Герман Гортер - Исторический материализм Страница 23

И чем больше растет нужда класса, т.е. Чем больше вырастает вследствие развития техники: у рабочих потребность в социалистическом обществе, а у собственников сопротивление ему, тем сильнее станет вырастать солидарность, громче будет звучать в пролетариях голос нравственности, тем внимательнее станут они прислушиваться к этому голосу. Следовательно, здесь будут происходить постоянные изменения в действии нравственности.

Предположим в заключение тот случай, что этот рабочий развил, свой дух до такой степени, что он ясно видит, какое счастье принесет коммунистическое общество для всех людей и какие беды уничтожит оно; тогда своей ненавистью к имущим и своей солидарностью с неимущими он проложит дорогу для своих высших нравственных чувствований. Он понимает, что лишь с того времени, когда рабочие победят и коммунистическое общество получит осуществление, нравственный закон будет обнаруживать в нас свою силу по отношению ко всем людям. Поэтому его собственное и его класса стремление к уничтожению частной собственности, конкуренции и классовой борьбы раскрывается для величайших глубин его сердца, как нечто такое, что является — пусть первым, но все же — отблеском утренней зари, высшего нравственного закона, который сохраняет свою силу по отношению ко всем людям. В самом деле, если социалистическое общество представляет благо для всех, то и стремление осуществить это общество уже содержит в себе нечто от той любви ко всем людям, которая распространяется на все нации[7].

Таким образом, на этих примерах, известных каждому рабочему из действительной жизни, по наблюдениям над непосредственно окружающим, мы совершенно ясно видим, как изменяется содержание, способ существования в наших головах и сердцах, даже так называемой высшей и вечной нравственности, или морали, и изменяется по мере того, как изменяется классовая борьба, классовые отношения, т.е. Производственные отношения, следовательно, в последнем счете производство и техника. Следовательно, и высшая нравственность не остается неизменной: она живет, т.е. она изменяется.

Возражение.

Мы уже упоминали, с какой яростью противники социал–демократии обрушились на замечание Генриеты Роланд–Гольст, что понятия доброго и злого «меняются местами». Наш товарищ хотела сказать этим, что как в игре дети «меняются местами», так и в истории понятия доброго и злого не прилагаются постоянно к одним и тем же действиям, что доброе» находится сегодня на том месте, где раньше было «злое».

Что это замечание соответствует действительности, мы показали теперь на многообъемлющих примерах. Новые добродетели женщины, новые добродетели рабочего, патриотизм, интернациональные убеждения, — все это изменяется: что раньше было добрым, теперь плохо, и наоборот.

Наши противники ворчат на нас: существует вечная неизменная мораль, ее высшие заповеди всегда одни и те же.

Мы спокойно отвечаем: докажите. Докажите не пафосом и риторикой, не выражениями мнимого собственного неизмеримого превосходства, не громкими выражениями осуждения, а исторически, фактами, которые каждый может признать или исследовать.

Этого они не могут.

Напротив, мы, опираясь на Дарвина и Каутского, показали, что, во–первых, в человеческой груди живет стремление помочь другим и что эта нравственная заповедь чисто земного, даже животного происхождения; но, во–вторых, благодаря борьбе за собственность, конкуренции и классовой борьбе выражение этого нравственного закона всегда оказывается различным, и по отношению к классовым сотоварищам нравственный закон звучит совершенно иначе, чем по отношению к классовым противникам.

Каждый знает, что это так; всякий день может наблюдать это каждый человек на себе самом и на других. Следовательно, голословным утверждениям мы противопоставляем факты.

Из наших доказательств ясно следует также, что по отношению к врагу, — врагу племени ли, страны или класса, — утрачивают свою силу высокие заповеди морали, что, напротив, мораль, повелевающая нам оказывать помощь нашим товарищам, в то же время заставляет нас уничтожать врага, который причиняет им вред; что таким образом заповеди самопожертвования, солидарности, честности и верности утрачивают свою силу по отношению к классовому врагу.

