Гровер Ферр - 1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит! Страница 26

«Движение против Сталина имелось, но его лидерам недоставало дипломатичности и способностей. В результате оно не могло ни расшириться, ни увенчаться успехом…

Генерал Люшков ответил, что невозможно сказать, где антисталинское движение наиболее развито и где оно только развивается…

Движение, направленное против Сталина, не может быть четко определено…»[159]

Один из хорошо известных моральных и юридических принципов гласит: человек должен отвечать за логические последствия своих сознательных действий. Масштабы массовых репрессий и то, как их стал проводить Ежов, конечно, нельзя было предсказать заранее. Но все заговорщики «клубка», несомненно, понимали: в случае удачного государственного переворота гибель людей и разрушения огромных масштабов просто неизбежны.

Бухарин знал это. Он мог бы предотвратить многие потери, рассказав все Сталину. Ему лишь надо было сделать то, о чем он писал в своих письмах — «разоружиться» и без утайки дать полные признательные показания. Но, избрав другой путь, Бухарин стал ответственным за все чудовищные последствия, в том числе за массовые убийства советских граждан, проводившиеся другими соучастниками заговора — Ежовым и его кровавой сворой.

Сама по себе политика массовых репрессий возникла как ответная мера в борьбе с заговорами, особенно когда выяснилась причастность к ним Германии и Японии. Правда, в докладе на февральско-мартовском (1937) Пленуме ЦК Сталин попытался преуменьшить необходимость репрессивных мер, предложив вместо них развивать сеть политического образования для членов большевистской партии, в том числе ее руководителей. На том же Пленуме Бухарин и Рыков были исключены из Центрального Комитета и взяты под стражу, но больше тогда никто не пострадал.[160]

Но между этим и следующим июньским (1937) Пленумом стало известно о раскрытии в Красной Армии военного заговора во главе с Тухачевским; подробные признательные показания дали Енукидзе, Ягода, Бухарин. К последнему дню работы июньского (1937) Пленума 32 полных члена и кандидата в члены ЦК ВКП(б) были выведены из его состава за участие в антипартийном и антиправительственном заговоре в сотрудничестве со злейшими врагами СССР. Еще 8 членов были выведены из Центрального Комитета к октябрьскому (1937) Пленуму и еще 10 — к 4 декабря 1937 года.[161]

Нельзя исключать, что некоторые из членов и кандидатов в члены ЦК были невиновны, а обвинения против них сфабрикованы Ежовым и его присными. Однако докопаться до истины без тщательного изучения архивно-следственных дел практически невозможно, но именно их российские власти отказываются рассекретить. Что касается «реабилитационных» материалов, опираться на них довольно проблематично, поскольку, как установлено, они содержат искаженные или откровенно лживые сведения.[162]

Как бы то ни было, Бухарина никак нельзя отнести к числу невинно осужденных. Наоборот, его вина значительна и сомнению не подлежит. Несмотря на пребывание в тюремной камере и Бухарин, и другие его сообщники по заговору несут ответственность за атмосферу страха и многочисленные жертвы в период т. н. «большого террора», длившегося с августа 1937-го по ноябрь 1938 года.

Пора наконец сказать пару слов о терминологии. Понятие «большой террор» впервые появилось на страницах (и в названии) книги Роберта Конквеста — весьма известного полемиста времен «холодной войны». Именно ему удалось доработать хрущевскую концепцию сталинского периода истории — парадигму, которая, как мы теперь можем видеть, полностью несостоятельна. Больше двух десятилетий назад Роберт Тэрстон показал: советский народ не жил в атмосфере государственного террора, т. е. запугивания со стороны властей, даже в 1937–1938 годы.[163] Использование для указанного времени слова «террор» подразумевает, что одна из целей массовых репрессий состояла в том, чтобы «терроризировать» или, другими словами, запугать население, лишить его воли к сопротивлению и таким образом поставить на колени. Ничего более нелепого невозможно и придумать.

Положение, в котором оказалось сталинское руководство, погрузило страну не в атмосферу террора, а во что-то очень напоминающее панику. И в самом деле: раскрытие в апреле — июне 1937 года крупномасштабного заговора, в который оказались вовлечены крупнейшие военачальники и партийные руководители высшего ранга, действующие рука об руку с Германией и Японией, — к такому повороту событий не может быть готово ни одно из правительств.

