Юрий Пивоваров - Русская политика в ее историческом и культурном отношениях Страница 24

Итак, мой тезис: в Николае II не разглядели выдающегося деятеля, как не поняли, что революция 1905–1907 гг. была успешной.

Что делал всю свою жизнь этот человек? — Реформы, необходимые и выстраданные Россией. Какие реформы? — А вот эту самую публичную политику разрешил и свою самодержавную власть ограничил. И не мешал, а помогал Витте во второй половине девяностых. И не мешал, а помогал (что бы там ни было) Столыпину во второй половине девятисотых. Скажут: он все это совершал вынужденно, он не хотел никаких преобразований. Быть может. Но ведь совершал. Без особой крови, заметим. Что есть абсолютная редкость в России.

Но, прежде всего, Николай II был реформатором власти. Он деперсонилизирует ее, разрушает важнейший принцип ее многовековой экзистенции. Уходит — и этот процесс длится на протяжении всего его царствования — в privacy. То есть в частную жизнь, семью, в свой, николаевский, мир. Этот уход на самом деле для России не менее значим и значителен, чем уход Льва Толстого. Оба они сигнализировали о конце старой — петербургско-московской, западнически-славянофильской — России. И оба, кстати, поплатились и расплатились за свои уходы. Толстой был предан анафеме и отлучен от церкви. Так Россия ответила на попытку ее духовного реформирования. Николай Александрович был свергнут и расстрелян. Так Россия ответила на попытку ее властно-социального реформирования.

Конечно, Николай II не хотел разрушать Самодержавия (Моносубъекта русской истории). Всю свою жизнь он вынужденно (перед превосходящими обстоятельствами) отступал. Наверное, и не догадывался, что происходит. Не исключено: полагал все эти думы, партии, свободы временными, данными им на время. Но это, так сказать, на властно-политическом уровне. — Основной же процесс — десакрализации, демифологизации, деперсонализации — шел во властно-метафизическом измерении.

Вот пример: Иван Грозный, Петр I, Екатерина II убивают или хотят каким-то образом избавиться от своих детей (вообще близких) во имя — как им казалось — России. На самом деле — Власти. Николай II жертвует всем (Россией, самодержавием) — как нам кажется — во имя сына и семьи (жены, в первую очередь). То есть жертвует Властью во имя privacy. Жутко-символичным представляется то, что два царевича Алексея — Петрович и Николаевич — убиты в восемнадцатом году. Семьсот и девятьсот восемнадцатом. И в эти двести лет, что лежат между двумя убийствами, Русская Власть прошла путь от высшего пика своей персонализированной моносубъектности до полной утери, утраты, сдачи всего этого. До деперсонализации и десубъективизации…

Здесь уместно вспомнить, что говорили о современном типе власти, зафиксированном в форме «state» (это совсем не то, что у русских зовется «государство»), выдающиеся французские политические теоретики Морис Дюверже и Жорж Бюрдо (не путать с Пьером Бурдье!). Я не раз уже приводил в своих работах эти их слова, но и сейчас без них не обойтись. — М. Дюверже, развивая тему принципиальной безличности современной власти, называет правителей «слугами», «должностными лицами». По его мнению, state тем совершеннее, чем state-«идея», state-«абстракция» отдельнее, отдаленнее от конкретных носителей власти.

Ж. Бюрдо пишет: «Люди изобрели государство (l'etat), чтобы не подчиняться другим людям». Поначалу они не знали, кто имеет право командовать, а кто нет. И потому пришлось придать власти политическую и правовую форму. «Вместо того, чтобы считать, что власть является личной прерогативой лица, которое ее осуществляет, они разработали форму власти, которая независима от правителей. Эта форма и есть государство». Согласно Бюрдо, state возникает как абстрактный и постоянный носитель власти. По мере развития этого процесса правители все больше и больше предстают в глазах управляемых агентами state, власть которых носит преходящий характер. «В этом смысле идея государства (l'etat) есть одна из тех идей, которые впечатляющим образом демонстрируют интеллектуально-культурный прогресс … Ведь отделение правителя, который командует, от права командовать позволило подчинить процесс управления заранее оговоренным условиям. В результате стало возможным оградить достоинство управляемых, которому мог наноситься ущерб при прямом подчинении какому-нибудь конкретному человек» (разумеется, Дюверже пользуется французским «l'etat», мы же, даже в пересказе его идей, позволим себе более употребительное ныне английское «state»).

Кстати, и конституция возможна (т. е. действенна и необходима) только при такой и для такой власти. Конституция является формулой и формой такой власти. Обязательная предпосылка конституции — возникновение абстрактно-безличностной власти. Суверенитет должен отделиться от лица — персонификатора власти.

Европейская история неоднократно демонстрировала нам процесс отделения суверенитета от лица путем отделения головы этого лица от туловища — Карл I, Людовик XVI … Иными словами, формирование state проходит через образ инициации — «обрезание» суверенитета в виде головы у монархической власти. — Американский исследователь А. Хардинг пишет: «Английская революция показала, что суверенитет, "сосредоточенный" в короле, может находиться и в другом месте. 19 мая 1649 года в ходе пуританской революции парламент провозгласил: "Народ Англии … поставил быть политическим сообществом и свободным государством (state) и отныне управляться как политическое сообщество и свободное государство (state) высшей властью этой нации — представителями народа в парламенте". Джон Мильтон назвал короля "врагом народа"».

Казалось бы, и у нас случилась та же история. Николай, «враг народа» был казнен и суверенитет перешел к этому самому народу. — На самом деле, у нас случилась иная история. Чтобы описать ее, воспользуюсь языком теории «Русской Системы». К концу XIX — началу XX веков все три элемента Русской Системы постепенно теряли свои фундаментальные качества. «Лишний человек» освобождался от своей «лишности» и все более и более превращался в то, из чего впоследствии могло сформироваться общество (в смысле: «гражданское общество»), точнее — некоторые его сегменты. Популяция, т. е. население, у которого похищена субъектная энергия, потихонечку обретала эту энергию. Таким образом, все — вроде бы — шло к зарождению (или возрождению) полисубъектности, полисубъектной политии. Более того, загнанные петровской революцией в антагонистические субкультуры — «старомосковскую» и «европеизированную, европейскую на русской почве» — Популяция и Лишний человек находили общий язык, разрушая и вырываясь из культурно-замкнутых, автаркических миров. Сдавал свои позиции и патримониальный порядок: собственность с трудом, но отделялась от власти. Резко усилилась дифференциация, имущественная и пр., в эгалитарной по «замыслу» и сути передельной общине.

Существенно менялась и Власть. Она последовательно, мы уже говорили об этом, однако здесь усилим, теряла свой моносубъектный и персонификационный характер. Все то, что сотворили Иоанн Грозный и Петр Великий, демонтировал — и вполне успешно — Николай Александрович Романов. Но … историческая логика функционирования Русской Системы, ее традиции, обычаи, табу и т. п., оказались сильнее, чем все эти эмансипационные трансформации. — Царь превратился в «лишнего человека», никому-ненужного, ни образованному обществу, ни бюрократии, ни военным, ни народу. Он был необходим лишь своей семье, той самой privacy, к которой стремился всю жизнь. Как только персонификатор Власти стал человеком (а на Руси все «человеки» — «лишние»), она (Власть) закончилась. Правда, как это впоследствии выяснилось, не навсегда. Правда, выяснялось это впоследствии, а тогда казалось — навсегда. Правда, в монархической форме — навсегда.