Вольфганг Акунов - "Похабный" мир Страница 3

       Через неделю они, однако, возобновились – на этот раз в новой ситуации. Красные войска напали (разумеется, без объявления войны!) на Украину и, громя слабые части тамошней Центральной Рады, подступали к Киеву. Окрыленный их успехом, Троцкий отказался признавать украинскую делегацию, стал (на несколько неожиданный в его устах «старорежимный» манер!) именовать Украину не иначе как «неотъемлемой частью России», а договоры Центральных держав с Украиной – «вмешательством в русские дела». Это при том, что, по Марксу и Ленину, у «пролетариев нет отечества»! «Демон революции» уже потирал руки в ожидании близкого революционного взрыва в Германии и Австрии и потому строил свою переговорную тактику на выигрыше времени. Но брестским словопрениям внезапно пришел конец, ибо совершенно неожиданно раскрылись расчеты большевиков на мировую революцию.

В Берлине была перехвачена радиограмма из Петрограда, обращенная к германским солдатам и содержавшая - ни много ни мало! - призыв к убийству кайзера Вильгельма II, генералов, офицеров и к братанию с Советами. Короче, все по «русскому сценарию». Император Вильгельм рассвирепел от такой наглости и вероломства своих вчерашних холуев, приказал немедленно прервать переговоры, а вдобавок потребовал от большевиков не оккупированных еще немцами областей Эстонии и Латвии убираться подобру-поздорову за кордон. Украинцы же, по мере продвижения красной армии вторжения к их столице – Киеву – стали проявлять все большую сговорчивость, и, наконец, 9 февраля, в день взятия красными Киева, согласившись на положение вассала Германии – лишь бы та их защитила от «красной чумы»! - заключили сепаратный мир с Центральными державами и согласились на ввод германских и австро-венгерских войск на свою территорию.

       Но положение большевиков было не менее отчаянным (хотя, справедливости ради, следует заметить, что боялись они не за Россию, являвшуюся, в глазах того же Троцкого всего лишь

«охапкой дров для разжигания костра всемирной революции»,

 и уж, тем более, не за многострадальный русский народ, а лишь за собственную власть над этим народом!). Немцы потребовали от них очистить территорию Украины, как дружественного Германии государства. А воевать большевикам было попросту нечем – германцы через несколько дней вошли бы в Петроград и ниспровергли «власть Советов». В то же время, большевицким делегатам в Бресте казалось совершенно невозможным заключать мир на условиях, продиктованных им австро-германцами (но не потому, что красным вдруг стало «за Державу обидно»), а из опасения, что тогда коммунистическую власть ниспровергнут «свои». Ведь если совдепы прифронтовых областей (с полным основанием опасавшиеся, что германские оккупанты не потерпят их «беспредела»), требовали от большевицкой делегации «мира любой ценой», то такие же совдепы в российской «глубинке» (особенно в Сибири и на Дальнем Востоке) с не меньшим пылом протестовали против «похабного мира» с классовым врагом и призывали к «революционной войне» (благо фронт был от них далеко!)

Поэтому, многократно оплеванная позднее Сталиным и иже с ним, формула Троцкого «ни войны, ни мира», провозглашенная им 10 февраля (и, кстати, согласованная с Ульяновым-Лениным) была для большевиков в тот момент единственным выходом, завершившим переговоры. Однако столь двусмысленная формулировка никак не устраивала Германию и германских союзников. Как писал Гинденбург в своих мемуарах: «Дело… осложнилось, когда Троцкий 10 февраля отказался подписать мирный договор, объявив в то же время, что война кончена. В этом презрительном отношении Троцкого к основам международного права я мог видеть только попытку продлить неопределенное положение на востоке. Было ли это результатом влияния Антанты, я не знаю. Во всяком случае, положение создалось невозможное. Канцлер граф Гертлинг присоединился к взгляду верховного командования. Его Величество Император решил 13 февраля, что 18-го снова должны быть начаты враждебные действия на востоке» .

