Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №21 от 21.05.2013 Страница 28

По городу ходила молва, как по Короленковской вверх вели колонну наших пленных моряков. Все они были со связанными за спиной руками, шли и пели во весь голос матросские песни, и, конечно же, «Раскинулось море широко...». Немцы бесновались, били прикладами, а когда они приближались, краснофлотцы отбивались ногами. Немцы стреляли, а следом шли машины, в которые складывали убитых.

На улице Исполкомовской, между Чкалова и Комсомольской, в один день повесили на деревьях пятнадцать человек и каждому на грудь прикрепили табличку: «Я помогал партизанам», «Я прятал советских офицеров» и т. д., но народ сразу разобрался, что людей для этой акции устрашения взяли в лагере военнопленных. Все они, одетые в гражданскую одежду, имели загар, характерный для военных.

Участились и ужесточились облавы на молодежь для отправки в Германию. По городу распространялись переписанные письма, песни и стихи от уже угнанных и познавших западную цивилизацию. Были случаи возвращения по болезни, чаще всего искалеченных.

Расклеиваемые листовки и газеты сообщали о взятии Сталинграда. Когда они сообщили об этом в третий раз с интервалом в две-три недели, стало понятно, что это вранье. Нам всем было обидно, страшно и по-прежнему голодно. А из открытого окна соседей-фольксдойче доносились запахи вареного мяса и мы спорили, что варится: свинина, говядина или курица.

У соседей, что жили в квартире расстрелянных Добиных, хозяин работал в городской Управе переводчиком, ходил в полувоенной форме и подчеркнуто строго обращался ко всем только по-немецки. Мы все его люто ненавидели, и у его сына Аркадиуса спрашивали, не собирается ли его отец на фронт - помочь фюреру. Нам всем так хотелось, чтобы его там убили.

Союзники немцев вели себя по-разному. Мадьяры, как правило, с населением не общались. Исключение составляли служившие в венгерской армии русины, говорившие на смеси украинского и русского языков. Они контактировали с населением и часто, чем могли, помогали, особенно детям. Румынов надо было опасаться: могли украсть, что попадется, или просто отобрать что-либо приглянувшееся прямо на улице. Особое войско составляли итальянцы. Они так же, как и мы, люто ненавидели немцев и поэтому казались нам чуть ли не союзниками.

На нашей улице в доме N31 расположилось небольшое подразделение итальянцев - радиостанция с двумя антеннами в саду и несколькими автомашинами во дворе. Основная их часть находилась в Феодосиевских казармах. Свободные от дежурства солдаты прямо на улице часто играли в футбол. Однажды мяч попал в грудь проходившего мимо немца. Он выхватил штык, с которым постоянно ходили солдаты, проткнул мяч и бросил его итальянцам. Те обиды не стерпели и прилично его побили. Через полчаса их расположение окружили около пятидесяти вооруженных автоматами немцев. Итальянцы, очевидно, позвонили в свою часть и оттуда примчались до двухсот вооруженных солдат. Казалось, кровавая развязка неминуема. Мы рванули врассыпную и, попрятавшись, наблюдали за происходящим через щели в заборе. Неожиданно появились карабинеры и стали плотной шеренгой между немцами и своими солдатами. Немцы молча стояли с автоматами наизготовку, а итальянцы бегали за спинами карабинеров, размахивали своим оружием и все очень громко кричали. Потом откуда-то появился офицер карабинеров, подошел к немцам и начал переговоры. Через несколько минут он что-то крикнул своим солдатам, те мгновенно умолкли и, к нашему изумлению и глубокому разочарованию, поплелись молча в сторону своего расположения.

...Второе событие коснулось нас непосредственно. Примерно в середине августа к маме на улице, на той же Кооперативной, подошли два парня и попросили их спрятать, представившись военнопленными, бежавшими из воинской части, располагавшейся в помещении пожарной охраны. Я не знаю почему, но мама им поверила сразу и привела в дом. Во всем чувствовалось, что немцам уже не до провокаций подобного рода и этим мама, очевидно, и руководствовалась.

Оба парня были среднего роста, крепыши. Один из села в районе Лозовой, второй - из Саратовской области. Имен и фамилий их я не помню. Поместили их на чердаке, и раз в сутки я лазил туда, принося скудную еду и воду. Через месяц их обнаружила на чердаке наша соседка Мария Григорьевна и со слезами предъявила нам претензию, что не сказали ей, плакала и говорила, что она тоже вправе помогать пленным, тем более нам известно, где ее старший сын. Но время было такое, что и доверять, и подставлять под удар было одинаково опасно.

