отчаялись подчинить себе». Начиная с конца 1970-х, исламистские мыслители не видели другого выхода из кризиса ислама, кроме тотальной конфронтации с Западом, которая одновременно стала бы и оправданием вспышке насилия. «Мы ведем войну. И наша битва только что началась. Нашей первой победой станет полоска земли, полностью управляемая исламом», — заявил Абдул-Кадыр ас-Суфи ад-Даркави, один из величайших мыслителей и философов современного исламизма. «Ислам движется по миру, — добавил он. — И ничто не остановит его распространение в Европе и Америке».