Александр Панарин - В каком мире нам предстоит жить? Страница 4

Перед фактом глобального вызова

Рассмотрим два возможных сценария: Россия в условиях отсутствия большой формационной идеи и при ее наличии.

1. Мы исходим из того, что элиты вновь образованных государств не могут вести себя в духе перманентно длящегося статус-кво. В условиях явно ухудшающегося социально-экономического положения им придется изобретать мобилизующие политические мифы, которые не смогут не носить антироссийского характера. Ведь и сам процесс формирования новых суверенитетов является процессом дистанцирования от России, выходом из сферы ее влияния. В то же время ресурсная и инфраструктурная зависимость от России в большинстве случаев сохраняется. Отсюда стратегия новых правительств: претензия на экономическую и нередко военную помощь России при повсеместной готовности обвинить ее в империализме и гегемонизме.

Положение осложняется тем, что почти все новые государства сами являются полиэтническими. В геополитическом плане их население можно классифицировать по трем типам: титульный этнос, нетитульные этносы, русскоязычная группа. Титульные этносы, даже проигрывая по реальным показателям качества и уровня жизни, могут утешаться тем, что их политический и культурный статус повысился в условиях обретенного государственного суверенитета, чего не скажешь о двух других типах населения. В составе большого государства, в котором этническое самосознание отступало перед «общесоветским», а языком межнационального общения был русский, статус этнических меньшинств, не говоря уже о русскоязычных проводниках политики и культуры центра, был несравненно более удовлетворителен. До какого-то времени Россия всего этого может не замечать, поддерживая выгодный и новым государственным элитам, и их зарубежным союзникам на Западе и на Востоке принцип государственной целостности и территориальной неделимости новообразованных государств. Но поскольку ни сами эти государства, ни их могущественные покровители в дальнем зарубежье не довольствуются простым статус-кво, а усиливают свою антироссийскую политику, то дальнейшая геополитическая пассивность России становится просто преступной.

России придется отдавать себе отчет в том, что большинство вновь образованных государств постсоветского пространства идут к тому, чтобы стать националистическими диктатурами. Эти диктатуры будут создавать нестабильность, проявляющуюся в нескольких формах:

– в форме подавления и нарушения прав русскоязычного населения и других нетитульных этносов;

– в форме учащающихся разборок и войн между собой;

– в форме создания враждебных России «осей» и коалиций (примером чему может служить наметившаяся ось: Киев – Тбилиси – Баку – Ташкент).

Российскому правительству следует осознавать, что «позитивных нейтралитетов» в постсоветском пространстве быть не может. Хрупкое равновесие переходного периода закончится либо тем, что восторжествует идея воссоединения постсоветского пространства, либо тем, что победят центробежные силы с максимальным конфронтационным креном в сторону России. Если возобладает модель националистических диктатур, у России не останется другого пути, как самой стать националистической диктатурой. Это будет означать окончательное поражение России и пресечение традиций высокого Просвещения и связанных с ними тенденций к образованию единого цивилизационного пространства – экономического, политико-правового, информационно-образовательного. В долгосрочном плане – это путь войн.

На Западе сегодня очень боятся восстановления постсоветского пространства. Но не следует ли больше опасаться его тотальной милитаризации, грозящей войной «всех против всех»? Россия, превращенная в националистическую диктатуру, с легкостью могла бы дестабилизировать положение во всех государствах СНГ, используя многочисленную русскоязычную диаспору и недовольство нетитульных этносов, требующих автономии или даже отделения.

Словом, выталкивая Россию из общей системы европейской безопасности и понижая ее статус как неевропейской державы, Запад на самом деле способствует архаизации поведения самой России и сужению ареала европеизма в современном мире.

2. Вторым возможным сценарием является восстановление постсоветского пространства на базе новой формационной идеи. Насущность формационного прорыва диктуется не только необходимостью преодоления того реванша варварства, который проявляется в так называемом «столкновении цивилизаций», чреватом новой этноконфессиональной нетерпимостью и всеобщей дестабилизацией. К формационному прорыву обязывают и формы вызова, которые получили название глобальных проблем современности. Нам представляется, что именно России суждено стать родиной новой формационной идеи. Ее побуждает к этому та геополитическая ситуация, в которой она сегодня оказалась. Риски, связанные с обострением глобальных проблем, которые сегодня глубоко осознаются Западом, носят все же более долгосрочный характер, тогда как геополитический риск, напрямую затрагивающий само бытие России, требует решения уже сегодня.

