Феликс Чуев - Так говорил Каганович Страница 27

Повторение будет не такое, а окончательное, победоносное. Так же, как при феодализме. Был Томас Мюнцер пятьсот лет назад – восстание против феодализма.

Были другие восстания и революции, а феодализм все- таки оставался жив. И тем не менее феодализм погиб, погиб потому, что таков неизбежный закон исторического развития – смена одной социально-экономической формации общества другой, более современной, более совершенной. Поскольку социализм является более современной и более совершенной социально-экономической формацией общества, он победит все равно. Другой вопрос, есть люди, которые доказывают сейчас, что социализм не есть более совершенная форма, что Маркс был неправ, выдумав коммунизм и социализм. Это ошибка, это неверно, это ненаучно.

– Сейчас говорят о том, что вы не обращали внимания на человека, выжимали из него все соки, чтобы построить новое общество, воплотить идеи. Была ли у Сталина мысль, что придет время, когда мы обратим больше внимания на человека, на личность?

– Обязательно! – восклицает Каганович. – И в теории, и на словах всегда говорили о человеке. Но расхождение между словом и делом у нас было. Это была и историческая необходимость, и ошибка. И то, и другое. Историческая необходимость заключалась в чем?

Ленин думал о человеке, а после Октябрьской революции – сразу гражданская война, и человек получал осьмушку хлеба – какая тут гуманность революции? Это была историческая необходимость. Мы в этом не виноваты, а виноваты в этом враги народа, рабочего класса.

Дальше. Мы ввели НЭП. Стало немного лучше. А потом хлеба не стало. Почему? Потому что кулак не давал. И мы из деревни должны были брать хлеб на покупку машин. Если б мы это не делали, мы бы вернулись назад, обратно, к отсталому хозяйству. Потом – подготовка к войне – тоже была историческая необходимость. Мы делали многое, это было мало, это было ничто по сравнению с тем трудом, который рабочий класс давал.

А потом, уже потом, уже вошло в привычку, мы увлеклись строительством заводов, капиталовложениями и допустили грубую ошибку, что мы не отделили прибавочный продукт на улучшение быта рабочих. Это наша крупная ошибка. Это была ошибка после войны, после восстановления хозяйства. Восстановили хозяйство, надо было остановиться и думать о том, как восстановить жизнь людей. А мы не сделали этого. Весь период от революции нужно разделить на шесть частей.

1 часть – период гражданской войны.

2 часть – период НЭПа.

3 часть – период индустриализации и коллективизации.

4 часть – Отечественная война.

5 часть – восстановление после Отечественной войны.

6 часть – после восстановления.

Я считаю, что главные ошибки произошли в шестой части, после восстановления. А главная ошибка заключалась в том, что мы не уделили должного внимания людям. Коренная ошибка, я считаю. Больше того, надо сказать, что и в третьем периоде, периоде коллективизации и индустриализации, мы нажимали, чтобы за десять лет пройти тот путь, который другие прошли за сто лет, и боролись с врагами, которые этого не хотели, не понимали, и действительными врагами, внешними и внутренними, но перегнули палку и не пожалели невинных людей.

Захватили вместе с врагами много невинных людей. Эти две ошибки были у нас по отношению к людям. Это надо прямо сказать, честно, правдиво. Это были ошибки и Сталина, и сталинского руководства.

Это моя теория борьбы за социализм, и это я буду излагать Это мною обдумано. Это очень теоретически важно.

– Сталин, наверно, думал исправить…

– Не мог не думать о людях, так же, как и мы думали о людях.

Но в то же время у нас преобладала дума об истории, о процессе создания страны, и эта идея превалировала над думой о людях. Превалировала. Это моя, так сказать, теоретическая концепция, современным языком говоря.

Я подумаю над тем, чтобы эхо изложить. Но это требует колоссальных усилий… Я вам изложил, это самый цимис , так сказать. Это ответ на ваш вопрос. Я почему не люблю интервьюеров – они выхватывают один вопрос, а я всегда исторически отвечаю на все вопросы. Этим я переболел.

– Наверно, наше развитие было остановлено ослаблением партии, диктатуры пролетариата…

– Это очень сложный вопрос – вопрос о диктатуре пролетариата. Как она у нас шла, когда начала ослабляться…

Были и элементы личные. Знаете, каждый человек имеет характер. И может иногда отождествлять общее с личным. Это ложь, конечно, что Сталин всю власть подменял личной властью. Это ложь! Он делал все для идеи социализма! А без власти нельзя осуществлять процессы борьбы за идеи социализма. Он допускал личные перегибы и ошибки, конечно. Воля слишком большая, возможности большие, власть большая и – раззудись, плечо! – как это говорят размахнись, рука!

