Константин Базили - Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях Страница 36

Оба виновника сирийских бедствий Хусейн и Мехмет были без гнева приняты султаном, которого деды казнили как измену несчастья или ошибки своих полководцев. Когда народонаселения охотно передавались бунтовщику, верность войска и пашей, которые храбро дрались за своего государя, выкупали все их ошибки. Впрочем, Махмуд понял, что гений знаменитого ага-паши истощился в потоках крови янычарской и что одна преданность своему государю при беспощадной суровости к мятежникам не заменяет талантов в полководце. С того времени Хусейн занимает пашалык Виддинский и копит миллионы торговлей и монополиями.

Флот под начальством Халиль-паши не принял никакого участия в военных действиях. После Беленского сражения он встретился с египетским флотом в Кипрском море. Несколько недель сряду оба адмирала крейсировали в виду друг друга, как бы условившись избегать сражения. Затем Халиль-паша спустился в Мармарисскую бухту, у Карийского берега, насупротив Родоса. Египетский флот стал его там блокировать, пока буря согнала египтян в Кандию, в Судский залив, на зимовку. Тогда Халиль-паша поплыл обратно в столицу[191]. Оба адмирала были лишены своего сана и впали в немилость. Халиля укоряли в доброжелательстве к египетскому паше за то, что он предохранил султанский флот от истребления и советовал заключить мир с Мухаммедом Али. Ибрахим, со своей стороны, был озлоблен на египетского адмирала за то, что он не атаковал турецкого флота. Оба адмирала были вправе после Беленского дела ожидать переговоров между Портой и Египтом, вместо того чтобы продолжать бесполезные кровопролития.

Но в ту пору у Мухаммеда Али кружилась голова от успехов, которые превосходили все его ожидания. Ибрахим в своих донесениях уверял старика, что после хомского и беленского дел он не побоится встречи со 100-тысячной турецкой армией. У Махмуда нрав был уже закален в борьбе с вассалами; он приходил в злобу, но не в уныние после двухкратного поражения, которое по справедливости приписывалось ошибкам генералов. Мухаммед Али не ходатайствовал о мире, а со стороны законного государя открытия [переговоров] о мире были бы сопряжены с уничижением.

Бунты Боснии и Албании были усмирены. Известно, что Мухаммед Али заблаговременно раздувал пламя бунтов в европейской Турции, чтобы отвлечь внимание Порты от Сирии. Целых два года лучшие полки низама под начальством верховного везира Мехмета Решида, лучшего из турецких полководцев, были заняты войной в Румелии против буйных ее племен[192]. Султан отозвал оттуда свою армию. Кроме двадцати батальонов и двадцати эскадронов, довершивших свое образование в этой трудной школе, усмиренные племена охотно шли под знамена верховного везира, умевшего своей храбростью и своим умом внушить им доверие к себе. Около 30 тыс. албанцев и босняков под предводительством своих удалых беев перешли в Азию. На этих-то сынов Румелии, вскормленных войной в анархической их родине, полагался преимущественно верховный везир для наказания феллахов нильских, построенных в регулярные батальоны, но всегда презираемых турками.

Остатки разбитой армии Хусейна стекались вторично в Конью, куда равномерно шла навстречу Ибрахиму румелийская армия. Сам султан с необыкновенной деятельностью ускорял приготовления к походу, одушевлял дарами и ласковой речью ревность своих офицеров, делал смотры, лично заботился о солдате. В ожидании верховного везира его начальник штаба Эмин Реуф-паша формировал армию в Конье. Ему было приказано избегать сражения и в случае надобности отступить.

Мухаммед Али между тем насильственными мерами набирал рекрутов для своей сирийской армии и снабжал Ибрахима с моря артиллерией и всем нужным для продолжения кампании среди зимы. Около двух месяцев оставался Ибрахим в Аданском пашалыке. Он успел привлечь в свою службу нерегулярную конницу из туземцев. Мы уже заметили, что дорога в Малую Азию была пред ним открыта. Ибрахим разослал туда своих агентов с поручением поддерживать в грубых племенах этого края дух негодования на правительственные реформы султана и изображать победителя ваххабитов орудием аллаха для спасения ислама.

