Лев Гинцберг - Ранняя история нацизма. Борьба за власть Страница 40

Подобное высказывание весьма любопытно, хотя Гитлер неточно расставил некоторые акценты: это касается прежде всего утверждения, будто марксизм (особенно если иметь в виду ту его разновидность, которая находилась у власти в России) ассоциируется с демократическим строем. Это не так — власть в Росси, в странах «народной демократии» была не демократической, а тоталитарной, и в этом смысле близка к той, которая в 20–40-х годах XX в. существовала в Италии, Германии и других странах фашистского блока, хотя между теми и другими существовали определенные различия.

Наиболее впечатляющим заимствованием германского фашизма у коммунистов (и всего международного рабочего движения) явилось празднование в гитлеровской Германии дня 1 мая. Разгромив вскоре после прихода к власти все рабочие организации, фашисты присвоили праздник трудящихся, устраивая 1 мая праздничные шествия под знаменем со свастикой.

Конечно, и до того, как Гитлер сделал вышеприведенное признание, вдумчивые наблюдатели зафиксировали сходство в методах, использовавшихся коммунистами и нацистами в пропаганде и борьбе за массы, а позднее (с 1933 г.) и в управлении страной. Это был массовый террор против инакомыслящих, невиданный ранее по масштабам и беззастенчивости и т.д. Естественно, что были и различия, обусловленные несовпадающей спецификой тех или иных стран, и главной из них была противоположность в экономическом строе.

На сборище 26 февраля 1925 г. после речи фюрера состоялась инсценировка всеобщего примирения: на возвышение вышли с одной стороны Штрейхер, Эссер и их окружение, с другой — Фрик, Федер и др. Они пожимали друг другу руки и изображали взаимную любовь. В этой инсценировке не участвовали ни Розенберг, ни Г. Штрассер, не явившиеся на митинг; всего через месяц с небольшим Гитлеру пришлось в специальном письме уговаривать Розенберга не возбуждать против Эссера судебное дело по обвинению в оскорблении. Что касается Штрассера, то в ближайшее время Гитлер достиг с ним договоренности, поручив ему создать нацистские организации в северных и западных областях страны, где у Штрассера уже имелись хорошо налаженные связи с фашистскими группами.

Однако Гитлер, видимо, переоценил устойчивость своего положения. Произнесенная им речь принесла фашистской партии неприятности: фюреру было запрещено выступать на открытых митингах и собраниях на территории Баварии. Основанием послужили те места речи, где выражалась надежда пройти по трупам противников и говорилось о желании Гитлера в случае нового поражения и гибели быть вместо савана покрытым знаменем со свастикой; последнее власти расценили как намек на вероятность нового путча. Примеру властей Баварии вскоре последовали правительства большинства германских земель, в том числе Пруссии. Этим из рук нацистской верхушки было выбито важное пропагандистское оружие; однако запреты распространялись лишь на такие митинги и собрания, куда доступ был открыт всем. Поэтому Гитлер имел возможность держать свои речи на разного рода закрытых сборищах. Таковы были, в частности, собрания членов нацистской партии. Не имея, например, возможности говорить в Гамбурге, фюрер иногда выступал в близлежащем Шверине, куда являлись также его единомышленники из Бремена, Любека и т.д. И все же эти запреты мешали развертыванию фашистской пропаганды, для которой луженая глотка Гитлера была козырем номер один.

Несмотря на лояльную в целом позицию по отношению к нацистской партии, в баварском правительстве имелись люди, видевшие опасность нацизма. Вот что, например, говорилось в одном из секретных докладов о состоянии нацистской организации, относящемся к 1925 г. «Тех, кто надеялся на фундаментальные сдвиги в политических заявлениях Гитлера, ожидает разочарование... Можно сказать, что в течение своего длительного отсутствия он ничему не научился и ничего не забыл... Гитлер возобновил открытую борьбу против государства». Мюнхенские власти прекрасно знали это, но все же ничего решительного против НСДАП не предприняли. Между тем сами нацистские главари хорошо осознавали всю шаткость своего положения в момент возобновления деятельности партии и никчемность маневров, к которым они прибегали. Позднее Геббельс так характеризовал тогдашнее положение: «Клятва насчет легальности была только уловкой... Если бы в 1925 г. нескольких из нас арестовали, для нас все было бы кончено». Как мы знаем, власти не только этого не сделали, но уже в 1927 г. в Баварии, а вскоре и в других землях был отменен и запрет на выступления Гитлера; причина заключалась в обеспокоенности властей судьбой нацистской партии.

