Газета Завтра - Газета Завтра 753 Страница 20

Ну ладно, первый тюремный срок по меркам существовавшего государства был вполне законным: мальчишки собирались свергать власть и чуть ли не готовились к вооруженному восстанию. Нынешний Леонид Бородин, пожалуй, сам признает право государства на такую защиту. Сам готов себя же и осудить. Но второй тюремный срок, ужасающий по своей жестокости, (десять лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки) был дан писателю за литературные произведения, которые и от политики были достаточно далеки. В том числе и за невинную прелестную детскую сказку "Год чуда и печали", вышедшую в издательстве "Посев". Леонид, по вольности духа своего не делал разницы между различными заграничными изданиями. И не хотел понимать, что за книгу, вышедшую где-нибудь в "ИМКА-пресс", его могли просто пожурить. За публикацию в максимовском "Континенте" могли попортить нервы. Но за книгу сказок, изданную в издательстве НТС "Посев", давали огромные тюремные сроки. Я, хорошо знакомый со стариками из НТС, выступавший на их юбилейном съезде, никак не могу понять, почему наши гебисты так боялись умеренных русских националистов-солидаристов из НТС. Где все они сейчас? И кто о них помнит? Хотя бы музей НТС в Москве открыли. По-моему, в своё время я был последним гостем, проживавшем в Париже в доме НТС перед его продажей. Помню, хорошая была библиотека. И хорошие русские люди работали в нём.

Вот за связь с НТС и дали убийственный срок Леониду Бородину.

А теперь о везении. Дали Бородину убийственный срок, но случилась перестройка, и выпустили всего через 5 лет. В лагерях удалось написать и даже переслать в письмах свои первые книги. Нашлись люди, как из демократического, так и из патриотического лагеря, перевозившие эти рукописи в заграничные издания. Спасибо скажем и Илье Глазунову, и Борису Мессереру. Оба, между прочим, — художники.

Его книги переведены на все основные европейские языки, он сидел в лагере, а ему присваивали европейские престижные литературные премии. Жаль, не досидел до Нобелевской премии, которую ему уже пророчили. И дали бы, просиди еще лет пять. В конце концов, чем он хуже турецкого писателя Орхана Памука?

К счастью, западные политики, поддерживавшие Леонида Бородина, не вникали в суть его творений. Вот и Нобеля могли бы дать, как политическому страдальцу. А то, что Леонид Бородин — убежденный русский националист, они поняли лишь после его освобождения. И дружно отвернулись.

Если честно, то кроме Леонида Бородина поэтов Юрия Галанскова и Василя Стуса, и критика и эссеиста Андрея Синявского среди политических заключенных крупных литературных талантов не было. Георгий Владимов, Владимир Максимов и другие отправлялись за рубеж сразу из дубового зала ЦДЛ.

Даже с болезнями Леониду Бородину до сих пор каким-то образом везет: попадает в смертельную аварию — и выживает, умудряется вылезать из самых неприятных ситуаций. Не иначе как Божья воля. Пусть будет так и дальше…

Помню, вскоре после выхода его из лагеря в 1987 году (одним из последних политзаключённых, ещё неизвестным практически всей нашей советской литературной среде), я позвал его в поездку в родной Иркутск вместе с группой журнала "Москва". Это тоже оказалось неким символом. У меня тогда вышла нашумевшая статья "Очерки литературных нравов", Михаил Алексеев относился ко мне с большим уважением, вот я и осмелился навязать ему в группу совсем еще не автора "Москвы", недавно освобождённого Леонида Бородина. Михаил Алексеев согласился, и уже в родном Иркутске бывшего зэка принимали как известного писателя. Кстати, замечу, что позже, когда на место Алексеева на короткий период пришёл Владимир Крупин, я уговорил Леонида Бородина дать для журнала повесть-сказку "Год чуда и печали", которая меня очаровала не меньше, чем "Маленький принц" Антуана де Сент-Экзюпери. К сожалению, Владимир Крупин вернул мне её со словами: "Она нам не подходит, пусть Бородин принесёт что-нибудь лагерное".

Но у Леонида Бородина, многолетнего сидельца, практически ничего лагерного не было. Даже вроде бы лагерная повесть "Правила игры" на самом деле не столько о лагере говорит, сколько о проблемах жизненного существования, подчинённого определённым правилам игры. Он и в лагере творчески не жил лагерем.

И всё-таки наша совместная поездка в Иркутск от журнала "Москва" каким-то мистическим образом определила дальнейшую литературную судьбу Леонида Бородина. И Михаил Алексеев как бы передал символическую эстафету будущему редактору. Краткосрочное пребывание в редакторах Владимира Крупина оказалось вроде бы и за бортом, существенно не Поразительно, но именно лагерь способствовал рождению писателя Леонида Бородина. О лагерном опыте русской литературы уже написано много книг, от Достоевского до Солженицына, от Шаламова до Бородина. Впрочем, и Эдуард Лимонов в последнем своём заключении написал семь не самых плохих книг.

