Владимир Малахов - Гражданство и гражданское общество Страница 23

Было бы очень просто процитировать многочисленные фрагменты, в которых Маршалл обращался к ускользающим факторам, в важности которых он был глубоко убежден, но я склонен ограничить мое внимание одной из его работ, тема которой очень близка к той, которую я сам избрал для этих лекций. Это доклад «Будущее трудящихся классов», прочитанный им в кембриджском клубе реформ в 1873 г. и затем перепечатанный в мемориальном томе под редакцией профессора Пигу. Между этими двумя изданиями есть небольшие текстуальные отличия, которые, насколько я понимаю, следует приписать самому Маршаллу, сделавшему поправки уже после того, как первоначальная версия вышла в печати в виде брошюры[186]. Мне напомнил об этой работе мой коллега, профессор Фелпс Браун, использовавший ее в своей инаугурационной лекции[187]. Столь же хорошо она подходит и для моей сегодняшней задачи, поскольку в ней Маршалл, рассматривавший одну из граней проблемы социального равенства с позиций экономических издержек, непосредственно подошел к тем рубежам, за которыми лежит территория социологии, пересек их и совершил небольшой экскурс на противоположную сторону. Его действия можно охарактеризовать как вызов, брошенный социологии, чтобы она послала эмиссара, который встретил бы его на границе и присоединился к нему, чтобы вместе превратить ничейную землю в общее благо. Я достаточно самонадеян, чтобы как историк и социолог принять этот вызов и отправиться в путь к экономическим рубежам все той же общей темы – проблемы социального равенства.

В своем кембриджском докладе Маршалл поставил вопрос: есть ли веские основания считать, что улучшение положения трудящихся классов имеет непреодолимые пределы? «Вопрос, – говорит он, – не в том, будут ли, в конечном счете, все люди равны. Этого, безусловно, не будет. Вопрос в том, может ли прогресс неуклонно, пусть и медленно, привести к тому, что каждый человек, по крайней мере по роду своих занятий, достигнет благородного положения. Я утверждаю, что может и что он приведет именно к этому»[188]. Его вера основывалась на убеждении, что определяющей чертой трудящихся классов был тяжелый и непомерный труд и что объем такого труда можно сильно сократить. Оглядываясь вокруг, он приходил к тому, что квалифицированные ремесленники, труд которых не был мертвящим и саморазрушительным, приближались к тому состоянию, которое он рассматривал как конечное всеобщее достижение. Они учатся (утверждал он) ценить образование и досуг больше, чем «простой рост заработной платы и материальные удобства». Они «неуклонно развивают собственную независимость и отважное самоуважение и, таким образом, вежливое уважение к другим; они неуклонно принимают частные и публичные обязанности гражданина; принимают ту истину, что они – люди, а не машины для производства. Они последовательно обретают благородство»[189]. Когда развитие техники сведет тяжелый труд к минимуму, который будет распределен понемногу между всеми, тогда, «в той мере, в какой трудящиеся классы – это люди, выполняющие непомерный труд, трудящиеся классы будут упразднены»[190].

Маршалл осознавал, что его могли обвинить в согласии с идеями социалистов, чьи работы, по его собственным словам, он всю свою жизнь изучал с большой надеждой и огромным разочарованием. Поэтому он заявлял: «Представленная картина будет напоминать в некоторых аспектах те, что рисовали нам социалисты, эти благородные наивные энтузиасты, приписывавшие всем людям столь же беспредельную способность к самозабвенной добродетели, которую они находят у себя в груди»[191]. Его ответ заключался в том, что его система фундаментальным образом отличалась от социализма, поскольку должна была сохранить сущностные черты свободного рынка. Однако он считал, что государство должно будет некоторым образом использовать свою способность к принуждению, чтобы эти идеи были воплощены в жизнь. Оно должно заставлять детей ходить в школу, поскольку человек необразованный не способен оценить, а потому и свободно выбрать то хорошее, что отличает жизнь человека благородного от трудящихся классов. «Оно обязано заставлять их и помогать им сделать первый шаг по пути наверх; и оно обязано помогать им, если они пожелают, сделать много шагов по пути наверх»[192]. Обратите внимание, что только первый шаг принудителен. Как только возникает способность выбирать, должен возобладать свободный выбор.

