Маша Гессен - Пропаганда гомосексуализма в России Страница 25

Он был весьма красивый, и его анкета на сайте знакомств была довольно интересной. Он пришел ко мне домой. Мы пообщались и переспали. На прощание он попросил у меня какие-то видеодиски, обещал занести через несколько дней. Вернулся через неделю. Я впустил его и пошел на кухню, что-то готовил. А он в это время впустил еще одного парня. Ко мне подошли сзади и ударили бутылкой по голове — но я не упал и не отключился. Я повернулся к ним и в ту же секунду понял, что сейчас могу умереть. В руках одного был нож и розочка от бутылки, которую он быстро приставил к моему горлу. Другой тоже стоял с ножом. Первый кричал, что его брат пидорас и что во всем виноваты такие, как я, за это меня и полагается убить. Непонятно было, какая моя вина в том, что кто-то гей. Попытался оправдаться, но быстро понял, что их не переубедить, и просто попросил не убивать меня. Я истекал кровью, думал, что потеряю сознание. Я просил не убивать. Вы даже представить себе не можете, до какой степени мне стыдно. Хотя это они ворвались в мой дом и чуть меня не убили. Они вынесли все, даже телефон. Они пошли на преступление, а стыдно мне.

Меня била дрожь, но я не мог вызвать скорую — ведь пришлось бы объяснять, что случилось. Я, конечно, не мог ничего сказать на работе. Уговорил друзей позвонить коллегам и сказать, что на меня напали на остановке. В полицию тоже не стал обращаться. Найти нападавших было бы легко, но объясняться с людьми в погонах не было сил. Сейчас виню себя в слабости, ведь те двое могут реально кого-то убить, если их не остановить.

В 13 мне было сложно, потому что был один. А сейчас мне 39, но общество все равно указывает мне мое место, а я очень не люблю, когда меня учат жить, когда меня обвиняют в том, в чем я не виноват. Когда разлучают с теми, кто мне дорог. Я не могу терпеть, когда меня гнобят.

Я могу встать и сказать — так больше не будет.

Интервью впервые напечатано в журнале «Афиша» № 339 (25.02.2013). Публикуется с разрешения журнала. Обновлено и дополнено автором

РУСЛАН САВОЛАЙНЕН

«Я стал стесняться говорить, что я гей»

Ухоженная небритость, замысловатая стрижка с химической завивкой и безупречная кожа: в 27 лет Руслан Саволайнен пользуется услугами косметолога, чтобы сгладить даже намек на морщины. Совершенный внешний вид дополняет католический крестик на внушительной золотой цепочке, итальянские туфли, отлично скроенный костюм. Все это в сочетании с деликатной конституцией делает его похожим на жителя не Москвы, но Средиземноморья. Он отлично впишется в толпу в Испании, куда он подумывает перебраться, — хотя еще совсем недавно он прекрасно вписывался в России не то что в толпу, но даже и в движение «Наши».

Мой папа палестинец, а мама — российская финка. В детстве я много времени проводил в Иордании, где жила семья моего отца. Когда мне было десять лет, из Саудовской Аравии приехала его бабушка — глава большого клана — и вскоре решила забрать меня на воспитание. В тот же вечер мы с мамой собрали вещи и вернулись в Россию. С тех пор отца я не видел. До переезда слова «гей» я не знал, там его никто не употреблял ни в каком смысле. Потом уже в России я посмотрел по ТВ3 фильм «Лучший друг» с Мадонной и понял, что это все бывает.

В России сверстники меня недолюбливали. Я всегда был меньше всех ростом. Класса до 10 мне было не прижиться, у меня была одна- единственная подруга. Ребята из соседней школы однажды толкнули меня под едущую машину. Я отделался переломом ноги. Потом я еще много сталкивался с уличным насилием на этой почве, у меня серьезные проблемы со здоровьем: после одного из нападений у меня катастрофически упало зрение, я не раз оказывался в больнице, у меня шесть сотрясений мозга. Последний раз это было в «Иксах» на Звенигородской: меня и моих друзей, среди которых была и девушка, отметелили очень сильно.