И всё-таки, будем надеяться, что такой лагерный опыт, каким бы он плодотворным для русской литературы ни был, не станет подхватывать и развивать нынешняя власть, и, к примеру, талантливый фантаст Юрий Петухов, к своему сожалению, не обретёт лагерный опыт для своих будущих произведений.

Леонид Бородин принадлежит к самому интереснейшему за столетие литературному поколению, условно названному мной "дети 1937-го". Им всем поочерёдно, и живым и мёртвым, в прошлом и этом году исполнилось по 70-лет. Только что отметили свой юбилей Александр Проханова, затем поэт Валентин Устинов, и вот настал черёд Леонида Бородина. Уже отметились Белла Ахмадулина и Юнна Мориц, Валентин Распутин и Андрей Битов, Эдуард Успенский и Владимир Высоцкий, Владимир Маканин и Александр Вампилов. Ждут своей очереди нынешний солженицынский лауреат Борис Екимов и наш лучший детективщик Виктор Пронин, Людмила Петрушевская и Венедикт Ерофеев.

Меня радует, что за редким исключением, это поколение не собирается сдаваться и уступать свои ведущие позиции в литературе. Вот и Леонид Бородин публикует в нашем номере отрывок из своего нового, достаточно необычного романа. Так держать и дальше.

От всей души поздравляю тебя, Леня, с твоим юбилеем. Здоровья, здоровья и ещё раз здоровья. А всё остальное у тебя есть: и талант, и любящая жена Лариса, и дети с внуками. Будем жить и выживать достойно, не покоряясь ни судьбе, ни эпохе, ни политическим зигзагам.

Твой друг Владимир Бондаренко

Захар Прилепин А ИМ ХОЧЕТСЯ ДРУГОГО…

Отчего-то все были уверены, что в Индии жара, и вернусь я оттуда загорелым.

"С какой стати там будет жара в январе?" — спрашивал я недоверчиво.

"Ты что, это же Индия!" — отвечали мне.

"Ну и что, — думал я, — Индия это Индия, а январь это январь. Одно другого не отменяет".

И всё-таки взял с собой куртку на чёрном меху и зимние ботинки.

В Москве в эти дни было то ли плюс один, то ли минус один, и в этой куртке мне было жарко.

В Дели наш самолёт приземлился ночью, мы были в компании с Эдуардом Успенским — тот самый, живой классик, что создал Чебурашку, Жаб Жабыча и населил отличной компанией деревню Простоквашино.

Успенский был с женой и с забинтованной рукой (упал в Финляндии, там скользко), а я, значит, в куртке.

"Ну, — думаю, — сейчас выйду в палящий ночной зной и буду как дурак смотреться, индийцев веселить".

Но никакого палящего зноя не было. Холода, впрочем, тоже не было. Индийцы ходили в свитерах, некоторые в пиджаках, иные в особых национальных одеждах, названия которых я забыл, а точнее, и не знал никогда.

В 5 утра мы добрались до гостиницы, в фойе нас встретили организаторы, которые радостно сообщили мне, что через час я выезжаю в Тадж Махал, потому что потом у меня уже не будет времени на такие дальние поездки — программа писательской конференции, в которой все мы участвовали, оказалась крайне плотной.

Ну что ж, приехать в Индию и не посмотреть Тадж Махал было бы стыдно — всё-таки чудо света, символ страны… Потом высплюсь, решил я.

Терять лишний час мне вовсе не хотелось, в 5.05 я лёг спать, в 5.55 проснулся при первом писке будильника, и в 6 загрузился автобус, где уже дремал автор "…дозоров" Сергей Лукьяненко и компактно сложился на двух креслах поэт Максим Амелин.

Куртку, я к счастью, захватил с собой — потому что уже через пятнадцать минут пути всем существом своим ощутил дикий, влажный, пронизывающий до костного мозга холод.

К тому же, хотя бы немного подремать не было никакой возможности. Знаете, как ездят в Индии авто-, так сказать, любители? Наверное, вы этого не знаете, и я тоже не знал. Если бы я жил в этой стране, я бы ни за что ни сел за руль. Я бы очень боялся там ездить.

Попробуем описать… По весьма узкой трассе, не ведая страха, в достаточно вольной последовательности, ежесекундно подрезая друг друга, мчатся джипы, рикши, мотоциклы, велосипеды, автобусы и чудовищные тарантайки, которые там называются такси. Помню, лет тридцать назад подобную черепаху соорудил соседний мужик в нашей рязанской деревне — эдакий плот с мотором, где скорости переключались с крякающим лязгом, а жестяная крыша дрожала как при грозе. В Индии широко распространена именно эта модель, я её узнал! Зря сосед не запатентовал своё открытие.