Наши противники находят ужасающим и те обстоятельство, что мы говорим это, и высмеивают нас по этому поводу. Но и здесь мы спокойно можем сослаться на то, что они, консерваторы, либералы, клерикалы и демократы, никогда не действуют иначе. В самом деле, изо дня в день, из года в год они отказывают в безусловно необходимом врагам своего класса, рабочим; они ничем не поступаются из достояния своего класса, кроме того, что удается вырвать у них благодаря их страху перед силой рабочих; они не обнаруживают ни малейшей солидарности с рабочими, а налагают на них оковы, когда они попытаются шевелиться, и производят массовые увольнения, как было при стачке голландских железнодорожников; по отношению к ним у них нет честности и верности, — они всегда перед избирательными урнами дают обещания, которых не исполняют. И в то же время они проповедуют любовь к ближнему, ко всем ближним!

Напротив, мы из истории знаем, что высоких заповедей морали никогда не соблюдали по отношению к врагу, раз таким образом можно было оказать помощь собственному классу или собственному народу, и мы прямо, открыто признаем, что и мы не будем проявлять самопожертвования, солидарности, верности и честности по отношению к враждебному классу, если этого потребует от нас действительное благо нашего класса[8].

Против этих рассуждений выдвинут, может быть, то возражение, что в классовой борьбе не заглушается же всякое человеческое чувство; если, вопреки стремлению уничтожить противника, даже на войне заповеди нравственности все же сохраняют некоторую силу: пленных не убивают, данное слово или обещание исполняется, в сколь большей мере это должно относиться к классовой борьбе, где стороны много ближе друг к другу!

Это замечание вполне справедливо, но оно — вовсе не возражение против наших рассуждений. Мы прямо указывали, что заповеди морали отодвигаются по отношению к врагу в сторону лишь при том условии, если этого требует действительное благо класса. Человеческие чувства заглушаются в классовой борьбе не вообще, а лишь в тех случаях, когда класс считает это неминуемым в интересах своего существования. Если в этом нет необходимости, капиталистический режим не убивает рабочих; если же необходимо, он убивает их. В прусских шахтах нет рабочих–контролеров, так как опасаются, что, если допустить их, огромные массы горнорабочих политически и экономически сделаются слишком сильными. В 1903 г. голландских железнодорожников заставили просто голодать, а в 1871 году борцов Парижской Коммуны убивали массами, так как буржуазия в интересах своего господства считала необходимым нагнать большой страх на пролетариат.

Наоборот: рабочий тоже не станет лгать и обманывать, если только есть какая–нибудь возможность. Говоря вообще, классовому интересу рабочего соответствует не обманывать предпринимателя. Но когда интерес его класса потребует нарушения нравственных заповедей, он их нарушит.

И как раз в этом пункте поднимаются возражения со стороны самих социал–демократов, борющихся рабочих. Они признают, что в классовой борьбе капиталисты постоянно нарушают заповеди морали, что для сохранения угнетения они пускают в ход против угнетенного класса вероломство, ложь, неправду, насилие. Но социализм знаменует ведь более высокую нравственность; борющиеся рабочие не нуждаются в таких средствах, а если они применяются в исключительных случаях, мы должны отнестись к этому с порицанием.

В этом возражении правильно только одно: рабочему классу много меньше, чем господствующему классу, приходится в своей классовой борьбе нарушать нравственные заповеди; это зависит от его положения, от того, что он — угнетенный слабый класс, возвышаемый самым экономическим развитием, между тем как господствующие классы тщетно стараются удержать свое положение. Но, приводимое в общей форме, это замечание доказывает только, что мы всегда очень быстро замечаем нарушение морали классовым врагом и очень нелегко замечаем это у своего собственного класса. Если мы хотим посмотреть истине прямо в глаза, то несколько примеров покажут нам, что и мы сами не порицаем нарушений моральных заповедей, а напротив, восхваляем их, как замечательные деяния, если только соответствующие действия определяются существенным интересом нашего класса.

Представим себе фабрику, на которой низкая заработная плата, и представим профессиональный союз, который хочет добиться ее повышения. Этого возможно достигнуть только неожиданной стачкой. За несколько дней до ее взрыва, когда все уже готово, предприниматель начинает кое–что замечать; он приглашает к себе рабочего и выспрашивает у него, не предстоит ли что–то такое. Если рабочий даст уклончивый ответ, фабрикант разом поймет, в чем дело, и призовет штрейкбрехеров. Поэтому рабочий лжет; он отрицает, что нечто подготовляется, и говорит, будто ничего не знает. В глазах фабриканта он действует плохо, в глазах рабочих — хорошо. Такие случаи встречаются очень часто. Следовательно, ложь может быть хорошим делом.