Сергей Кремлев - Кремлевский визит Фюрера Страница 29

А вообще-то в списке было много чего еще — вплоть до необработанного и обработанного конского волоса, рыбьего пузыря, пуха и перьев…

ВЕСНОЙ Молотов говорил о политической базе экономического сотрудничества. Но в реальности все соединилось в одно — кредитно-торговое соглашение немного опередило соглашение политическое. Но — лишь на четыре дня.

С наследием Литвинова было наконец-то покончено. И 21 августа миссиям Дракса и Думенка предложили собирать чемоданы.

Банкир (и по совместительству— политикан) из группы Черчилля Леопольд Эмери позднее писал: «22 августа маршал Ворошилов заявил миссиям западных держав, что России надоело смотреть, как союзники без конца топчутся вокруг да около, и потому она вступает в соглашение иного рода. В тот же день мир узнал, что Германия и Россия заключили пакт о ненападении…»

Что ж, хоть раз Эмери, описывая позицию СССР, возвысился — пусть и перевирая немного даты—до правды. Ну, спасибо ему и на том…

ТОГО ЖЕ 21 августа Гитлер подписал для отправки Сталину личную срочную телеграмму. Шуленбург передал ее Молотову в 15.00 по московскому времени и уже в 17.00 получил от Молотова ответ Сталина.

Гитлер, в частности, писал:

«Господину И. В. Сталину

1) Я искренне приветствую заключение германо-советского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.

2) Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому Германское Правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены.

3) Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и Народным Комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.

5) Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.

6) Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг к другу является целесообразным не терять времени. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего Министра Иностранных Дел во вторник 22 августа, но не позднее среды 23 августа. Министр Иностранных Дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол (о протоколе было кратко сказано в пункте 4-м. — С. К.). Более продолжительное пребывание Министра Иностранных Дел в Москве, чем один день или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить от Вас скорый ответ.

Адольф Гитлер».

Ответная телеграмма Сталина была в три раза короче:

«Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру

Благодарю за письмо.

Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.

Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами.

Советское правительство поручило мне сообщить вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа.

И. Сталин».

Ответ этот был сдержанным. Но —однозначным и конкретным.

На следующий день «Известия» сообщили: «После заключения советско-германского Торгово-кредитного соглашения встал вопрос об улучшении политических отношений между Германией и СССР. Происшедший по этому вопросу обмен мнениями… установил желание обеих сторон разрядить напряженность,.. устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении. В связи с этим предстоит на днях приезд германского министра иностранных дел г. фон Риббентропа для соответствующих переговоров».

Утром 23 августа два четырехмоторных «Кондора» вылетели из Кенигсберга, а во второй половине дня они приземлились на московском Центральном аэродроме. Заехав ненадолго в посольство, Риббентроп отправился в Кремль на первую трехчасовую встречу со Сталиным и Молотовым.

И того же 23 августа Пакт был подписан…

Европа, да и не только она, была ошеломлена.

Да нам-то что с того!

Мы получили реальный шанс на прочный мир с Германией и на…

НУ, ДО дружбы с ней нам было еще далеко…

Глава 4

Халхин-Гол…

СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЙ пакт был заключен, и ошеломлена была, как я уже сказал, не только Европа.

Подлинный шок испытала также Япония. Ни до августа 39-го, ни после его в истории Японии не было случая, чтобы японское правительство уходило в отставку, причиной которой стало заключение двустороннего договора двумя другими государствами.

А именно это и произошло с правительством барона Киитиро Хиранума. После получения известий из Москвы оно пало — 28 августа. Экс-премьер Хиранума был горячим поклонником Гитлера, однако как раз из-за фюрера он «потерял лицо». И за два дня до отставки барон послал в Берлин ноту, где с горечью (хотя и безосновательно) заявлялось, что договор Германии с СССР противоречит секретному приложению к Антикоминтерновскому пакту.

Публично же факт заключения пакта Хиранума смог прокомментировать одним словом: «Непостижимо»…

Еще бы! Летом 39-го года он послал в Германию полномочную военную миссию во главе с бывшим военным министром в кабинете Хироты, членом Высшего военного Совета маршалом Хисаити Тэраути… Миссия направлялась формально на очередной съезд НСДАП в Нюрнберге, а фактически имела задачу провести переговоры о присоединении Японии к «Стальному пакту»…

И вот — на тебе!

ДА, КАЗАЛОСЬ бы, еще недавно такое было немыслимым — для умов, впрочем, высокомерных, поверхностных и ограниченных. Так, еще 7 июня посол Польши в Токио Тадеуш Ромер был принят японским министром иностранных дел Аритой, у них состоялся любопытный разговор…

— Ваше высокопревосходительство, 24 апреля я имел честь уведомить вас, что политика моего правительства в отношении Японии, с одной стороны, и СССР — с другой не претерпела изменения…

В переводе с дипломатического на обычный язык это означало, что польские паны по-прежнему ненавидят СССР не менее, чем японские самураи.

Затем поляк продолжил свою цветисто-напыщенную фразу:

— Не будете ли вы, Ваше высокопревосходительство, склонны теперь на основе взаимности уполномочить меня в свете последних решений японского правительства заверить мое правительство в том, что дружественные отношения Японии к Польше также остаются без изменений?

Арита поспешил дать утвердительный ответ и заметил, что в Японии «горячо желают мирного устранения трудностей, возникших между Польшей и Германией».

Ромер тут же начал осторожно жаловаться на немцев, а Арита — еще более осторожно ему «сочувствовать». Поляк же не унимался:

— Я не понимаю политики Германии, проводимой под антикоминтерновскими лозунгами. Западные державы добиваются сейчас дружбы с Советами (ха! — С. К.), которые до недавнего времени находились в полной политической изоляции в мире, а Германия…

Тут Ремер даже поперхнулся от негодования и едва закончил:

— А Польша, без которой немыслима в Европе какая-либо антисоветская акция, поставлена Германией перед необходимостью противодействовать неожиданным германским притязаниям.

Притязания были, как мы знаем, и вполне ожидаемыми — еще со времен Версаля, и весьма обоснованными. Поэтому Арита уклончиво и не менее витиевато, чем поляк, ответствовал в том смысле, что, мол, «японское правительство в равной степени дружественно относящееся как к Польше, так и к Германии, не может занять никакой позиции в вопросах, разделяющих две страны, и вынуждено ограничиться тем, чтобы в меру своих возможностей оказать содействие в устранении этих разногласий»…

— Увы, — сообщил далее Арита, — нас более всего беспокоят англо-советские переговоры.

— Мы дали Лондону, — с готовностью откликнулся Ремер, — немало советов и предостережений относительно русских… Сами же не намерены участвовать в новых соглашениях с Советами. Мы, однако, не можем помешать в этом нашим западным союзникам. Особенно убедителен английский аргумент о необходимости привлечь на свою сторону Советы хотя бы для того, чтобы предупредить германо-советское сближение…

— Я в это верю! — прервал Ремера Арита.