Владимир Малахов - Гражданство и гражданское общество Страница 37

Если дело зайдет так далеко, мы можем обнаружить, что единственным сохраняющимся стремлением с устойчивым распределительным эффектом (в смысле распределения рабочей силы в иерархии экономических уровней) будет честолюбивое стремление школьника хорошо делать свои уроки, сдавать экзамены и подниматься по образовательной лестнице. И если будет реализована официальная цель по обеспечению «паритета взаимоуважения» между тремя разновидностями средних школ, мы можем лишиться даже большей части существующих стимулов. Крайним результатом этого было бы установление таких социальных условий, в которых каждый человек был бы удовлетворен жизненной позицией, к которой привело бы его гражданство.

Говоря это, я ответил на два из моих четырех вопросов – первый и последний. Я спрашивал, насколько социологическая гипотеза, неявно выдвинутая в работе Маршалла, справедлива сегодня, а именно, гипотеза о том, что существует своего рода базовое человеческое равенство, ассоциируемое с полноценной принадлежностью к сообществу, что не означает его несовместимости с надстройкой экономического неравенства. Я также спрашивал, есть ли какой-то предел у современного стремления к социальному равенству, лежащий в принципах, направляющих это движение. Мой ответ заключается в том, что сохранение экономического неравенства затруднилось в силу обогащения гражданского статуса. Для него остается все меньше возможностей, и все вероятнее, что ему бросят вызов. Продолжим, предположив, что эта гипотеза верна. Это предположение дает нам ответ на второй вопрос. Мы не стремимся к абсолютному равенству. На пути движения к равенству есть преграды. Но это движение идет двумя путями. Частично оно осуществляется за счет гражданства, частично – за счет экономической системы. В обоих случаях целью является устранение тех проявлений неравенства, которые не могут рассматриваться в качестве легитимных, но стандарты легитимности различны. В первом случае это стандарты социальной справедливости, во втором – социальная справедливость в сочетании с экономической эффективностью. Таким образом, возможно, что проявления неравенства, допустимые с точки зрения двух составляющих этого движения, могут не совпадать. Могут сохраниться классовые различия, не имеющие соответствующей экономической функции, и экономические различия, которые не будут соответствовать принятым классовым различиям.

Мой третий вопрос относился к изменяющемуся соотношению прав и обязанностей. Прав стало больше, и они четко определены. Каждый знает, на что он может претендовать. Обязанность, наиболее очевидным и непосредственным образом необходимая для удовлетворения прав, – это выплата налогов и страховых взносов. Поскольку она носит принудительный характер, то не предполагает свободы воли и чувства преданности. Образование и воинская служба также принудительны. Остальные обязанности аморфны и включают в себя общие обязательства жить жизнью хорошего гражданина, прилагая усилия, если это нужно для благосостояния сообщества. Но сообщество столь велико, что это обязательство предстает далеким и нереальным. Огромную важность имеет долг работать, но последствия труда одного человека для благосостояния всего общества столь бесконечно малы, что ему тяжело поверить, что он может нанести много вреда, воздерживаясь от работы.

