Арон Аврех - Масоны и революция Страница 20

В конце книги Н. Яковлев возвращается к своей центральной идее, которую он обозначил во введении: главной ставкой масонов был дворцовый заговор. Им принадлежит этот замысел, они же его собирались осуществить. Таким образом, вырисовывается и сквозной композиционный элемент задуманного труда — масоны и заговор, масоны и сверхконспирация. Но, увы, финал не оправдал надежд. Если вначале у читателя была надежда: впереди еще вся книга, то конец книги явил нам и конец надежд. Камнем преткновения для Н. Яковлева стали здесь, выражаясь его словами, «громадные достижения советской историографии» [12]в число которых входит и разработка вопроса о так называемом «заговоре буржуазии», т. е. о том самом дворцовом заговоре, который автором выдается за масонский.

Наиболее обстоятельно исследовали вопрос об этом заговоре В. С. Дякин [13]и особенно Е. Д. Черменский [14]. Они сказали о нем новое слово, доказали несостоятельность имевшей широкое хождение в нашей литературе концепции «двух заговоров», показали мизерность сделанного по части «заговора буржуазии» Гучковым и прочими незадачливыми заговорщиками и, что является главным в данном случае, не нашли ни малейших масонских следов в нем, хотя, конечно, были прекрасно осведомлены о его масонской интерпретации Мельгуновым, прочитав его книгу задолго до того, как Н. Яковлев стал интересоваться русским масонством. Яковлев же и на этот раз поступает точно так, как поступал на протяжении всей книги: то, что противоречит его концепции, как бы исчезает из природы, перестает существовать. Перестали, конечно, существовать и указанные нами работы. Остается, следовательно, только Мельгунов, но и здесь мы имеем дело не с ним, а с вольной интерпретацией его слов и дел.

«Хотя многое точно установить невозможно, — пишет автор, — главное ясно — в последние недели самодержавия на него (заговор. — А. А.) сделали ставку масоны. По их линии, несомненно, были объединены оба заговора — гучковский и львовский. Образовались конспиративные комитеты». «Сам Гучков, — продолжает автор, — впоследствии признавал, что он подыскивал нужную для переворота воинскую часть, работая в составе «комитета трех» с Некрасовым и Терещенко. Они предложили ему как создать этот комитет, так и войти в него». Параллельно с этим комитетом существовали и другие. Так, Астров рассказывал, что Некрасов упорно, но безуспешно вербовал его стать пятым членом «пятерки», в которой уже состояли Керенский, Терещенко, Коновалов и сам Некрасов [15].

Так излагается версия Мельгунова. У самого Мельгунова она выглядит несколько иначе. На первый взгляд, писал Мельгунов, два центральных проекта заговора — львовский и гучковский — развивались независимо. Но на самом деле связь была, и «преимущественно по масонской линии» [16]. Ни одного доказательства в пользу этого утверждения Мельгунов не приводит. Оно абсолютно голословно и представляет одно из многих «предположений и догадок», о которых он предупреждал в начале своей книги. Вместо доказательства или в качестве такового он на многих страницах ведет рассказ о возрождении масонства в России в начале XX в. и, лишь доведя его до 1915—1916 гг., сообщает нам о «пятерке», о которой пишет Н. Яковлев, вне всякой связис заговорами Гучкова и Львова.

Главным доказательством существования «пятерки» у Мельгунова являются рассказы Астрова, которые кое-что «разъясняют». Войти в «пятерку» звал Астрова «в интимной беседе» Некрасов осенью 1916 г. Он сказал, что в нее входят, помимо него самого, еще Керенский, Терещенко и Коновалов. Астров отказался, и пятым членом стал И. Н. Ефремов. Из всей этой «пятерки», заключает Мельгунов, только Коновалов «мог быть не масоном, но логическиприходится заключать, что он принадлежал к составу масонского «ордена» 1915 г.». Таким образом, продолжает он, «наличность «пятерки» как будтобы можно считать установленной. Мысль о конспиративном центре возникла, по-видимому, еще в 15 г. ...». В доказательство идет ссылка, а затем подробный рассказ о... «Диспозиция № 1» [17].

Смысл этого неожиданного перехода от «пятерки» к «диспозиции» может быть только один: автор допускает, что между «Комитетом народного спасения» и «пятеркой» есть какая-то преемственная связь, а возможно, это одна и та же организация.

Сказать это прямо Мельгунов все же не решается, но и одного такого допущения достаточно, чтобы понять, зная теперь о том, что такое на самом деле была знаменитая «Диспозиция № 1», с какой осторожностью надо относиться ко всем его масонским умозаключениям. Его основной способ доказательств, как это он и сам невольно признает, не столько фактический, сколько логический. Кстати, его логическое доказательство возможного масонства Коновалова свидетельствует о том, что его сведения о масонах были очень неполны и отрывочны; Коновалов, как мы теперь знаем, был действительно масоном, и притом активным, а Мельгунову этот факт известен не был.

