Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 21 (27 марта 2013) Страница 4

В связи с особой важностью ответа на этот вопрос, я, дабы графически подчеркнуть ключевой характер этого ответа, обвожу его в некую траурную рамку.

В том, что мы поддержали «закон Димы Яковлева»?

Но зюгановцы ТОЖЕ поддержали «закон Димы Яковлева».

В том, что мы потребовали отказа от ювенального западного подхода к защите детства

Но зюгановцы ТОЖЕ требуют отказа от западного ювенального подхода к защите детства!

В том, что мы потребовали прекратить издевательства над преподаванием русской литературы?

Но зюгановцы ТОЖЕ требуют прекращения этого издевательства.

В том, что мы называем преступным «Акт Магнитского», принятый американцами?

Но зюгановцы ТОЖЕ называют этот акт преступным. И потому поддерживают «закон Димы Яковлева».

В том, что мы провели свою акцию в Колонном зале Дома Союзов?

Но зюгановцы ТОЖЕ провели свою акцию ТАМ ЖЕ.

В том, что мы объявили войну компрадорам («тамошним»)?

Но зюгановцы ТОЖЕ им объявили войну. И даже принесли в виде жертвы на алтарь этой войны свою дружбу с Удальцовым. Это в 2011–2012 гг. они противопоставляли нас, плохих, хорошему Удальцову. А теперь они прокляли Удальцова. И белоленточников тоже.

Почему общество не возмущается, когда Байден, аки новый Сартак, похлопывает по плечу Зюганова и Ко, причем с ухмылкой, крайним пренебрежением?

Почему не возмущается сам Зюганов?

Почему общество не возмущается, когда революционер Удальцов начинает лебезить перед Медведевым и Таргамадзе?

И почему удальцовцы не возмущаются?

Почему, наконец, может произойти то, что обведено мною в рамочку?

ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ, ЕСЛИ ВСЕ ЭТО ВОЗМОЖНО, ЕСЛИ НА ВСЕ ЭТО НЕТ АДЕКВАТНОЙ РЕАКЦИИ?

Являемся ли мы обществом?

А если мы им не являемся, то почему мы им не являемся?

И чем тогда мы являемся?

И… И все-таки, читатель, ЧТО ЖЕ С НАМИ ПРОИСХОДИТ?

Да с нами, с нами! Я ведь даже не пытаюсь сделать «ход конем» и сформулировать вопрос по-другому: мол, что же с НИМИ происходит?

Потому что я не Латынина и не Быков. Потому что я понимаю, что происходящее, увы, происходит именно С НАМИ.

«Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду, / Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — И ЭТИМ УНИЖЕН Я САМ» (Уолт Уитмен).

Мы унижены этим. Мы, постоянно борющиеся с коллективным унизительным умопомешательством. Мы — а не те, кто подвержены этому умопомешательству. Потому что подверженные умопомешательству — тоже часть нашего народа. Если только… Если только есть народ… Пусть даже претерпевающий некое унизительное умопомешательство. Или же пребывающий в не менее унизительном безразличии, которое сродни умопомешательству. Согласно которому болтуны болтают невесть что, а слушатели в полусне внимают болтунам, не реагируя ни на что из того, что болтуны сообщают. Потому что болтуны — они и есть болтуны.

Верят ли подверженные умопомешательству болтунам…

Пребывают ли в прострации, не понимая, что нельзя не реагировать на то, что болтуны говорят, а сказав, еще и сопровождают определенной политической пантомимой… В любом случае, с нами что-то происходит. И происходящее происходит с нами.

То, что я обвел в рамочку, — часть происходящего. То бишь часть национального унижения. Прострация унизительна… Умопомешательство тоже… И слабоумие… И безразличие… И…

Короче, любя страну, нельзя очерчивать вокруг себя магический круг и говорить, что тебя ее унижение не касается. Унизившие страну, унизили не себя, а нас. Ибо мы часть страны. И мы можем ответить на произошедшее только раскрытием тайны происходящего. Скверной, примитивной, зловещей, смердящей тайны.

Ничего сейчас так не хочет недобитая часть нашего общества, как раскрытия этой тайны. Когда человек страстно хочет разгадать невероятно важную для него тайну, он не сидит, сложа руки. И не сводит свои попытки разгадать тайну к прочтению чужих, сколько угодно для него интересных исследований. Он сам проводит свои исследования, варьируя их жанр. И очень важно понять, как именно варьируется жанр. И какое именно знание пытаются добыть люди, проводящие исследования в разных жанрах, включая жанр эссе, жанр аналитической лирики. Я сейчас предложу читателю ознакомиться с одним присланным мне исследованием, относящимся именно к жанру аналитической лирики, жанру «рефлексивных эссе». Ведь и впрямь тайна сия велика есть. И вполне допустимо использовать для ее раскрытия и разножанровость, и включение в повествование очень развернутых размышлений, которые принадлежат не тебе, а другим.