Иными словами - а что, если большевики за спиной своих германских «спонсоров» успели тайно сговориться с Антантой? А что, власть большевиков в России завтра будет свергнута? А что, если большевики мобилизуют новую армию? А что, если они вообще сменят курс – ведь вероломства и низости большевикам не занимать, это прекрасно знали все по обе стороны фронта. Тем более, что и сам Троцкий на переговорах в Бресте не раз прозрачно намекал, что коммунисты-де никогда не поступятся своими принципами, но…если речь пойдет о грубых аннексиях, то должны будут склониться перед силой. Вот германцы и решились на последнее средство, памятуя о старинной надписи на прусских пушках – «Ultima ratio regis» , т.е. пугануть большевиков, как следует – «чтобы служба медом не казалась», но не более того. С этой целью германцы выделили ограниченный контингент своих войск – всего несколько дивизий ландвера (второочередного ополчения, состоявшего из старослужащих) и несколько частей из числа потрепанных войсками Антанты на Западном фронте и как раз проходивших переформирование. Вот эти-то слабые, малочисленные и далеко не первоклассные по боевым качествам и вооружению силы немцы и двинули в Россию вразумить «оборзевших» большевиков. И в тот же самый день насмерть перепуганный советский Совнарком известил по радио, что безоговорочно принимает все условия, выдвинутые Центральными державами на переговорах в Бресте. Похоже, большевики прямо-таки, как манны небесной, ждали начала германского наступления. Одно дело – продавать Россию на глазах всего мира в комфортабельной обстановке дипломатического протокола, и совсем другое – выставив себя невинными агнцами, вынужденными подчиняться грубой силе. Но, раз начав наступление, германские войска не спешили останавливаться, трезво рассудив, что, если уж пугать большевиков, так уж как следует (а то глядишь, назавтра опять передумают!), а заодно прихватить малую толику лишних ресурсов. Не было ни боев, ни сопротивления со стороны красных, как не было, собственно, и фронта как такового. По выражению того же Гинденбурга,

«проведение операций почти нигде не встретило серьезного сопротивления врага».

 Германцы не завоевывали никаких новых территорий – для этого у них просто не хватило бы сил (даже если бы таковое намерение у них и имелось).

Поэтому немцев и «оккупантами» в собственном смысле слова назвать было нельзя (как нельзя было назвать оккупантами, к примеру, силы Keyfor в Боснии или Косово или войска НАТО в сегодняшнем Афганистане). Немецкие войска просто ехали по бескрайним российским просторам в поездах, от станции к станции, поочередно занимая города и нигде не встречая организованного отпора (во всяком случае, со стороны большевиков). Даже численность наступавших германских подразделений была совершенно ничтожной, порой – всего по несколько десятков штыков и сабель, так как основная часть германских войск уже была переброшена снова на Запад. И нигде никто германцев «героически» не останавливал, в том числе и под Псковом и Нарвой. «Героическое рождение Красной Армии в боях с германскими оккупантами» – не более, чем расхожая пропагандистская легенда, т.е. обычное вранье, столь характерное для коммунистов. А многократно воспетая «красная гвардия» – анархические толпы дезертиров и деклассированных элементов, страшных только для мирного населения, при приближении германцев трусливо разбегалась. Немцы даже не разворачивались в боевые порядки и сами остановились на рубеже Псков - Нарва, прибрав к рукам всю Эстонию и Белоруссию.

Правда, против вяло наступавших под Нарвой германских войск был направлен сводный матросский отряд в 1000 штыков под командованием комиссара Павла Дыбенко (командовавшего незадолго перед тем разгоном Учредительного собрания в Петрограде).

Тот сразу же отказался от советов начальника оборонного участка, бывшего царского генерал-лейтенанта Парского, гордо заявив, что его «орлы-матросики» – «краса и гордость революции» – будут воевать самостоятельно. Как у того же Владимира Маяковского:

       «У советских собственная гордость –       На буржуев смотрим свысока».

      Однако в первой же стычке под Ямбургом «гордые орлы» Дыбенко были наголову разгромлены германцами и в панике бежали с позиций, позабыв даже о крепости Нарве, прикрывавшей «колыбель революции» с Севера. 3 марта Дыбенко и его «орлы» наотрез отказались от участия, совместно с красногвардейцами, в контрнаступлении на Нарву. Они снова бросили позиции и добежали аж до тыловой Гатчины, находившейся – ни много ни мало! – в 120 верстах от линии фронта! А в довершение позора «братишки» захватили на железнодорожных путях несколько цистерн со спиртом и поголовно перепились. Должно быть, с того самого памятного дня и повелась у нас славная традиция отмечать «День рождения Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного Флота»…