Работа Маршалла была построена вокруг социологической гипотезы и экономических расчетов. Расчеты подтверждали его ожидания, что мировые ресурсы и производительность должны быть достаточными в качестве материальной основы, необходимой для того, чтобы каждый человек был благородным. Иными словами, потребность в затратах на всеобщее образование и уничтожение тяжелого и непомерного труда могут быть удовлетворены. Нет непреодолимых пределов для улучшения положения трудящихся классов – во всяком случае, в том смысле, который Маршалл рассматривал как цель. Решая эти задачи, Маршалл использовал обыкновенный инструментарий экономиста, хотя и соглашаясь с тем, что он применялся к проблеме, предполагающей спекуляции высокого уровня.

Социологическая гипотеза не лежит явным образом на поверхности. Нужны небольшие раскопки, чтобы открыть ее полную форму. Ее сущность заключена в процитированных мною утверждениях. Но Маршалл дает нам дополнительную подсказку, замечая, что когда мы говорим о том, что человек принадлежит к трудящимся классам, «мы думаем скорее о том, какое воздействие его труд оказывает на него, а не о том, какое воздействие он оказывает на предмет своего труда»[193]. Это утверждение явно не того рода, что мы рассчитываем услышать от экономиста, и в действительности вряд ли будет справедливо рассматривать его как определение как таковое или подвергать детальному и критическому рассмотрению. Эта фраза преследовала цель зацепиться за воображение и показать то общее направление, в котором двигалась мысль Маршалла. И это направление уходило от количественных оценок стандартов уровня жизни с точки зрения потребления товаров и услуг в сторону качественной оценки уровня жизни как таковой с точки зрения сущностных аспектов цивилизации или культуры. Он считал справедливым и подобающим широкий диапазон количественного или экономического неравенства, но порицал качественное неравенство или различие между человеком, который «по крайней мере, по роду своих занятий достиг благородного положения», и человеком, который не достиг этого. Я думаю, мы можем, не совершая насилия в отношении смысла, который вкладывал в это слово Маршалл, заменить слово «благородный» на «цивилизованный». Поскольку ясно, что он говорил о том, что в качестве стандарта цивилизованной жизни должны рассматриваться условия, которые в его поколении были присущи людям благородным. Мы можем продолжить эту мысль, утверждая, что воспользоваться этими условиями означает претендовать на определенную долю общественного наследия, что, в свою очередь, означает претензию на полноценную принадлежность к этому обществу, т. е. на то, чтобы быть гражданином.

Такова, на мой взгляд, неявная социологическая гипотеза, содержащаяся в работе Маршалла. В ней утверждается, что существует базовое равенство людей, связанное с представлением о человеке как полноценном представителе сообщества или, я бы сказал, гражданине, что не исключает различных форм неравенства, возникающих на разных уровнях экономики данного общества. Иными словами, неравенство в рамках социально-классовой системы может быть приемлемым, если наличествует признанное равенство граждан. Маршалл не соотносил благородный образ жизни со статусом гражданина. Поступить таким образом означало бы выразить этот идеал с позиций юридических прав, которые распространялись бы на всех людей. Это, в свою очередь, возложило бы ответственность за честное и справедливое обеспечение этих прав на плечи государства, что шаг за шагом привело бы к актам государственного вмешательства, по поводу которых он выразил бы сожаление. Когда он упоминал гражданство как нечто, что учились ценить квалифицированные ремесленники, развивая в себе благородство, он отмечал только их обязанности, но не права. Он представлял его как образ жизни, вырастающий изнутри человека, а не преподносимый ему извне. Он признавал только одно безусловное право – право ребенка на образование, и только в этом случае допускал возможность принуждения со стороны государства для достижения этой цели. Вряд ли он мог бы пойти дальше, не ставя под угрозу свой собственный критерий, отличающий его систему от любой формы социализма, – сохранение свободы конкурентного рынка.

Тем не менее его социологическая гипотеза лежит очень близко к нашим сегодняшним проблемам, как это было и три четверти века тому назад. На самом деле даже ближе. Базовое равенство людей как представителей общества, на которое, как я утверждаю, он намекал, было обогащено новым смыслом и расширено внушительным списком прав. Оно получило куда большее развитие, чем он мог предвидеть или желал бы. Оно явно соотносится со статусом гражданина. И сейчас, когда мы рассмотрели его гипотезу и заново поставили вопросы, ответы остались прежними.