В Вюртемберге адвокатом фашистского главаря выступал уже упоминавшийся Э. Больц, ставший к тому времени министром-президентом этой земли. Его доводы сводились к тому, что Гитлер якобы не представляет после 9 ноября 1923 г. опасности, он — только комическая фигура. Болыд был деятелем католической партии Центра, в веймарской Германии она принадлежала к числу основных правящих партий буржуазии. Но в потворстве фашизму никак не хотели отставать и некоторые лидеры социал-демократии. Одним из них был П. Лебе, в то время председатель рейхстага. Весной 1927 г. он выступил в парламенте за «справедливость» по отношению к «ветерану войны» Гитлеру, за разрешение ему выступать повсеместно и без всяких ограничений.

Постепенно запреты отменялись в одной земле за другой. Конечно, для НСДАП наиболее важна была в этом смысле Пруссия. Здесь «заслуга» предоставления фашистскому обер-демагогу полной свободы действий принадлежала коллеге Лебе по социал-демократической партии министру внутренних дел Гжезинскому. Это произошло в 1928 г., а предлог был уже стандартным: национал-социалисты будто бы более не представляют опасности для существования республики. Между тем на деле нацистская партия, преодолевшая к этому времени трудности реорганизации, находилась в преддверии решающих успехов.

Но то было спустя три с лишним года. А в феврале 1925 г. положение было иным. Прежде чем думать о расширении влияния нацистской партии на остальную территорию Германии, ее главари должны были позаботиться о том, чтобы вновь повести за собой сторонников фашизма в самой Баварии. Это оказалось не простой задачей, ибо распри между организациями, действовавшими здесь в течение 1924 г., хотя и вытекали главным образом из взаимной вражды лидеров, отличались значительной остротой. В «Блоке фёлькише», возглавлявшемся основателем партии Дрекслером, тяготевшего к берлинцам Грэфе и его приверженцам, национал-социалисты видели серьезное препятствие для безраздельного утверждения своего влияния. Когда стало ясно, что договориться с Дрекслером и его единомышленниками не удастся, нацисты применили к ним тот же метод, что и в борьбе с противниками: начали разгонять их собрания и терроризировать приверженцев Дрекслера. В июле 1925 г. бывший глава, и его преемник даже встретились в суде, куда один фашист (Дрекслер) подал жалобу на другого (Гитлера).

На общегерманской же арене произошло событие, позволившее нацистской верхушке завоевать определенный политический капитал в кругах крайней реакции: смерть президента республики Эберта и выборы его преемника, состоявшиеся весной 1925 г. Гитлеровцы сделали ловкий ход, выступив за кандидатуру Людендорфа, в то время как фёлькише вместе с другими реакционными партиями поддержали обер-бургомистра Дуйсбурга Ярреса. То был широкий жест в сторону Людендорфа, отношения с которым за последнее время значительно охладели; одновременно Гитлер способствовал лишению генерала остатков его былой популярности, ибо не было сомнений в его провале. Отношения Гитлера с генералом претерпели за годы их знакомства значительные изменения. От обожествления и подобострастия, которые ефрейтор, не сумевший за 4 года войны дослужиться даже до низшего офицерского звания, испытывал к фактическому главнокомандующему, их отношения фактически пришли к откровенной вражде. Гитлер теперь не только не расшаркивался перед обожаемым полководцем, но и более или менее открыто поносил его. «Венцом» их отношений было письмо, которое Людендорф направил своему бывшему шефу, а в 1933 г. президенту Германии Гинденбургу на второй день после назначения Гитлера рейхсканцлером, письмо-предупреждение, где Людендорф предсказал неминуемую катастрофу, в которую Гитлер ввергнет страну.

Результат выборов превзошел самые пессимистические предположения: Людендорф собрал лишь 285 тыс. голосов. Во втором же туре нацисты призвали к голосованию за другого военачальника-монархиста — Гинденбурга, который был кандидатом всех реакционных сил страны; он и оказался избранным, что необычайно вдохновило всех сторонников реставрации монархии и установления «сильной власти». После избрания Гинденбурга деятельность всякого рода военизированных союзов, «патриотических» объединений и других реакционных организаций еще более активизировалась, причем целью большинства их руководителей, выступавших под монархическими лозунгами, было в действительности не столько возродить кайзеровский режим, сколько ввести в Германии диктатуру, пусть в более современной форме, но способную обеспечить ликвидацию буржуазно-демократических свобод и подавление рабочего движения.