Сталинское руководство было в неведении, ждать ли внезапного нападения Германии, Японии или обоих вместе и когда именно. Тухачевский и другие военные показали на следствии, что передали врагу оперативный план развертывания РККА. В заговоре участвовала какая-то часть генералитета Красной Армии, которая оказалась причастна к подстрекательству к мятежам, а в случае войны с Германией или Японией должна была стать во главе повстанческих формирований. Сам Бухарин заявил на процессе, что организация крестьянских мятежей — одна из целей заговора «правых».

Само существование Советского Союза оказалось под угрозой. В минуты опасности дееспособные политические лидеры учитывают возможные действия своих врагов и в случае неуспеха не рассчитывают на их снисхождение. Собственно, так сталинское руководство и повело себя. У Сталина не оставалось ни времени, ни возможности колебаться, когда сразу после июньского (1937) Пленума к нему явились руководители областных и краевых партийных организаций во главе с первым секретарем Западносибирского крайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе, чтобы сообщить о раскрытии крупномасштабного антисоветского заговора с участием недавно вышедших на свободу кулаков, других бывших заключенных и лиц, высланных со всего Союза.[164]

Перед фактом столь тревожных известий, полученных, с одной стороны, от первых секретарей, Сталину ничего не оставалось как положиться на последних и на НКВД. Партия была единственной политической силой, и другой не существовало. С другой стороны, никто лучше первых секретарей не знал, что происходит на вверенных им территориях. Сталин в тот момент, по-видимому, исходил из лояльности руководителей региональных парторганизаций Советскому правительству. В условиях, когда преданность Красной Армии была поставлена под сомнение, НКВД стал, по сути, единственной вооруженной силой, сохраняющей, как полагал Сталин, верность существующей власти.

На июньском (1937) Пленуме Сталин и его сторонники потребовали завершить обсуждение и одобрить план проведения всеобщих, равных, прямых, тайных и состязательных выборов в Верховный Совет СССР, которые намечалось провести в декабре 1937 года. Как отмечал Юрий Жуков, основываясь на изученных им документах, выборы на альтернативной основе, т. е. с выдвижением нескольких кандидатов на одно место, первых секретарей никак не устраивали. Все внимание они сконцентрировали на обсуждении опасностей заговора.[165]

Перед лицом военного и партийного заговоров, хотя и раскрытых, но масштабы которых еще предстояло определить, у Сталина не оставалось иного выбора, кроме как уступить скоординированному нажиму первых секретарей и Ежова, приняв их требование начать массовые репрессии против уголовно-кулацких заговорщических контингентов. Трудно представить, как в такой ситуации можно было поступить иначе.

Сталин и его сторонники не могли знать заранее, что группа первых секретарей, действовавших заодно с Ежовым (а как именно, заметим, еще предстоит выяснить), значительно превысит предоставленные им чрезвычайные полномочия и воспользуется ими для уничтожения преданных членов партии и поистине огромного числа советских граждан, большинство которых были совершенно невиновны.

Именно такая последовательность событий привела к тому, что Ежов стал бесконтрольно проводить массовые незаконные репрессии такими зверскими методами, которые описаны уже в цитировавшейся записке Фриновского от 11 апреля 1939 года. Поставленная Ежовым цель состояла в том, чтобы вызвать у населения недовольство Советским правительством и Сталиным, уничтожить как можно больше преданных сталинцев среди членов партии (и особенно в ее руководстве) и таким образом прикрыть собственный заговор.[166]

Сторонники парадигмы «холодной войны» могут бросить авторам упрек в апологетике Сталина. Но ни в коей мере не будет «апологетическим» утверждение, что у Сталина просто не было возможности заранее проникнуть в планы и намерения первых секретарей и руководства НКВД. Объективность в освещении событий требует однозначного признания этого факта. Сталин, как один из руководителей страны, полагался на государственных чиновников высокого ранга и их информацию о происходящем в стране. Как человек, находящийся на вершине большевистской иерархии, он был зависим от других партийных руководителей.