Наша гипотеза состоит в том, что и тот и другой типы риска связаны с потребительской моралью как главным источником социально безответственного поведения. Современный западный либерализм не способен противопоставить этой морали позитивной альтернативы. Более того, он ее легитимирует в качестве специфической для современных масс формы эмансипации. На самом же деле безответственный потребительский гедонизм бросает вызов природе и культуре. Порожденная им «революция притязаний» оказывает невыносимое давление на природу, воспринимаемую только как кладовую богатств, которую предстоит поскорее опустошить. И такое же давление она оказывает на ткань социальных отношений.

В целом победа потребительского принципа проявляется в форме тройственного вызова. Во-первых, это наступление агрессивной «технической среды» на природную среду. Это наступление выражается в непрерывно ухудшающихся показателях экологической статистики. Во-вторых, это наступление «экономической среды» на социальную, проявляющееся в тенденциях свертывания социальных программ и механизмов социальной самозащиты населения под предлогом их экономической расточительности. В-третьих, это наступление обезличенной массовой культуры на национальные традиции, сужающее культурное многообразие мира.

Применительно к России сюда следует добавить специфическую форму геополитического вызова. Здесь геополитика пересекается с социальной антропологией. Пора понять, что те или иные геополитические системы поддерживаются соответствующими типами культуры и личности. Сегодняшний геополитический кризис во всем постсоветском пространстве связан с тем, что это пространство не может быть удержано человеком потребительского типа. Именно потребительская психология продиктовала новой российской политической элите сомнительное геополитическое решение: поскорее избавиться от наиболее «тяжелых» частей евразийского пространства и перенести «облегченную» таким образом Россию в «европейский дом». Но оказалось, что евразийское пространство обладает известной принудительностью: его нельзя произвольно делить на части (оставленные части ведут себя не нейтрально, а агрессивно) и из него невозможно мигрировать. Как только в России осуществилась социокультурная революция, приведшая к преобладанию потребительской морали, геополитические показатели качества жизни, связанные со стабильностью, безопасностью, этнической и конфессиональной уживчивостью, стали катастрофически ухудшаться.

Перед Россией и другими странами СНГ возникла дилемма: либо найти способ преодоления безответственной потребительской морали, либо окончательно опуститься в пучину геополитического хаоса и соскальзывания в «третий мир». Существуют в конечном счете только два способа предотвращения этого: или отступление в авторитарно-фундаменталистскую архаику, или восхождение к новой форме цивилизованности постпотребительскоготипа. С этой точки зрения постсоветское пространство делится на две части: одна тяготеет к первому варианту, предлагаемому, в частности, мусульманским фундаментализмом, вторая ищет новое формационное решение, связанное со становлением культуры не доэкономического, а постэкономического типа.

Особенностью российской культуры является то, что в ее традиции нет сколько-нибудь надежных опор для фундаменталистского решения. Поэтому ей придется искать принципиально иной тип решений, связанный с открытием новой формационной перспективы и новых суперэтнических синтезов. Модель устойчивого развития невозможно осуществить иначе как путем восстановления постсоветского пространства. Без этого ни устойчивости, ни развития не получится. Драма России в том, что она в целом уже, безусловно, переросла такую архаическую форму межэтнической интегрированности, какой является империя с ее силовыми способами собирания пространства, но новую, альтернативную форму, связанную с постиндустриальным формационным сдвигом, еще не выработала. Как уже отмечалось, она привыкла новые формационные идеи черпать на Западе. Но сегодня Запад как поставщик таких идей, кажется, иссяк. Новая формационная инициатива, являющаяся альтернативой и архаической фундаменталистской инициативе, и либеральной версии статус-кво, должна исходить от России, у которой просто нет иного выхода.