Александр Трушнович - Воспоминания корниловца: 1914-1934 Страница 35

Часть профессуры из так называемой красной, то есть людей, получивших это звание не за научные заслуги, а за прислуживание советской власти, выражавшееся в подделывании под вкусы коммунистов, угодничестве, иногда в доносах, вела себя отвратительно: якшалась и браталась с членами студкома, бюро и ячейки, подписывала им зачеты без экзамена или задавала самые легкие, зачастую заранее подсказанные вопросы.

Особенно отличался профессор А., сын почтенного харьковского профессора. Я работал студентом-практикантом в его клинике и однажды невольно слышал его разговор с работником ГПУ. Он бесстыдно, как последний сексот, доносил на врача, которого почему-то ненавидел:

— Контрреволюционер, он выражается так-то и так-то о советской власти, недоброжелательно относится к пациентам-коммунистам, лечит их хуже, чем других…

Один душевнобольной в психиатрическом отделении оказался бывшим офицером. ГПУ во что бы то ни стало хотело его расстрелять. Для создания видимых формальностей заседала врачебная комиссия, председателем которой был назначен профессор А., получивший от ГПУ соответствующие указания. Авторитетный лечащий врач и другой член комиссии выразили мнение, не соответствующее желанию ГПУ. Профессор А. пригрозил:

— Я вас заставлю подписаться под моим заключением!

Один из членов комиссии, зная, что может за этим последовать, подписал. Душевнобольного расстреляли.

Многие, не обладавшие известностью и не желавшие подвергаться репрессиям, служили и работали тихо и сторонились всяких искушений.

«Двигатели науки»

В каком положении была научная мысль института? Старые профессора, за исключением одного или двух, продолжали работать и творить, как и раньше. Но вдруг повеял еще один советский дух. Советскую науку объявили «самой передовой в мире», и началось поветрие на «научные работы». «Писать работы» превратилось в нарицательное понятие. На митингах, в постановлениях профсоюзных собраний — повсюду кричали о необходимости «двигать науку»: к такому-то числу или по плану на следующий год написать столько-то научных работ. О качестве медицинского работника стали судить по количеству его «научных работ». Такие «работы» должен был иметь каждый мало-мальски уважающий себя ординатор и ассистент, не говоря уже о профессорах.

К этому психозу прибавилась еще мания печатать работы в иностранных, главным образом немецких, журналах. Большинство работ краснодарской красной профессуры в течение ряда лет переводил я. Сплошные фальсификаты, списывание, компиляция… Например, при определенной заразной болезни появляются известные патологические изменения в кровеносных сосудах — явление, давно и не раз исчерпывающе описанное. О происхождении его есть два противоположных мнения. Наш корифей описал один случай и вынес о происхождении явления «заключение»: «Некоторые авторы по этому поводу придерживаются такого мнения, а другие — противоположного. А я считаю, что это может происходить и так, и так». Мы прозвали его «профессор Итакитак».

Другой написал работу по поводу одной операции. Полученный для перевода текст показался мне знакомым. Отыскав в библиотеке первоисточники, я увидел, что его «изобретение» укладывалось в 10–15 строк.

Профессор Б. просил помочь ему в переводе нескольких глав из полученных заграничных книг. Он делал выписки. Затем сказал, потирая руки:

— Чем мы хуже других? Н. написал за год шесть работ, а я только три. Я знаю, откуда он их почти полностью переписал. Придется и мне так.

Рекорд в советской науке побили притащившие Маркса в клинику. До тех пор мы не знали, что успехи в науке стали возможны только после введения диалектического метода мышления. Психиатр О-ий, кстати, весьма одаренный и талантливый профессор, разъяснил нам это, опубликовав книгу «Марксизм и психиатрия».

Советский врач

Под звуки Интернационала я в 1927 году получил диплом врача. Молодые врачи разбрелись по всему СССР. Стипендиаты должны были «стипендиальные годы» отслужить в Кубанской области. Устроиться в клиниках беспартийным было почти нельзя, а через год-два и вовсе невозможно. Большевики задались целью создать свою красную профессуру. Поэтому была организована красная аспирантура из коммунистов и комсомольцев. Если и проскальзывали в нее беспартийные, то только тщательно проверенные, с заслугами перед революцией. Стало быть, и наука стала служанкой классового принципа.