Предположим, что я пишу аналитический роман. И включаю в этот роман большое написанное мне письмо. Правомочен ли такой прием? Конечно, правомочен. И он не раз использовался при написании подобных романов.

Итак, я предлагаю читателю ознакомиться с аналитическим эссе «Тутошние и тамошние», присланным мне из Санкт-Петербурга. Автор эссе — Марина Юрьевна Александрова.

«Дворцовая площадь привлекала нас не только как место для игр, но и по серьезному поводу — там всегда было полно иностранцев, которых называли фирмачами, то есть это те, кто живет в «фирменных» странах. Как-то, провожая глазами уходящий автобус с иностранными туристами, кто-то из ребят с завистью сказал:

— Люди поехали!

…Иногда на большой перемене мы успевали сбегать на Дворцуху и приобрести вожделенное изделие. Когда не у кого было взять, отскабливали от мостовой. Для этого использовался металлический колпачок от поршневой ручки. У него были острые края, которые прекрасно отковыривали придавленную многими ногами резинку. Попадались очень жирные и почти нежеваные экземпляры. Помоешь под краном и еще несколько дней жуешь».

Эти вызывающие приступ тошноты откровения — из книги воспоминаний Максима Леонидова, лидера очень популярной в свое время и даже, в общем-то, неплохой, хотя и весьма вторичной питерской группы «Секрет». Они, на мой взгляд, прекрасно отражают самую суть мировоззрения тех, кого Сергей Ервандович Кургинян очень метко назвал «тамошними», — мировоззрения не только маленьких, но очень даже взрослых. Разница только в том, что взрослых привлекает уже не пропитанная химической эссенцией резина, а мусор посолиднее и подороже.

Что же это значит — быть «тамошним» или «тутошним»? Здесь важно избежать упрощения, не свести «тамошность» к несколько одиозной формулировке «низкопоклонство перед Западом», а «тутошность» — к не менее расплывчатому слову «патриотизм». За «низкопоклонство» вполне можно принять — и порой принимали! — модную прическу, «не наш» покрой штанов или музыкальные пристрастия. «Патриотизм» же у кого-то бывает показным, сводится к трескучим фразам и разрыванию рубахи на груди, или же и вовсе скатывается к шовинизму, огульному восхвалению своего и очернению чужого.

Хотя, если задуматься, то да, никуда не денешься: действительно «низкопоклонство» и действительно «патриотизм». Но вот какие?

Плоха ли сама по себе заинтересованность западной жизнью, признание того, что «за бугром» есть такое, чему можно поучиться? Вовсе нет!

Такая заинтересованность, даже очарованность, была в свое время у молодого Петра. Но если бы Петр I вошел в историю только борьбой с бородами и долгополыми кафтанами, если бы он лишь внедрял в русский быт кофе с табаком и устраивал шумные ассамблеи, то был бы он, пожалуй, ничем не лучше Лжедмитрия. Но его истинной целью было другое — набравшись по заграницам чужого ума и толково применив эту науку, жить дальше своим умом и своей многократно возросшей силой. Чтобы потом, под Полтавой, поднять заздравный кубок за порядком сконфуженных (военное поражение тогда называли конфузией) «учителей». Россия, ее величие и благо, а вовсе не диковинки из иноземных кунсткамер были истинной страстью Петра.

Не так у «тамошних». Они не просто видят на Западе хорошее, что стоило бы перенять, для них Запад — некая ослепительно сияющая вершина, светило без единого пятнышка, нравственный эталон и средоточие благ. Западничество для таких людей — своего рода религия. Если уловить эти религиозные нотки, тогда можно легко понять пристрастие будущих либералов к пережеванной иноземными челюстями жвачке. И суть не в том, что жвачка вкусная (помню, как учившийся в мореходке двоюродный брат привез несколько пластинок американской апельсиновой резинки; мне очень быстро надоело — не понравилось, не было никакого кайфа в том, чтобы жевать несъедобное… пластинки так и валялись в шкафу, пока не высохли). Суть в том, что она «оттуда», что такое жуют «люди». Пожуешь — и сам станешь немножечко «человеком», а не убогим «совком», «причастишься благодати». Любой голос, исходящий от западных элит, для «тамошнего» — что-то вроде гласа из неопалимой купины. Повинуясь ему, ты легко и радостно порвешь любой партбилет, изменишь любой присяге, отдашь на заклание ребенка (особенно, если это не твой драгоценный «дельфинчик», на чью учебу в Гарварде давно отложены средства, а безвестный сирота, «малёк анчоуса»).