Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм Страница 31

Принятие позиций критической философии означает, что смысл и задачу научных теорий видят не в том, чтобы раскрыть сущность вещей "как они есть, независимо от наблюдения", а лишь в том, чтобы упорядочить наши ощущения и частично предсказать их. Мы стали гораздо скромнее, бесконечно скром­нее, чем были ученые в 19-ом веке. А мир стал гораздо таинст­веннее. Оказалось, что объект и субъект познания неразделимы, и из-за этого при попытке зайти дальше некоторой черты в ис­следовании "вещей в себе" мы натыкаемся на различные невоз­можности и парадоксы.

Мы знаем теперь: представление, что мир "на самом деле" есть пространство, в котором по определенным траекториям движутся маленькие частицы,— иллюзорно; оно приходит в противоречие с экспериментальными фактами. Картина мира, которую дает современная наука, не выходит за рамки наших ощущений. Метафизическое "на самом деле" отвергнуто окон­чательно и бесповоротно. Но этого мало. Вместе с "на самом деле" пал и его постоянный спутник - детерминизм, убежде­ние, что "на самом деле" все явления имеют свои причины и однозначно определяются ими. И это не просто абстрактный результат принятия критической философии, а глубокая черта современной физической теории, многократно подтвержденная экспериментом. Мы знаем теперь, что есть явления, у которых нет и не может быть причины.

Критическая философия и крушение детерминизма лишают нас права объявить элементы нашего духовного опыта, и в частности свободу воли, "иллюзией", которой "на самом деле" не существует. Ибо это такой же факт бытия, как и данные пяти органов чувств. Крушение детерминизма не только оставляет в современной научной картине мира место для свободы личности, но, я сказал бы (хотя здесь, конечно, кончается наука и начинается философия), оставляет пустое место, которое нельзя не заполнить. В новом, таинственном мире науки 20-го века понятия о личности и свободе органически входят в науч­ное мышление. Механистическая модель мира как часового механизма больше не застилает нам глаза.

Энгельс называет три научных открытия 19-го века, которые имели фундаментальное значение для марксистского мировоззрения. Это закон сохранения энергии, клеточное строение живого вещества и эволюционная теория Дарвина. Я хочу назвать три открытия 20-го века, имеющие фундаментальное значение для научного мировоззрения нашего времени. Это, впрочем, не открытия, а целые группы открытий.

1. Новая физика: теория относительности и квантовая механика. Именно эти открытия заставили пересмотреть наши представления о пространстве, времени и причинности.

2. Новая математика: математика и теория алгоритмов. Наиболее важные открытия здесь — знаменитая теорема Геделя и существование алгоритмически неразрешимых проблем. Они нанесли еще одни удар по самоуверенности ученых, уже потрясенной открытиями новой физики. Новая математика изучает так называемые знаковые системы, которые имеют двоякое значение. Во-первых, их можно представить себе как идеализированные материальные устройства, например — механи­ческие. Эти устройства сравнительно просты и могут находить­ся лишь в совершенно четко отличающихся друг от друга состояниях. Идеализация же состоит в том, что они могут работать сколь угодно долго без сноса и что в их распоряжении может быть сколь угодно много памяти, например, ленты с квадрати­ками, в которых можно ставить и стирать точку. Во-вторых, значение знаковых систем в том, что все наши теории (в том числе и теории о знаковых системах) являются знаковыми системами. И вот оказалось, что даже в этом идеализированном мире знаковых систем, где нет ошибок измерения, случайных сбоев и т.п.,— даже в этом чистом и благородном мире сущест­вует уйма невозможностей, которые ограничивают нашу спо­собность предсказания. Уже такая несложная система как ариф­метика обладает тем свойством, что не существует конечного набора аксиом, из которого можно вывести все истинные арифметические утверждения. Другая невозможность: берем знако­вую систему, приводим ее в некоторое начальное состояние и запускаем в движение; не существует такого алгоритма (об­щего метода), который по начальному состоянию всегда опре­делил бы, остановится ли система в конце концов или нет.

3. Новая научная дисциплина — кибернетика, со своими поня­тиями и подходами, применимыми к объектам любой природы, в том числе к живым организмам и человеческому обществу. О ней у нас речь пойдет особо.

К какой же концепции общества ведет современное научное мировоззрение? Каким может быть социализм 20-го и 21-го века? В чем он может совпадать и в чем отличаться от социализ­ма 19-го века? И нужен ли вообще социализм? Какие есть аль­тернативы?