Но, если Мельгунов все-таки проявляет какую-то осторожность, прибегает к недомолвкам и предположениям, то Н. Яковлев сомнений не испытывает: по его мнению, оба заговора, гучковский и львовский, «несомненно», были объединены масонами в лице пресловутой «пятерки». При этом его утверждение, что Гучков позже признал, что, подыскивая для переворота воинскую часть, делал это в составе «комитета трех» (с Некрасовым и Терещенко, которые и предложили ему создать и войти в этот комитет), не подтверждается. Подобных заявлений Гучков никогда не делал.

Все дальнейшие доказательства Мельгунова о связи заговоров Гучкова и Львова через масонов выглядят очень своеобразно. Он приводит примеры политической активности Некрасова и Коновалова, совершенно не связанной с заговорами, и делает отсюда еще один «логический» вывод: раз они были радикально настроены и проявили энергичную деятельность, значит, принимали участие и в заговорщической деятельности [18]. Некрасов и Терещенко действительно суетились и носились с идеей заговора, тому есть свидетельства. Но нет ни одного доказательства, что они что-то сделали конкретное в этом отношении, и уж совсем нет никаких данных, что они были координаторами Гучкова и Львова, тем более что «заговор» последнего вообще очень сомнителен, скорее всего, это еще один миф, которых было так много в то бурное время.

Нельзя отнести к числу научных и дальнейшие доказательства Н. Яковлева. Так, в частности, он приводит рассказ Шульгина о том, что к нему в январе 1917 г. пришел некто Н. и начал «зондировать» по части того, «о чем воробьи чирикали за кофе в каждой гостиной, т. е. о дворцовом перевороте». Шульгин отказался, и Некрасов на этом отбыл. Он не назвал имени Зондирующего, но «то, — добавляет Н. Яковлев от себя, — был, конечно, Некрасов» [19]. Этот рассказ взят Н. Яковлевым из известной книги Шульгина «Дни», в которой тот действительно ведет речь о Некрасове. Рассказ этот широко использован в литературе до Н. Яковлева в качестве одного из доказательств, что идея дворцового заговора овладела чуть ли не всей оппозиционной «общественностью» в конце 1916 — начале 1917 г. Именно к этому и сводится смысл этой сценки, описанной так живо Шульгиным. Но делать на основании этого рассказа вывод, что Некрасов явился к Шульгину для переговоров в качестве полномочного представителя объединенной заговорщической фирмы Гучков—Львов, ни один серьезный исследователь, конечно, не будет, потому что Шульгин не дает для этого никаких оснований. Все, что можно сказать по этому поводу, — это то, что Некрасов приходил для зондажа. А приходил ли он только по собственной инициативе, или за ним стоял еще кто-нибудь, можно только предполагать, не более.

Наше предположение сводится к тому, что ни Гучков, ни Львов к этому визиту никакого отношения не имели и о нем не знали. Во-первых, потому что, как мы уже писали выше, никакого объединенного заговора Гучков—Львов вообще не существовало. Во-вторых, ни Гучков, ни Львов не были масонами. Тот, кто всерьез изучал политическую биографию Гучкова, его чисто столыпинское мировоззрение, глубокую неприязнь к кадетам, понимает, что он не только не был масоном, но и не мог им быть. Наоборот, он мог быть только ярым антимасоном, ничуть не уступая здесь любому черносотенцу. Для него даже князь Львов был неприемлем, а Некрасов, левый кадет, был для Гучкова в лучшем случае persona non grata. Это отлично понимал и Мельгунов, современник Гучкова, поэтому он и не говорит ни слова в своей книге о той или иной причастности Гучкова к масонству.

Точно так же не был и не мог быть по своим убеждениям масоном и князь Львов. Это очень хорошо доказывает книга Тихона Полнера о князе Львове, ближайшим сотрудником и другом которого он был. В ней Львов предстает глубоко религиозным человеком, всерьез думавшим об удалении, во имя спасения души, в Тихонову пустынь, т. е. был по своим глубинным чувствам и настроениям антизападником, так сказать мистически-русским. Масонство же было явлением чисто западным, и уже этого одного было достаточно, чтобы для Львова масонство стало абсолютно неприемлемым. Как мы помним, Аронсон в своей книге вынужден был признать, что его утверждение о том, что Львов был масоном, вызвало протест, в котором говорилось, что тот не мог быть таковым именно по своим нравственно-религиозным убеждениям. Аронсон поступил с этим опровержением так, как не позволил бы себе это сделать ни один серьезный, заботящийся о своем добром имени автор: он не ответил на него ни словом. И нетрудно понять почему: у него не было никаких контраргументов.