Модест Колеров - Без СССР: «Ближнее зарубежье» новой России и «задний двор» США Страница 2

Телевизионное переживание перемен закончилось. «Цивилизованные» верхушки новых айсбергов, «политические крылья», использующие терроризм своих подпольных единомышленников для публичного торга и государственного шантажа, как Арафат — Хезболлу, Масхадов — Басаева, — всего лишь телевизионные псевдонимы тех подспудных масс, которые пришли в движение и набирают слепую, разрушительную скорость. Именно в интенсивном политическом торге, в активности международной бюрократии, становящейся все более детальной и изобретательной, созревают угрозы, перед которыми бессильны государственный аппарат и право. Легитимация сепаратизма, отказ от нерушимости границ, «прагматическое» сосуществование с терроризмом — это новая эпоха передела, новая мировая война, лишь по случайности остававшаяся на периферии массового сознания и политического масскульта.

11 сентября 2001 года и 23 октября 2002 года война пришла в национальные центры, в прямой эфир, где обыватель и политик могли наблюдать себя в качестве непосредственных мишеней. Этой угрозе уже нельзя определить место на окраине, локализовать ее в рамках географических, этнических или социальных «меньшинств». Она внутри ежедневной политической риторики. Она уже часть современного языка. Ориентация общества в современности уже немыслима без самоопределения в контексте растущего числа политических, этнических, религиозных, территориальных сепаратизмов. Для них теперь самозаконная воля даже самой малой группы активистов выше свободы личности и национального «общего блага». Для человека девяностых слово «партизаны», прежде однозначно позитивно и героически окрашенное, уже не обозначает акт вневойсковой самозащиты от иноземных оккупантов и не отсылает к 1812 году или белорусским и брянским лесам 1942-го. Оно именует десятилетиями длящееся восстание подпольных кланов, тесно связанное с наркобаронами, пытками, заложничеством, терактами, марксистским и религиозным фанатизмом. Неизбежной жертвой партизан становятся поверившие послевоенному «вечному миру» обыватели, институты их центральной и национальной власти. Гвардия партизан — меньшинства, управляемые мафиозными и этническими кланами. Среднеевропейским «цивилизованным» хуторским, кулацким, инженерско-учительским, соседским и дачным сообществам эти кланы противопоставляют новые «железные батальоны» этнических, батрацких, бандитских сообществ.

Защищаясь от нашествия кланов, дробящего стабильную обывательскую среду, личность стремится под покров постимперской власти — будь то бюрократическая «партия власти» или политкорректная «единственная супердержава». Но бюрократическая и политкорректная власть гнется под нашествием кланов, выбирая из них те, с которыми можно было бы договориться. Договориться нельзя. И вновь близок день, когда очередной прирученный Римской империей варвар захочет стать императором Рима.

Как с этим может бороться государство? По каким линиям каких границ оно хочет строить «бетонные» стены и полосы безопасности? Как бы ни была опасна агрессия бандитских групп с сопредельных территорий, главная угроза исходит от самих территорий: от слабости их центральной власти, от непрекращающегося потока трудовой миграции, от традиционной транснациональной этнической мафиозной инфраструктуры, от приграничного бизнеса (контрабанды, оружия, наркотиков, беженцев), коррумпирующего местные органы власти на сотни километров в глубь национальной территории, от формального и неформального шпионажа и т. п.

В 2002 году порт Диксон, расположенный на российском побережье Северного Ледовитого океана, на западной оконечности полуострова Таймыр, отметил юбилей, способный послужить свежей темой для читателей-писателей, любящих сюжеты выживания малых сообществ, изолированных от Большой земли (будь то занесенный снегом графский замок, дальний остров или Луна). В 2002 году Диксон отметил шестидесятилетие обороны от фашистского флота, проникшего в эту ледяную глубь за тысячи километров не только от фронта, но и от какого бы то ни было жилья.

Не будет большим преувеличением сказать, что и поныне все полярное побережье России по-прежнему находится в состоянии изолированного выживания и еще более уязвимо перед военной и разведывательной деятельностью других государств. Хорошо, если разведка эта пока ограничивается сугубо военными целями и, следовательно, использовать ее выводы на практике потенциальному противнику пока затруднительно.

Но что может противопоставить условный российский северный Диксон любой коммерческой разведке: геологической, нефтегазовой, рыболовной — готовой балансировать близ территориальных вод, имеющей среди инструментов конкурентной борьбы затяжные территориальные споры и международную экологическую бюрократию, способной жестко ограничить свободу России даже в этом безжизненном регионе?