Обсуждение этих вопросов я построю следующим образом. Сначала мы рассмотрим, опираясь на исторический опыт социалистического движения, два общих вопроса, важных для религиозно-этических учений: о роли трансцендентного и о взаимоотношении между знанием и волей. Затем, отталкиваясь опять-таки от марксизма, я перейду к понятию эволюции как связующего звена между описанием действительности и Высшей Целью. Затем я сформулирую свое представление о научном социализме 20-го века и перейду к обсуждению его некоторых конкретных черт в сопоставлении с социализмом 19-го века.

Трансцендентность и идолопоклонство

Социализм отличается от традиционных религий отсутствием понятия о трансцендентном. Это религия, опирающаяся лишь на Человека и его Разум, а не на благоволение к нему неких "высших сил", выходящих за пределы нашего ощущения и понимания. Ее истоки — в Эпохе Просвещения. Ученик Сен-Симона Огюст Конт предпринял первую попытку системати­ческого построения "религии человечества" и общественного устройства, которые были бы основаны на достижениях науки и "позитивной" философии (от него и пошел термин позитивизм). Контом руководили наилучшие побуждения — указать человечеству путь к благоденствию и счастью, но построенная им система вызывает содрогание ужаса: это убогий и мрачный тоталитаризм.

Я думаю, что от начала 19-го века ничего другого нельзя было и ожидать, и я уже говорил почему. Но есть и другая точка зрения, согласно которой порочен сам замысел религии человечества, а точнее — религии без трансцендентности. Такова, в частности, точка зрения Альбера Камю. Камю — глубокий и яркий мыслитель нашего времени. Он был одним из немногих, кто еще в 40-х годах имел мужество, вопреки интеллектуальной моде, царившей на Западе, вникнуть в сущность тоталитарного социализма и восстать против него. Я приведу длинную выдержку из его "Мятежника":

"Конечные результаты, к которым пришел Конт, курьезным образом напоминают то, что было в конечном счете принято научным социализмом. В позитивизме мы совершенно явственно слышим отзвуки идеологической революции 19-го столетия, одним из представителей которой является также Маркс и которая состояла в том, что Райский Сад и Откровение, которые традиция помещала ранее в начало истории, теперь стали помещать в конец ее. Позитивистская эра, которая должна была последовать за метафизической и теологической эрами, знаменовала собой, по замыслу Конта, наступление религии человечества. Анри Гуйе очень точно определяет направление мышления Конта, говоря, что он ставил целью открыть человека, лишенного всяких следов Бога. Первоначальная цель Конта, которая была заменить всюду абсолютное на относительное, очень скоро трансформировалась под давлением обстоятельств в обожествление относительного и в исповедание новой религии, одновременно универсальной и лишенной трансцендентности. В якобинском культе разума Конт видел предвосхищение позитивизма и рассматривал себя, имея на то полное право, как подлинного преемника революционеров 1789 года. Он продолжал эту революцию и расширял ее охват, ведя борьбу с трансцендентностью принципов и систематически конструируя религию биологического вида. Именно это означала его формула "устранить Бога во имя религии". Положив начало мании, которая с тех пор стала весьма модной, он хотел быть святым Павлом этой новой религии и заменить Римское католичество Парижским католичеством. Мы знаем, что он хотел видеть во всех соборах "статую обожествленного человечества в прежних алтарях Бога". Он рассчитал, что не позднее 1860 года в Соборе Парижской Богоматери будут проповедовать позитивизм. Этот расчет не так смешон, как кажется. Собор Парижской Богоматери, правда, еще сопротивляется, хотя уже и осажден: но рели­гия человечества весьма эффективно проповедовалась к концу 19-го века, и Маркс, несмотря на то что он не читал Конта, был одним из ее пророков. Но только Маркс понял, что рели­гию, которая не имеет элементов трансцендентного, следует называть, как и положено, политикой. Если на то пошло, Конт тоже знал это или по крайней мере понимал, что его религия была, по существу,   формой социального идолопоклонства, включающей политический реализм, отрицание индивидуальных прав и установление деспотизма. Общество, где ученые будут священниками, две тысячи банкиров и инженеров управ­ляют Европой с населением 120 млн. человек, где частная жизнь абсолютно отождествлена с общественной, где люди абсолютно послушны "в действии, мысли и чувстве" первосвященнику,— такова утопия Конта, которая возвещает собою то, что можно назвать горизонтальными религиями нашего времени. Убежденный в просвещающей силе науки, Конт забыл о необходи­мости полиции. Другие будут более практичны: религия человечества будет основана на крови и страданиях человечества".11