В октябре он перешел с армией ущелье Тавра, направляясь к Конье. Народонаселение на пути охотно покорялось ему. Строгая дисциплина египетского войска и правосудие Ибрахима к жителям, утомленным от безначалия турецкой армии, распространяли по всей Малой Азии великую славу о нем и обеспечивали ему народное сочувствие.

Буйный дух и феодальное самоуправство малоазийских деребеев незадолго пред тем были обузданы Махмудом, но первые попытки преобразования всегда тягостны для народа. Власть наследственных деребеев переходила по распоряжению правительства в руки безнравственных чиновников. Правительственная власть усиливалась, но не менее того народу приходилось жалеть о прежних своих притеснителях, и неудовольствие на реформу более и более распространялось, и всюду ждали Ибрахима как избавителя.

Накануне прибытия Ибрахима в Конью отступил оттуда Эмин Реуф-паша с главной квартирой в Ак-Чаир. Верховный везир не замедлил принять начальство над армией, которая простиралась до 55 тыс. при 90 орудиях и была во всех отношениях несравненно лучше той, которая так напрасно погибла в Сирии. Резерв из 20 тыс. отборного войска, в том числе гвардии султанской, был расположен лагерем на азиатском берегу, неподалеку от столицы, или стоял гарнизоном в самой столице.

Итак, судьба империи вверялась армии верховного везира. В случае его поражения 20-тысячный резерв не спас бы Константинополя. Мы видели, какие чувства проявлялись в племенах малоазийских. Дух янычарства таился еще в самой столице и порой выражался пожаром, по старому навыку. Все полицейские строгости Хозреф-паши, облеченного полномочием военного генерал-губернатора и любимца этой эпохи, не унимали сплетен кофейных домов. Махмуд хорошо понимал, что если и в третий раз фортуна благоприятствовала Ибрахиму на поле сражения, он мог идти беспрепятственно на Константинополь, а приближение его произвело бы восстание в самой столице.

Итак, борьба счастливого вассала с законным его государем обращалась уже в важный политический вопрос о существовании самой империи под царственной ее династией. Мухаммед Али и Ибрахим были не из числа тех пашей, которые свергали с престола султана, чтобы пасть ниц пред его родным братом и наследником, как это действительно случилось в 1808 г., когда Мустафа Байрактар воцарил самого Махмуда. Европейские державы могли тогда спокойно ждать решения внутреннего кризиса Турции, но в нынешних обстоятельствах кризис восточный принимал объемы важного политического вопроса для самой Европы, потому что предстояла, очевидно, перемена династии и ряд таких последствий, которые могли бы породить европейскую войну.

Географическое положение России, желание кабинета нашего обеспечить в соседнем нам государстве внутренний мир и законную власть ради промышленного развития всего берега Черного моря, которому вековой исполинский труд наших государей создал новые судьбы, наконец, самые отношения наши к Турции после Адрианопольского мира и желание упрочить этот купленный победами мир на надежнейших основах сочувствия правительства и народа турецкого и их доверия к могущественному северному соседу — все это обязывало Россию предупредить бедствия, коими угрожала Востоку и самой Европе туча, скопившаяся с юга в центре Малой Азии.

В течение первых трех лет после Адрианопольс кого мира восточная политическая система России принесла свои плоды. Османский кабинет, испытавши силу оружия России, удостоверился, наконец, в откровенности и в прямоте русского слова и в охранительном направлении русского двора. Едва возродившаяся Греция, недовольная предписанными ей границами, и христианские племена, подвластные Турции, с глубоким прискорбием смотрели на охранительное направление России относительно Османской империи. Но по справедливости могли ли они ожидать улучшения своей судьбы от падения царственной династии? Если бы даже распалась Османская империя, были ли христианские племена в состоянии стяжать существование самобытное без содействия Европы, а вооруженное вмешательство Европы при тех расположениях, какие были уже выказаны некоторыми из великих держав, угрожало лишь усугублением зол страдальческому Востоку, который всего более нуждался тогда в отдыхе.

Султан Махмуд, вверяя судьбу свою случайностям одного сражения, обратился в то же время к России, прося ее заступничества, на тот случай, если будет проиграна и эта последняя решительная ставка. По взятии Ибрахимом Акки, когда бунт Мухаммеда Али принимал уже грозный оборот, русский кабинет заблаговременно указывал другим державам необходимость унять победителя. Достаточно было тогда появления английского и французского флотов у берегов Сирии или Египта и одной угрозы для укрощения его замыслов.