Когда в социальных отношениях господствовал контракт, обязанность трудиться еще не признавалась. Это было делом самого человека – быть ему наемным работником или нет. Если он делал выбор жить в праздной бедности, это было его правом и не составляло общественной проблемы. Если ему удавалось праздно жить в комфортных условиях, на него смотрели не как на тунеядца, а как на аристократа, что вызывало восторги и зависть. Когда начался процесс трансформации экономики нашей страны в направлении современной системы, большое беспокойство вызывал вопрос о том, станет ли труд обязательным. Движущие силы групповых обычаев и регуляции должны были смениться стимулом личных достижений, и выражались большие сомнения в том, можно ли будет положиться на этот стимул. Этим объясняется точка зрения П. Колкахуна на бедность, и толстокожее замечание Мандевиля о том, что рабочих «ничто не подстегивает и не заставляет приносить пользу, кроме их нужд; облегчить последние – благоразумно, но полностью удовлетворить – безрассудно»[228]. И в XIX в. потребности, в которых они нуждались, были очень простыми. Они были движимы устоявшимися классовыми привычками относительно образа жизни, и не было никакой непрерывной шкалы, которая соблазняла бы рабочих зарабатывать больше, чтобы потратить больше на желаемые вещи, недоступные на тот момент (например, радио, велосипеды, кино или отпуск на море). Еще одним примером этому служит следующий комментарий одного автора, сделанный в 1728 г., видимо, основанный на значительных наблюдениях. «Многие из людей низших классов, – утверждал он, – зарабатывающие только на свой ежедневный хлеб, в случае, если смогут обеспечить его за три дня, будут отдыхать оставшуюся неделю или устанавливать собственную цену на свой труд»[229]. И все признавали, что если бы они пошли по второму пути, то тратили бы излишек денег на выпивку или легкую роскошь. В современном обществе общий подъем стандартов уровня жизни привел к возрождению этого явления, хотя сигареты сегодня даже более важны, чем выпивка. Не столь уж легко восстановить чувство личной обязанности трудиться в его новой форме, в которой оно сочетается с гражданским статусом. Это не стало проще от того, что сущностью долга является не наличие работы (ведь ее довольно легко получить в условиях полной занятости), а необходимость сделать ее важной для себя и работать старательно. Дело в том, что стандарты, по которым оценивается старание, чрезвычайно эластичны. К гражданскому долгу можно с успехом обращаться в условиях чрезвычайного положения, но дух Дюнкерка не может быть постоянной чертой ни одной цивилизации. Тем не менее профсоюзные лидеры пытались привить чувство всеобщего долга. На конференции 18 ноября прошлого года господин Таннер сослался на «насущную обязанность обеих сторон производственного процесса внести всесторонний вклад в реконструкцию национальной экономики и всемирное восстановление»[230]. Но национальное сообщество слишком велико и удаленно, чтобы превратить такого рода преданность в движущую силу. Вот почему многие люди считают, что решение их проблем состоит в более ограниченной ответственности перед сообществом на местном уровне, и особенно перед товарищами по работе. В последнем случае промышленное гражданство, передающее свои обязанности на низший уровень производственной единицы, отчасти служит замещением той энергии, которой недостает гражданству в целом.

Наконец, я прихожу ко второму из моих четырех исходных вопросов, который, впрочем, был не столько вопросом, сколько утверждением. Я отметил, что Маршалл оговаривал необходимость того, чтобы меры, направленные на повышение общего уровня цивилизованности трудящихся, не вели к вмешательству в свободу рынка, иначе они будут неотличимы от социализма. Я сказал, что, безусловно, эти политические ограничения были отменены. Социалистические, с точки зрения Маршалла, меры принимаются всеми политическими партиями. Это привело меня к банальному выводу о том, что всякий раз при переносе социологической гипотезы Маршалла в современную эпоху должен наблюдаться конфликт между мерами, направленными на достижение равенства, и свободным рынком.

Я затронул эту обширную тему с нескольких сторон, и в заключительных замечаниях ограничусь одним из аспектов проблемы. Всеобщая цивилизация, делающая проявления социального неравенства приемлемыми и посягающая на то, чтобы сделать их экономически бессмысленными, достигается за счет последовательного разделения реального и денежного дохода. В явной форме это выражается в основных услугах социального обеспечения, таких как здравоохранение и образование, оказываемых без платежа ad hoc. В случае стипендий и юридической помощи цены соотносятся с денежными доходами таким образом, чтобы реальные доходы оказывались относительно постоянной величиной, в той степени, в какой на них влияют эти конкретные потребности. Ограничения арендной платы, в сочетании с гарантиями против выселения, достигают аналогичных результатов другими средствами. То же самое в разной мере делается за счет нормирования продуктов по карточкам, продовольственных субсидий, услуг коммунальных предприятий и контроля за уровнем цен. Преимущества, получаемые благодаря большому денежному доходу, не исчезают, но они сводятся к ограниченной области потребления.

Незадолго до этого я говорил о традиционной иерархии структуры заработной платы. В этом случае большое значение придается различиям в уровне денежного дохода, и предполагается, что более высокий заработок отражает существенные реальные преимущества, что, разумеется, происходит до сих пор, несмотря на тенденцию выравнивания реальных доходов. Но я уверен, что важность различий в уровне оплаты отчасти является символической. Они функционируют в качестве ярлыков, обозначающих промышленный статус, а не как инструмент подлинной экономической стратификации. И мы также видим признаки того, что признание этой системы со стороны самих работников (особенно находящихся внизу шкалы) зачастую наталкивается на требования большего равенства относительно благ, не облекаемых в денежную форму. Рабочие, занимающиеся ручным трудом, могут считать правильным и справедливым, что они зарабатывают меньше, чем некоторые служащие, но в то же время люди, работающие за заработную плату, могут требовать тех же нематериальных благ, которыми располагают служащие, получающие жалование, поскольку они должны отражать фундаментальное равенство всех граждан, а не неравенство доходов или профессиональных рангов. Если управляющий может получить выходной, чтобы сходить на футбольный матч, почему рабочий не может? Общие блага – это общее право.