Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия Страница 40

Как реакция на авантюрное желание видеть мир всецело европейским, подчиненным одной цивилизационной модели, возник ответ Азии. Огромное пространство России вычистили от социализма и коммунизма, роднивших с Европой идеологий — и, когда снесли идеологическую надстройку, обнажился степной радикал. Христианство, абсолютизм, социализм, Советская власть — все эти интернациональные доктрины стояли между судьбой наследницы Орды и сегодняшней Россией. Но идеологию снесли начисто, выбелили лист до основы — а там написано одно: Орда. И в итоге на пустыре появилась личность, сформированная по типу Алариха, Тамерлана, Бабура, Чингисхана.

Не следует искать аналогии со Сталиным; во-первых, Сталин был в очень большой степени приверженцем марксизма (Маркса знал поверхностно, в сущности, опровергал, но был идеологизирован насквозь); Сталин — продукт идеологического времени России, он мог сформулировать, каков тот мир, во имя которого он убивает так много людей. Тамерлан или Чингизхан — не утруждают себя формулировками; за них это скажет интеллигенция Каракорума. Степной правитель возникает именно как противник всех идеологических спекуляций и бессмысленных разговоров. Азия — в ответ Европе — порождает лидеров-воинов в обилии. Бабур, Тамерлан, Чингизхан и многие иные потому вгоняли в дрожь европейцев, что те не могли объяснить их природу — немногословные, коварные, жестокие — но их цель не поймешь никогда. Это потому так, что цели нет. Есть коварство, но иное коварство, не по типу Ричарда Третьего; есть воля, но иная воля, не та, коей обладал Бисмарк.

Идеологии в такой личности нет никакой — в этом и состоит ее сокрушительная мощь. Поскольку нет идеологии — нет повода ее разоблачить. Можно легко доказать порочность фашизма и нацизма, можно показать лицемерие социализма и несбыточность коммунизма — но у Чингизхана и Тамерлана нет идеологии, которую можно разоблачить. Он, тем самым, неуязвим для критики. Возьмите великую идею Священной Римской империи и покажите, что Гитлер ей не соответствует — с газовыми камерами; это нетрудно. Возьмите идею всеобщего равенства и братства и покажите, что Колыма выпадает из проекта — это легко сделать.

Но у Тамерлана нет никакой идеи — никакой идеологии — только власть и сила. Это не совпадает с идеологизированной Европой, как не совпадают размеры железнодорожной колеи — и невозможно спорить. Есть мощная, сокрушительная, как пожар, власть, она неуязвима для критики по праву; цель у нее лишь одна — хранить Азиатские пустоши от распада. Это титаническое намерение оспорить нечем; когда предлагают провести демократические выборы в степи — это пожелание равно тому, чтобы Чингизхан принял участие в конкурсе на лучшего полководца. Правитель правит, пока сидит в седле, вот и вся идеология. Другой нет, и повода для референдума нет.

Так возник новый город Москва, новый Каракорум — город и похож на прежнюю Москву, и совсем иной, окруженный невозделанным кочевьем. Город уже не олицетворяет оседлое государство — сегодняшнее государство ничего не производит для оседлой жизни и не стремится к таковой, оно всегда в седле. Иногда — в турпоездке, иногда — в танке; но дома — нет. Так возник русский патриотизм нового типа, отчасти похожий на предыдущий, но с новыми, татаро-монгольскими, чертами. Слово «русский» сделалось своего рода заклинанием — это уже не коммунист, и совсем не православный, это представитель страстного обиженного народа, имеющего географическую судьбу и особую миссию. Какую судьбу — трудно сказать, это уже не миссия «всечеловека» или миссионера крестьянства, сегодняшняя миссия определяется словами «выжить» и «идти вперед»; это сильный импульс, как у воина степей.

И Запад глядит, разинув рот: что скажешь против степной логики? Что скажешь Тамерлану? Борись за демократию? Тамерлан лишь улыбнется в ответ — он не плох, и не хорош, он просто такой, какой есть: идет вперед, как степной пожар, вот и все. Возразить ему невозможно. Западу нечего противопоставить Тамерлану; организм Запада дряблый и ожиревший от демократии, Запад сам угробил свою философию и искусство, он не умеет ничего сказать поперек — говорит только то, что выгодно. Никакого гуманизма, никакой философии — остался один постмодернизм и декоративные квадратики вместо искусства.