Досидели на нашем чердаке оба парня почти до освобождения города. Дней за десять, когда по городу забегали шайки калмыков и казаков, стали выгонять людей на запад и жечь дома, мы отвели их на Базарную и спрятали в глубоком подвале знакомых нашей соседки.

После освобождения, пройдя все проверки, они опять были на фронте и прислали оттуда письмо с глубокой благодарностью за оказанную им помощь.

...К концу лета все изменилось. Через город потянулись колонны немцев и их союзников. Появились плакаты, призывающие местное население уходить в западные области Украины, куда большевиков, безусловно, не пустят: «Погода стоит хорошая и можно незаметно добраться до Западной Украины».

Появившиеся с востока полицаи стали ходить по домам и выпроваживать людей, но делали они это несмело и вяло. Тогда за дело взялись прибывшие из Харькова калмыки и какие-то казаки. Они действовали жестоко: выгоняли жителей и сжигали дома. Народ выходил за город и разбегался, многие возвращались и прятались в нагорной части города, где стояли немцы и куда легионеры не заходили. Надо было спасаться и нам. На хлебозаводе работы не стало, всех разогнали, люди разбежалась по неведомым углам и выживали, как кто умел.

...Примерно числа 15 октября мы, собрав самое необходимое, отправились на ул. Володарского, где хозяйка радушно встретила нас и разместила в маленькой комнате на полу. Выходить из дома можно было только вечером, чтобы принести воды и справить нужду.

Немцы на хлебозаводе продолжали работать, машины въезжали и выезжали, мимо нашего дома сновали солдаты и все это создавало видимость того, что и наш дом входит в территорию их расположения. Нас никто не трогал, не приходил в дом, немцы были озабочены спасением самих себя и им было явно не до нас. Так продолжалось до 24-го октября.

В тот день, всего за день до прихода наших, во двор въехали 4 мотоцикла с колясками, развернулись и сняли с одной из колясок пулемет. Я увидел в окно, что солдаты были эсэсовские, сказал об этом вслух. Но, успокоенные предыдущими днями взрослые и, в частности, наша хозяйка, сказали, что, очевидно, приехали взрывать завод.

Но дальнейшие события развернулись молниеносно: молодые и энергичные эсэсовцы разбежались по близлежащим домам и очень быстро согнали в наш двор человек двадцать жителей, в основном женщин и детей, поставив всех лицом к забору. Велели всем поднять руки и упереться ими в забор. Совсем молоденький эсэсовец в грозно надвинутой на глаза каске ходил за нашими спинами и поправлял руки тем, которые, по его мнению, не очень высоко и красиво их подняли. Правую руку наша хозяйка, стоявшая рядом с нами, держала на плече внука. Эсэсовец подошел сзади, вежливо извинился, снял ее руку с плеча мальчишки и, осторожно подняв, приставил к забору.

Видно, из хорошей семьи был этот воспитанный эсэсовский парень. Даже расстреливать как попало людей он не мог. Во всем должен быть порядок. «Орднунг», одним словом. А то потом упадут на землю и ищи тех, кто вдруг останется живым, чтобы добить.

За спиной раздался громкий металлический щелчок. Я оглянулся. Сидевший на корточках возле пулемета немец заправил ленту с патронами и захлопнул крышку затворной коробки. Сказать, что я испугался, - это ничего не сказать. Мне долго потом казалось, что у меня остановилось дыхание. Вдруг показалось, что можно еще спастись, если упасть на землю при первых выстрелах. Мы стояли примерно в середине этой шеренги смертников, а стрелять он начнет, наверняка, с какого-то края.

Надо успеть сказать об этом маме, а немец уже стал на одно колено и начал укладываться за пулемет. В это мгновенье распахнулась дверь проходной и из нее вышел огромный, одетый в полевую форму, в каске и с парабеллумом в кожаной кобуре на животе фельдфебель, главный начальник на этом хлебозаводе.

- Что здесь происходит? - громким голосом почти закричал он, обращаясь к уже лежащему за пулеметом эсэсовцу.

- Ничего особенного, господин фельд-фебель. Сейчас мы расстреляем этих людей и уедем, - спокойно ответил пулеметчик.

Наша хозяйка, отлично владевшая немецким языком, переводила маме вполголоса содержание их разговора.

- Почему, на каком основании? - кричал фельдфебель.

- Они не выполнили приказ немецкого командования и не покинули город, - спокойно и деловито отвечал ему пулеметчик, продолжая лежать за пулеметом.