Ноам Хомский - Гегемония, или Борьба за выживание Страница 20

Масштабную поддержку насильственных акций трудно назвать «примирительной позицией». Факты репрессий в отношении курдов должны быть у всех на слуху, пока Вашингтон ведет подготовку собственных преступлений, которые станут известны только после их осуществления, и США смогут безболезненно избежать ответственности за них. Эта привычная для американской политики практика вызывает глубокую обеспокоенность у всех официальных врагов и оппонентов США. Одного признания фактов неправомочности действий американских властей мало для обеспечения нормализации ситуации в будущем.

Другая популярная идея в отношении миссии просвещенных государств состоит в том, что «потребность… в создании колоний так же велика, как и в девятнадцатом веке». Это позволит принести принципы порядка и справедливости во все уголки мира, и в этом заключается призвание «постмодернистских» обществ. Таких взглядов придерживается главный советник Тони Блэра по внешней политике Роберт Купер{118}. Его внимание не привлекло то, почему в девятнадцатом веке была столь сильная «потребность в колониях» и почему Великобритания, Франция и Бельгия как носители западных ценностей вместе с колониями приняли на себя огромную ответственность. Трезвый взгляд на положение дел в современном мире действительно подтверждает правоту его слов о злободневности колоний теперь, как и во времена, которые вызывают в его сердце ностальгию. Иными словами, мы можем узнать многое о «просвещенных государствах», если обратим свое внимание на их послужной список и то, как они пытались представить свои заслуги на различных этапах истории.

Не стоит недооценивать всей степени трансформаций, которые произошли с момента окончания Второй мировой войны. Одно из таких изменений Роберт Джервис называет «крупномасштабным изменением, пожалуй, одним из наиболее значительных сдвигов в международной политике за всю историю»: в Европе наконец установился мир и — хотя не все с этим согласны — демократические государства перестали враждовать друг с другом{119}. Именно на этот серьезный сдвиг указывает Купер, разделяя мнение тех, кто приветствовал рождение «мировой постмодернистской системы» права, справедливости, цивилизованности. Вместе с тем он полагал, что странам Запада «придется вернуться использованию более жестких методов прошедшей эпохи — применению силы, нанесению превентивных ударов, к уловкам различного рода. Словом, необходимо будет прибегать ко всем доступным средствам, в том случае, когда приходится иметь дело с теми, кто по-прежнему живет ценностями девятнадцатого века, где каждое государство выступает само за себя». Западные страны просто обязаны действовать «по законам джунглей… если они живут в джунглях», — именно такой позиции они придерживались в прошлом, которого они так сильно стыдятся.

В конце девятнадцатого века действия просвещенных государств, которые пытались избавить варварские народы от тяжелого бремени невежества посредством насилия, разрушения и разорения, вряд ли были достойны похвалы. Они проводили такую политику, исходя из богатого опыта выдающихся лидеров прошлого, вынужденных давать отпор «колоссальной волне разрушительных, антигуманных доктрин и разорительных поползновений». Они задавались вопросом: «Что станет с нашими религиозными и практическими институтами, с моральными устоями наших правительств и с системой консервативных взглядов, которые предохраняют нас от полной разобщенности, когда [не удается сдержать и преодолеть] пагубное влияние и распространение порочных ценностей». Эти опасения были высказаны царем Александром I и министром иностранных дел Австрии К. Меттернихом в отношении «пагубной республиканской доктрины и идеи народного самоуправления, [которую проповедовали] сторонники антимонархического мятежа в Новом Свете». Говоря языком современных политических стратегов, эти опасные явления могли сработать по принципу домино. Зараза этих доктрин, предупреждали они, «пересекает моря и часто проявляется со всеми присущими ей разрушительными симптомами в самых неожиданных местах, где ни прямое отношение к ней, ни непосредственная близость не вызывают предчувствия опасности». Еще страшнее стало, когда эти бунтари против монархического порядка объявили о намерении расширять свое господство и владычество, провозгласив доктрину Монро. Как позднее об этом отзывался Бисмарк, «типичное американское проявление непростительной заносчивости»{120}.

Бисмарку не надо было дожидаться прихода эры вильсоновского идеализма, чтобы понять смысл доктрины Монро. Его соображения президенту В. Вильсону изложил госсекретарь США Роберт Лансинг. В. Вильсон отметил неопровержимость взглядов Бисмарка, однако при этом решил, что будет «неразумно» обнародовать их.