Еще более уязвимыми становятся пустынные российские Крайний Север и Дальний Восток на границах с сопредельными территориями — на Чукотке и на Курилах. Сколь бы интенсивно ни развивался сейчас Сахалин благодаря нефтеносному шельфу, одного его явно не хватит для устойчивости российских экономических, военных и политических границ. Когда Южные Курилы так или иначе попадут в зону прямого влияния Японии — энергодефицитные, изолированные, нищие и малонаселенные российские Колыма, Сахалин и Камчатка получат «образцовый», интенсивно развиваемый, окормляемый американскими базами японский клин. Ныне рассеянная по портам Южного Сахалина и Приморья деловая японская и корейская сеть получит еще одну опору для экономического доминирования.

До сего дня нет ответа на перспективы демографического и инфраструктурного доминирования Кореи и Китая в Приморском и Хабаровском краях, Амурской области. Слава Богу, абсолютный экономический и демографический перевес Китая в этом регионе в ближайшие десятилетия будет находиться в рациональном управлении китайских властей. Но неотвратимо приближающийся коллапс Северной Кореи (который реформы в этой стране только ускорят) делает Приморье заложником этой социально-экономической катастрофы. Голод, смута и предполагаемая резня затронут не только Китай и Южную Корею, но и Россию, которая не справится с их гуманитарными последствиями и вряд ли будет готова к лобовому столкновению с интенсивной военной и разведывательной активностью США, в значительной степени «фильтруемой» сегодня суверенной территорией Северной Кореи. Поглощение КНДР Южной Кореей, конечно, в ближайшее десятилетие не оставит воссоединенной стране сил для экспансии в Приморье. Но можно прогнозировать, что, фактически уже экстерриториальные, северокорейские фактории на российском Дальнем Востоке превратятся в сеть неподконтрольных российским властям военно-экономических баз экс-коммунистической корейской элиты, способной к существенному политическому влиянию. Так, в дополнение к китайскому бизнесу, уже способному к косвенному влиянию на региональные выборы в приграничных субъектах РФ, возникнет не сдерживаемое коммунистической секретностью корейское влияние. Спешно достраиваемый в этой части России космодром «Свободный», таким образом, окажется в положении режимного анклава. Однако реальная вовлеченность местного населения в деловые отношения с китайцами делает «Свободный» фактически беззащитным перед военноразведывательной деятельностью Китая. Не исключено, что в ближайшие годы Китай из «экологических» соображений потребует закрытия космодрома. В любом случае, Дальний Восток экономически и инфраструктурно уже гораздо более зависим от Китая, чем от федерального центра. Перед лицом нового корейского кризиса эта часть России будет вовлечена США, Японией и Китаем в «гуманитарно-политическое» посредничество на территории объединенной Кореи. В контексте тяжелых социальных последствий объединения часть затронутой кризисом территории России фактически окажется объектом китайского «гуманитарного» попечения.

Можно сказать, что корейский кризис может подчинить Дальний Восток не только экономическому, но и политическому доминированию Китая. В таком случае судьба военной инфраструктуры России в этом регионе непредсказуема. С распадом СССР и независимостью стран Средней (Центральной) Азии Бог, казалось, миловал Россию от разрушительной встречи здесь с китайскими интересами. Но не исчезла экспансия Китая, вызванная длительной экспансией Российской империи в китайском, но населенном мусульманами Синцзяне, который для сталинского СССР даже стал проектом марионеточной Восточно-Туркестанской республики. Сюда вот уже пятьдесят лет направляются централизаторские усилия Китая, выстраивающего в этой бедной и малонаселенной местности мощную военноадминистративную инфраструктуру. От нее традиционно бежали в Киргизию и Казахстан китайские уйгуры, а теперь переносят туда же свои базы исламские сепаратисты и радикалы. В ближайшей перспективе сохранение Киргизии как самостоятельного государства могло бы целиком зависеть от доброй взаимно сбалансированной воли России и Китая, если бы страна не подвергалась еще большей опасности со стороны узбекских и афганских исламистов. Растущая российская собственность и значительная интегрированность в русский культурный контекст городского киргизско-русского населения этой страны вынуждает Россию к постоянному вмешательству и обременению себя всеми угрозами, с которыми стакивается Киргизия. Даже если через десять или двадцать лет всё славянское и часть киргизского городского населения будут эвакуированы в Россию, то России придется — к удовлетворению российского обывателя — поддерживать вдалеке от своих границ доминирующее военно-политическое присутствие в Киргизии, как и в Таджикистане и Армении. Вопрос лишь в том, каких новых уступок и сделок с Китаем это может потребовать. Выживет ли Киргизия даже под китайским протекторатом «после Акаева» — большой и грустный вопрос.