В октябре 1927 года я занял должность второго врача районной больницы в Приморско-Ахтарской, большой станице, полугороде-полудеревне, до войны насчитывавшей до двенадцати тысяч жителей. Переехал туда с женой и сыном.

Расположенная на плодородной земле, еще с греческих времен славившаяся превосходной экспортной пшеницей, на берегу Азовского моря, в двух верстах от лимана, куда приходила знаменитая красная рыба с черной икрой, станица до войны богатела и приобретала все большее торговое значение. В ней было также несколько заводов. Это было самой природой созданное опытное поле для наблюдения за экспериментами, проводившимися большевиками в обществе и разных областях хозяйства.

Закат НЭПа

Я окончил мединститут на закате НЭПа. Это был период советской власти между военным коммунизмом и первой пятилеткой. Еще правильнее было бы назвать его передышкой между двумя голодовками.

В области аграрных отношений НЭП в коммунистической политике — это шаг назад к земельной частной собственности, это возврат земли крестьянам. Крестьянство поразительно быстро оправилось, зажило довольно хорошо и успокоилось, не думая о том, что советскую власть необходимо устранить и избрать другую. Неудовольствия остались главным образом на религиозной и национальной почве. Средние и мелкие предприятия были переданы в аренду частным лицам, торговля и промышленность были восстановлены. Часть крупных предприятий сдана в аренду иностранным концессионерам.

Необходимость введения НЭПа вытекала из боязни всеобщего восстания, особенно опасного в то время, когда орудия физического воздействия, сосредоточенные в государственных руках, еще не были такими надежными, как впоследствии. А также из рассуждения, что голодную корову нельзя без конца доить, в особенности если ей предстоят пятилетние эксперименты.

И в то время как большевики беспрерывно вели подкоп под моральные и духовные устои русского народа, крестьяне копили богатства, не догадываясь, что в самом близком будущем им грозит гибель.

В районе насчитывалось 30 000 жителей, среди которых преобладали земледельцы, а в некоторых хуторах — животноводы. Население было русское, половина казаки, половина иногородние, пришлые и казачьих прав не имевшие. В 1913 году из порта Приморско-Ахтарской было отправлено за границу 12 миллионов пудов хлеба. Ко времени нашего приезда станица, по словам жителей, была уже в запущенном состоянии. Общественные здания давно не ремонтировались, из многочисленных громадных амбаров для ссыпки зерна осталось два. Другие были разобраны «по винтику, по кирпичику», как пелось тогда в популярной уличной песенке. Коммерческое училище, которое начал строить один из удивительных русских купцов, сделавших так много для науки и искусства, большевики не закончили.

Много еще было теневых сторон, о которых можно было бы рассказать, если бы впереди не было черной ночи коллективизации и первой пятилетки.

Интеллигенция

В последующие годы я познакомился в районе с несколькими людьми, скрывшими свою первоначальную профессию и ставшими рабочими на заводах, рыбаками, земледельцами. Это были два учителя, присяжный поверенный, преподаватель истории и географии, агроном и два бывших судьи.

Одни из них скрыли свою специальность в самом начале революции, другие позже, увидев, что работа, которую требовали от них большевики, бессмысленна и вредна. Советскую власть они ненавидели. Одни из них были всегда готовы взяться за оружие и ждали «весны», когда начинались разговоры об интервенции или десанте врангелевской армии. Двое потеряли всякую надежду и спились. Самыми несчастными из этих людей были старики, неспособные работать и жившие милостыней.

Среди учителей немногие продали душу большевикам. У нас в районе был только один тайный агент ГПУ и две агентши-учительницы, жены коммунистов. Один из преподавателей школы второй ступени, из левой дореволюционной интеллигенции, выступал на антирелигиозные темы. Он и до большевиков был атеистом, и выступления эти, очевидно, больших угрызений совести у него не вызывали.

Среди так называемых спецов — инженеров, техников, агрономов, врачей и бухгалтеров — коммунистов в 1927 году в районе было, по моим подсчетам, двое. В беспартийную гущу интеллигенции, основательно ее разжижая, новая красная интеллигенция стала проникать уже после 1930 года. Остатки старой интеллигенции, среди которой были и люди, в 1917 году с радостью встретившие революцию, сегодня объединяла ненависть к советской власти.