«Придерживаясь доктрины Монро, США реализуют собственные интересы. Суверенитет других наций американских континентов — это историческая случайность, а не конечное состояние. Может показаться, что здесь нет ничего, кроме эгоизма, однако создатель доктрины руководствовался самыми возвышенными целями, провозглашая ее»{121}.

Существовавший баланс сил на международной арене не позволял использовать доктрину в действии, хотя В. Вильсону удалось установить доминирование США в регионе Карибского бассейна посредством силы, оставив нелегкое наследие современной Америке. Он успешно продвигал эту политику далее, когда вытеснил своего соперника — Великобританию — из богатой нефтью Венесуэлы и когда поддержал коррумпированный и порочный режим Хуана Висенте Гомеса, который предоставил американским компаниям свободу действий в стране. Политика открытых дверей и свободной торговли была сформулирована в привычном формате: оказание давления на Венесуэлу с тем, чтобы не допускать партнерских отношений с Великобританией, при этом продолжая отстаивать и укреплять права США на нефтяные разработки на Ближнем Востоке, где Великобритания и Франция занимали лидирующие позиции. К 1928 году Венесуэла стала одним из главных экспортеров нефти, а нефтяными промыслами руководили американские компании. Такая политика привела к тому, что к 2003 году Венесуэла представляла собой страну с рекордными показателями бедности населения, при том, что ее потенциал и ресурсы были направлены на обслуживание интересов иностранных инвесторов, а не собственных граждан.

Зона американского влияния во времена В. Вильсона оставалась все еще ограниченной, но, по прозорливому замечанию президента Уильяма Говарда Тафта, «не за горами тот день, когда все полушарие будет нашим, на что мы уже теперь имеем полное моральное право благодаря превосходству нашей расы». Администрация В. Вильсона разъясняла непонятливым латиноамериканцам, что это происходит потому, что они «всего лишь дети, которые пользуются правами взрослых» и им необходима «жесткая рука, авторитарная рука». Не стоит, тем не менее, пренебрегать и более мягкими средствами. Иногда полезно «погладить их по голове и дать им понять, что мы им симпатизируем», — советовал президенту Эйзенхауэру госсекретарь Джон Фостер Даллес{122}.

В других уголках мира есть свои непослушные дети. В. Вильсон рассматривал филиппинцев как «детей, которые подчиняются взрослым, поскольку находятся под их опекой», — или, по крайней мере, как если бы они перенесли освобождение, к которому он призывал, при этом превознося свой альтруизм. Его госсекретарь также считал итальянцев «детьми, которых необходимо направлять, и теми, кому необходима поддержка, как ни одной другой нации». Поэтому последователи В. Вильсона считали оправданным и правильным оказывать поддержку с самым горячим рвением «славной молодой революции» фашистов во главе с Б. Муссолини. Итальянские фашисты, по мнению Вильсона, устранили опасность демократии в итальянском обществе, которое «истосковалось по сильной власти и наслаждается… суровым стилем правления».

Эта идея не теряла своей актуальности в течение 1930-х годов и получила второе рождение сразу же после войны. В 1948 году власти США предприняли попытку подорвать демократический режим в Италии, изымая продовольствие у голодающих людей, возродив институт фашистской полиции и угрожая введением еще более жестких мер. В это время один сотрудник отдела Государственного департамента США, курирующего отношения с Италией, заявил, что политические трансформации не должны быть такими, «чтобы любой итальяшка понимал, в чем суть дела».

Ф. Рузвельт считал, что гаитяне были «немногим лучше примитивных дикарей». Существуют мнения, что именно он переписал Конституцию Гаити в период вильсоновской военной оккупации страны таким образом, чтобы предоставить возможность крупным компаниям США получить в распоряжение земли и природные ресурсы Гаити, после того как ее непокорный парламент был разогнан американскими морскими пехотинцами. Когда правительство Эйзенхауэра искало возможность свергнуть пришедшего к власти на Кубе в 1959 году Ф. Кастро и его соратников, из уст руководителя ЦРУ А. Даллеса звучали возгласы возмущения: «На Кубе нет дееспособной оппозиции Кастро». Одну из причин такого положения дел он видел в том, что «в этих примитивных солнечных республиках у граждан гораздо меньше запросов, чем в более продвинутых обществах», так что они не способны понять всю степень трагичности собственного существования{123}.