Сергей Волков - Почему РФ - не Россия Страница 2

* * *

Сложившиеся в общественном сознании представления не должны, в общем, вызывать

удивление, учитывая обстоятельства, в которых формировались представления о

прошлом ныне живущих поколений. Разумеется, и в любом случае знакомство с

историей основной массы населения может быть только самым поверхностным, но в

нашей стране действовали и факторы совершенно специфические. С точки зрения

людей, захвативших в 1917 г. власть на территории Российской империи, подлинная

история с них же и начиналась, а «предыстория» не только не заслуживала изучения

(за исключением ряда специфических сторон, прямо связанных с их идеологией), но

была для дела их вредна и опасна. Была принята идея (наиболее выразительно

сформулированная тестем Н.И. Бухарина Ю. Лариным) перейти к изображению истории

«большим мазком» — от каменного века к «истории последних десятилетий», то есть

«тому ряду событий, какой непосредственно связан с пониманием современного

положения», оставив за рамками изучения Ивана Калиту, Владимира Мономаха,

крестовые походы, Наполеона и т.п. Вершинным достижением такого подхода был

пресловутый труд М. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке», в

котором фактический материал практически отсутствовал, замененный набором

абстрактных схем.

Более того, до середины 30-х годов преподавание истории было вовсе запрещено, да

и потом, когда оно было восстановлено, информативность школьных и вузовских

учебников была потрясающе низка (особенно снизившись в конце 50-х — начале 60-х

годов) и просто несопоставима с дореволюционными и зарубежными; по большому

счету изучение истории до конца 80-х годов так и осталось в русле идеи «большого

мазка». Исторические курсы практически дублировали курс обществоведения и давали

крайне скудные знания по конкретной гражданской истории. Для коммунистического

режима преподавание и изучение истории никогда не представляло самостоятельной

ценности, оно призвано было на конкретных примерах подтверждать правоту

марксистско-ленинского учения, и неизбежно носило комментаторский,

иллюстративный характер. При таком подходе история страны до 1917 г.

представляла собой историю «классовой борьбы», а после — историю КПСС.

Результатом представлений о сравнительной важности «истории» и «предыстории»

стало то, что вся история России до XIX в. была втиснута в один небольшой

учебник и занимала в курсе отечественной истории едва ли одну шестую часть, зато

нескольким последним десятилетиям в программе отводилось больше места, чем всем

предшествующим тысячелетиям человеческой истории.

Наконец, в советской школе история воспринималась едва ли не в большей мере по

курсу литературы (который был составлен соответствующим же образом), поскольку

яркие литературные образы несравненно лучше и прочнее входили в сознание

учащихся (как и всякого человека). Увы, до сих пор большей частью представлений

о прошлом мы обязаны не фактам, а мнениям «уважаемых людей». Обучение истории по

литературе имело следствием не только то, что история стала восприниматься как

литература, но и культ «авторитетов», без осмысления того, что данный человек

мог знать в каждом конкретном случае. Прямым следствием этого стало то, что слой

лиц, которые непосредственно формировали общественное мнение как до, так и

особенно после начала 90-х годов (журналисты, публицисты,

историки-популяризаторы и даже историки-ученые) оперировали не столько цифрами и

фактами, сколько высказываниями известных лиц, цитатами из мемуаров, даже не

ставя вопрос о степени их достоверности и представительности (между тем для

человека его личные впечатления всегда важнее, а бросаются в глаза, производят

впечатление и запоминаются прежде всего как раз исключения, а не обычные вещи).

Жонглирование яркими примерами и до сих пор остается основой аргументации при

обращении к широкой аудитории, и искажение реальной картины чаще всего

происходит именно оттого, что исключения и правило меняются местами. Как ни

смешно, но до сих пор для большей части населения главным источником

представлений о Российской империи конца XVIII — начала XX вв. является

сатирическая беллетристика (хотя писать историю СССР, имея в качестве основного

источника журнал «Крокодил», почему-то никому в голову не пришло).

Между тем по объему публиковавшейся фактической информации императорская Россия

несопоставима с советской (в справочниках можно найти информацию о владельце

мясной лавки в заштатном городе или телеграфисте на забайкальской станции, но не

о советском замминистра), но сам факт её существования остается для наших

современников по большей части неизвестным. В свое время крупным успехом

«гласности» почиталась публикация в «Известиях» нескольких строк о вновь

назначаемых министрах. Когда несколько лет назад вице-премьер очень гордился

тем, что «мы впервые за всю многовековую историю России заставили чиновников

обнародовать сведения о доходах», некому было рассказать ему, что до 1917 г.

ежегодно (2–3 раза в год) публиковались списки гражданским чинам 1–4-го классов

(4-й класс — уровень университетского профессора, директора гимназии и т.п.),

где не только подробнейшим образом было расписано получаемое на службе

содержание (со всеми столовыми, квартирными, добавочными и т.д.), но имелись и

не менее подробные сведения о том, какое за ним лично и какое за женой имеется

имущество, причем раздельно указывалось родовое и благоприобретенное (до таких

высот современная государственная мысль подниматься не рискует). Справочников —

ежегодных (а то и ежемесячных) издавалось огромное количество, причем

одновременно и по чинам, и по ведомствам, и по губерниям, и они охватывали

практически всех лиц, состоявших на военной или гражданской службе вплоть до

самых низших, в том числе и тех ведомств, бытие которых в СССР было покрыто

глубочайшей тайной (чего стоит, например, издававшийся 2–3 раза в год «Общий

состав Отдельного корпуса жандармов»). А вообще, чтобы представить себе, чем

была старая Россия и было ли там, к примеру «гражданское общество», достаточно

полистать какую-нибудь губернскую «Памятную книжку», обнаружив в каждом уезде

десятка полтора действительно самодеятельных обществ, созданных жителями

(мещанами, крестьянами) без всякой команды сверху — от «взаимного кредита» до

«покровительства животным».

От старой России много чего осталось, но похоже, что люди просто не хотят знать,

какой она была на самом деле. Вместо того, чтобы эмоционально дискутировать о

степени её «цивилизованности», логичнее было бы просто посмотреть, как решались

в её законах те или иные вопросы, были ли вообще сколько-нибудь заметные отличия

от других стран в сфере, например, свободы предпринимательства, финансового и

административного права и т.п. Огромное по объему, логичное и тщательно

детализированное законодательство империи наглядно свидетельствует, что она была

совершенно нормальным европейским государством, стоявшем вполне на уровне своего

времени, а по ряду вопросов выглядевшим даже «прогрессивнее» многих из них. Но,

судя по крайней редкости обращения как к корпусу российских законов, так и

вообще к массовому материалу (скажем, судебной практике), желающих в этом

убедиться весьма мало.

Впрочем, когда дело касается создания мифологического образа, игнорируются даже

вполне очевидные общедоступные факты, а обычные для всякого государства вещи

подаются как российская специфика. И хотя давно уже знакомиться с достоверной

информацией о старой России не возбраняется, и в последние годы появилось немало

серьезных и обстоятельных работ, освещающих реалии её бытия, существенных

сдвигов в общественном сознании не произошло, и представления об основных

чертах, создавших своеобразие Российской империи: особенности территориального

роста, положение её среди европейских стран, характер политического режима,

состав её элиты остаются в рамках «тоталитарной» парадигмы.

Вот почему представляется важным, во-первых, обратить внимание именно на эти

особенности реально-исторической России, во-вторых осмыслить масштабы и

последствия радикального слома российской государственности большевиками,

проследив основные обстоятельства, обеспечившие полный разрыв государственной и

историко-культурной преемственности между ней и советским государством, и, в