Первая история любви со мной приключилась в 11 классе. Я тогда состоял в общественной организации «Наши», и мы часто ездили в Москву на всякие мероприятия. Они на самом деле очень на меня повлияли, потому что я попал в новую среду, где меня никто не знал, и я мог себя показать и раскрыться. У меня появились друзья, я и вести себя стал иначе. И вот однажды в Москве все поехали загород, а я убежал и решил пойти в клуб «Три обезьяны» — на свой страх и риск, до этого я никогда еще не бывал в клубах. В определенный момент я понимаю, что сижу за столиком с молодым человеком, и мы уже часа два разговариваем о жизни. Потом, дело было к утру, мы пошли гулять, он проводил меня до вокзала, и тут впервые в жизни я почувствовал нечто такое, чего раньше никогда не испытывал. Ребята на меня, конечно, обиделись, потому что я их кинул. Я долго плакал, а когда приехал в Петербург, устроился на работу, чтобы иметь возможность ездить в Москву. С тех пор я каждую неделю приезжал к нему, он познакомил меня с мамой, что было для меня шоком, и все было хорошо, пока однажды он не пропал. Через полгода он объявился, но это был уже совсем другой человек.

В «Наших» я состоял года три, до второго курса. Там были разные направления, много социальной работы, потом, марши против того, против этого. Я занимался как раз организацией этих мероприятий —набором людей, проведением агитационных мероприятий по школам. И там про меня все знали. Я выбрал себе такую позицию еще в 11 классе: вот с этого момента у меня начинается другая жизнь, и я ни от кого ничего не скрываю. Люди меня восприняли в основном очень даже положительно. Были, конечно, и такие, кто выказывал недовольство, но их, как правило, подавляли ребята, которые относились к этому адекватно. Летом мы ездили на Селигер, туда свозят десятки тысяч ребят со всей России. А у меня были длинные волосы, маечки такие, в общем, и за километр видно. Так получилось, что на несколько тысяч человек я был такой один. На меня даже посмотреть приходили. Подкатывали какие-то бугаи, которые пытались меня переубедить, мол, так неправильно. Но наши ребята их гнали палками. Якеменко как-то высказывался в путинском духе, что, мол, я не против, только вот демография страдает. (Я и Путина с Медведевым видел, за руку с ними здоровался). Так что никаких особых притеснений не было. Там были и другие геи, но они очень тщательно скрывались. А вот когда я последний раз приезжал на Селигер, там уже было два парня — пара, которые вообще открыто жили вдвоем. Потом среди лесбиянок организовалось небольшое комьюнити, и там как раз совершила камин-аут одна из моих одноклассниц.

У меня есть два старших брата, мы с ними как будто из разных миров. Для них все это дико и отвратительно. Как выпьют, начинается: «Пидорас! Да как так можно?!». До драки не раз доходило. Но чувства братские как-то пересиливают. А мама моя спокойно к этому относится. Не знаю, почему. Она даже была однажды в гей-клубе «Центральная станция» на свой день рождения. Она очень сопереживает транссексуалам, и когда видит их по телевизору, прямо плакать готова. Одно время я пытался скрывать свою ориентацию. Был такой период, когда я выступал по клубам с травести-шоу. И, естественно, весь гардероб был у меня в шкафу. Когда мама спросила, что это, я попытался съехать, мол, это моей подружки-стриптизерши, дома не оставить, вот я и храню. Но она меня, конечно, раскусила.

По воскресеньям я хожу на службу в католическую церковь. Я стал католиком года четыре назад, вскоре после того, как ушел из «Наших». Меня привел туда один молодой человек, и мне стало там так легко. Я увидел людей, которые более лояльно ко всему относятся. Пасторы в открытую говорят, что для них это неприемлемо, случаются и нравоучительные беседы, но когда они понимают, что это бесполезно, то все это заканчивается и тебя принимают таким, как есть. Геев в католической церкви очень, прямо очень много. Несмотря на довольно жесткую позицию, многие идут туда. Некоторые идут, потому что пытаются бороться со своей гомосексуальностью. Тот парень, что привел меня, очень сильно пытается в себе это перебороть, вот сейчас пошел учиться в католическую семинарию, готовится стать священником. И таких много. Для них католицизм — это средство борьбы. А я просто нашел там понимание, уединение, спокойствие. А пару недель назад я даже стал крестным отцом дочки одной хорошей подруги.

Я обратил внимание, что последние полгода я стал стесняться говорить, что я гей — это при том, что я не скрываю этого со школьного возраста. Я сделал для себя вывод, что если бы представители ЛГБТ не скрывали своей принадлежности, то и люди относились бы к этому иначе. Если ты сам ставишь себя в позицию униженного и оскорбленного, то другие будут легко этим пользоваться. Но и прогресс тоже есть — если б не эта ситуация, то разговоров не было бы и все стояло бы на месте. Так что спасибо депутатам. Они дали хороший толчок для общественной дискуссии.