«А, может, все-таки, чтобы сделать благо человеку, надо думать прежде всего о государстве? – подумал я. – Если же радеть только о человеке, а потом уже о государстве, то в такой стране, как Россия, это может принести человеку неисчислимые бедствия, как ни парадоксально, куда больше, чем если бы сперва подумали о государстве, в котором проживает человек.

О, если б думали о каждом конкретно человеке, то нужно было сдаться немцам и вообще не воевать. Тогда и потерь-то было б куда меньше. Что стало бы потом, это бы не интересовало руководителей, живущих одним днем.

Кое-какой опыт у нас уже есть, и зная об извращениях социализма, запомнилось, что жили плохо, но были уверены, что будем жить лучше, и жизнь, действительно, улучшалась. Сейчас живем плохо и знаем, что будем жить еще хуже, и тоже правы».

Такие мысли приходили ко мне, когда я слушал исповедь последнего в этом мире сталинского апостола, внимал Евангелию от Лазаря.

– Кто начал разваливать наше государство, как вы считаете? – я все же хочу получить ответ Лазаря Моисеевича.

– Трудно сказать, – говорит Каганович.

– Я считаю, что Хрущев.

– Он случайный человек, что именно он начал. Конечно, я думаю, что к этому времени что-то наступило. Черт его знает… После смерти Сталина надо было раскритиковать то, что было.

– Но так топтать собственного Учителя. На такое способен только иуда.

– Во, во, совершенно верно. Но не так, не так, как было. Верно. Не так, безусловно. Я пишу подробно. У меня есть черновые заметочки, как все произошло. Произошло очень сложно. Весь процесс шел очень сложно. Меня объявляют, что я был главным противником. Вы читали мемуары Хрущева? Я читал маленькую часть, пока не потерял зрение.

А Волкогонова читали? Он завуалированный словоблуд. Хитро пишет. Мастито. Я называю его «Нео-плут-арх»!

Я начал читать его книжку и записывать кое-что. Так и называю его: «Нео-плут-арх»! Ха-ха-ха! – смеется Каганович. Ему очень нравится прозвище Волкогонову, которое он придумал.

– Пять лет назад Волкогонов выпускал книги о том, как мы должны идти по ленинскому пути.

– Он сначала назвал книгу «Феномен Сталина». Хотел писать о Троцком «Демон революции», а сейчас повернулся на сто восемьдесят градусов. Восхваляет Троцкого. И решил писать о Ленине и его ошибках.

– Сейчас это модно.

– А почему бы не разоблачить его? Волкогонова, Нео-плут-арха.

– Есть статья Зимина. Я вам принесу.

– А о Сталине там есть? Наверно, побоялся. На него надо кого-то натравить. Хорошо, если Зимин серьезно выступит со статьей…,

– Он выступил. И ответ был. Я вам принесу.

– Очень интересно.

– Сталина изображают антисемистом. В свое время Крестинский пытался изобразить Ленина антисемистом – есть его письмо. Ленин критиковал меньшевиков, и среди них было много евреев, и на этом основании Крестинский…

– Крестинский? – удивляется Каганович. – Он был большевик. У Ленина есть замечательная фраза, которой я всегда гордился, что среди евреев пропорционально больше революционеров, чем среди других наций.

– А это так и есть.

– Так и есть. Нет, о Ленине нельзя говорить ни в коем случае, что он антисемист.

– А о Сталине? Был ли Сталин антисемитом?

– О Сталине я вам скажу следующее. Есть высказывания Сталина по этому вопросу – о том, что антисемитизм у нас уголовно наказуем. Сталин не был антисемистом. Но жизнь так сложилась, что его противники были евреи. Зиновьев, Каменев, Троцкий… Что ему оставалось делать, если почти все его враги – евреи?

Затем, он был политически и национально очень щепетилен и осторожен по характеру.

Я вам рассказываю интимное…

Я вам рассказываю интимное. Он щепетильно и настороженно относился к национальному вопросу. Но боялся Сталин того, что у евреев много мелкобуржуазных элементов, и они могут мешать движению. Но это не антисемитизм. Иногда появлялись отдельные моменты, но у него четкость была очень большая.