Тамерлан — естественный азиатский ответ на эту дряблость. Тамерлан и степняки равнодушны к культуре, но инстинктивно тянутся ко всему, что может пригодится. Финансовая цивилизация? Ну, пусть будет и она: какая есть, такую и возьмем; мы идем вперед и забираем территории и все, что блестит. По пути возникают проблемы, мы проблемы решаем. Много славян в банке не поместится — и так судьба Украины была решена. Фашизм классический здесь совсем не при чем. Это просто такая новая степная история.

Сумма истории

1

Словом «капитал» обозначен порядок, правящий миром. Капитал есть изъятая из человека жизнь, которая стала овеществленной стоимостью. Данный процесс описан Марксом подробно.

Но первое значение слова, вынесенного в заглавие, отсылает к богословским трактатам, к «Сумме» Фомы Аквинского (словом «сумма» обозначали сопряжение разных понятий воедино).

Правильно читать название «Капитал» как «Сумма истории»; Карл Маркс написал труд, который подводит итог развития западной цивилизации: надо объяснить, почему много горя, и найти выход из беды.

В те годы, когда Маркс взялся за работу, западный мир переживал очередной кризис управления, который (в силу технического главенства западной цивилизации) отражался на мире в целом.

Такое состояние в обществах наступает с известной регулярностью: все механизмы портятся. В сходных условиях разлаженного механизма Римской империи рождались проповеди Нового Завета.

Маркса часто изображают причиной коллапса: не будь марксизма, развитие цивилизации продолжалось бы мирно и ширилось. Булгаковский профессор, у которого революционные побирушки украли калоши из парадного, думает, что воришек подучил Маркс. Шпенглер называл марксизм предвестником гибели западной цивилизации, хотя Маркс все свои труды посвятил именно спасению таковой — и гибели западной цивилизации (в отличие от Шпенглера) не предрекал. Маркс даже капитализм отнюдь не ненавидел, все наоборот. Он полагал, что именно капитализм способствовал развитию цивилизации, но однажды стал препятствием этого развития, — и Маркс фиксировал особенности мутации капитала. В сущности, Маркс хотел спасти то, что построил капитал и что рушилось у него на глазах, от дальнейшего хаоса. То, что этот хаос наступает, он увидел и объяснил причину и характер беды. Он предложил выход из положения — так врач выписывает рецепт. В дальнейшем те, кто приняли некоторые из прописанных лекарств (не все и бессистемно), разочаровались в рекомендованном лечении; некоторые усомнились в наличии недуга.

Написал бы Маркс свой «Манифест коммунистической партии» или нет, это не отменило бы череду европейских революций 1848 года, Франко-прусскую войну и последовавшую за ней войну мировую. Толпы рабочих, скандирующих: «Хлеба или свинца!», и генерал Кавеньяк, делегированный для расстрела рабочих, — это совсем не Маркс придумал.

Подобно тому как нет вины Ленина в том, что началась Первая мировая война, которая сделала русскую революцию возможной (или неизбежной), так нет и вины Маркса в том, что в 1848 году пришло время подводить итоги европейской истории.

Фраза «Век расшатался» звучит в мире, когда кончается очередной цикл мирового порядка. Должен прийти человек, который соединит распавшуюся связь времен. В те годы нашлось несколько людей, претендующих на роль спасителя Европы: именно таким был Бисмарк, подобные амбиции имел Наполеон III, вот и Маркс взял на себя эту миссию. Время нуждалось в директивном решении: прусский юнкер стал собирателем германских княжеств (в перспективе — конструктором Европы), племянник Бонапарта, авантюрист, стал президентом, затем императором Франции, в те же годы живописец из Экса Поль Сезанн решил, что восстановит гармонию в искусстве: надо, по его словам, «оживить классику на природе», т. е. воссоздать утраченный порядок.

Восстановление — весьма существенный компонент рассуждений: никто из них не был просто ниспровергателем, но каждый мнил себя восстановителем порядка вещей. Собственно, Луи Наполеон говорил практически то же самое, что и Поль Сезанн; надо сказать, что, когда все эти люди подыскивали слова для выражения идеала, они часто пользовались одними и теми же словами. То, что Маркс обозначал как цель социального развития, выглядит как античный полис, лишенный обязательного рабства; Бисмарк желал возродить рейх, т. е. античную империю; Сезанн хотел приспособить классический канон для современного видения природы — это все тоска по утраченной античной мере вещей. Выражаясь словами Христа: «Не изменять закон я пришел, но исполнить». Подобно прусскому юнкеру и живописцу из Прованса, журналист «Новой рейнской газеты» почувствовал в себе призвание вдохнуть в западную историю новые силы.