Ноам Хомский - Новый военный гуманизм: уроки Косова Страница 40

Оставим в стороне первый вопрос и перейдем ко второму. Мы обнаружим, что эта пропасть была, конечно, весьма реальной, но доступность для югославов зарубежного радио и телевещания существенным образом сужает ее. А до того, как «демократическую активность» не «подкосила война», в стране, по сообщению британского филиала Хельсинкской группы правозащитников, было и «несколько оппозиционных газет, а также радио- и телевизионных каналов», и к тому же там «действовали многочисленные неправительственные организации, несогласные с политикой Милошевича и финансируемые из-за рубежа», — большинству из которых после бомбардировок пришлось прекратить работу. В самом же Косове албанская сепаратистская пресса, а также венгероязычные средства массовой информации продолжали открыто публиковать свои материалы в течение всего процесса переговоров в Рамбуйе в феврале 1999 года, сообщая о зверствах сербов и поощряя «готовность [НАТО] применить силу» и «отправить танки и пехотные войска в Косово», где «Сербия может лишиться своего суверенитета»53.

Вероятно, полезно вспомнить, как вели себя американское правительство и средства массовой информации во все периоды войн, когда самим США вообще никакие атаки внешнего врага не грозили, или, если уж на то пошло, и поведение самого свободного и демократичного из всех опекаемых ими государств — Израиля, которому в этом смысле далеко до США, но которое тем не менее весьма репрессивное, значительно превосходящее в этом, например, Никарагуа в пору, когда последнее подвергалось жестоким атакам американцев. Поучительным будет и сопоставление реакций средств массовой информации и аналитиков на свободу прессы, утвердившуюся в 80-е годы в опекаемых США государствах Центральной Америки (где мало упоминалось о жестоких и смертоносных репрессиях), в Израиле (высоко ценимом его покровителями за фактически полное отсутствие сообщений о давлении на прессу) и Никарагуа — которое сурово осуждалось при том, что в нем могла свободно выходить ведущая газета «Ля Пренса», открыто поддерживавшая атаки на Никарагуа и требовавшая их усиления, — немыслимое поведение для клиентских режимов США и самих Соединенных Штатов даже в куда менее тягостных обстоятельствах. Данный факт настолько не укладывается в головах граждан цивилизованных государств, что ему, наверное, никогда не преодолеть барьеров, о которых говорил Оруэлл54.

Пропасть между риторикой и реальностью в сербской прессе дала повод оправдывать бомбовые удары НАТО по сербскому радио и телевидению, которые наносились с 8 апреля, а 23 апреля при помощи реактивных снарядов наконец сровняли с землей большинство центров телевещания, — «в канун празднования 50-летия НАТО», как писала «Файнэншиал таймс». Мы вновь тактично оставим в стороне все возможные соображения, относящиеся к нашему первому вопросу. Военный представитель НАТО, капитан ВВС первого ранга Дэвид Уилби, обосновывал воздушные атаки тем, что сербские средства массовой информации «заслужили того, чтобы стать их мишенью: они наполняли эфир ненавистью и ложью в течение многих лет», хотя НАТО сначала предложило дать прессе возможность «избежать дальнейшего наказания», если Милошевич «предоставит шестичасовой ежедневный эфир для западного информационного вещания», как это принято в США55.

На тех же основаниях натовские силы способствовали закрытию и оказывали иное давление на Сербское радио и телевидение (СРТ) в республике Серпска — «этническом мини-государстве сербов» в составе Боснии. Конкретные обвинения в адрес СРТ сводились к тому, что оно опустило тридцатисекундный фрагмент из заявления Мадлен Олбрайт, «говорившей о своих теплых чувствах к сербам», «не сумело объяснить, что войска НАТО бомбят Югославию с целью положить конец этнической чистке в Косове, и создавало впечатление того, что весь мир против этих ударов». Короче говоря, СРТ отказывалось транслировать откровенно лживую натовскую пропаганду и создавало в основном довольно верные впечатления, хотя они удостоились здесь скудного упоминания. Другая вина СРТ состояла в том, что оно концентрировалось на приоритетных потребностях собственной аудитории, то есть боснийских сербов, а не НАТО. В 1997 году высший представитель в Боснии от Европейского Союза, Карлос Уэстендорп, «арестовал передатчики СРТ» и «передал станцию в руки политиков, выступавших за улучшение отношений с Западом», вместе с ее директором, которого они теперь травят за неповиновение. Седьмого апреля 1999 года Уэстендорп пошел дальше, попросив НАТО «перекрыть источник оскорбительных материалов», т. е. разбомбить государственное телевидение Белграда, что и было сделано на следующий же день56.

Стремление к контролю над информационными источниками является неотъемлемой частью более глобальной модели поведения. Красноречивым примером этого служит фактический роспуск ЮНЕСКО, произошедший из-за того, что оно начало рассматривать предложения по демократизации международной системы массовой информации, что дозволило бы сделать ее более доступной для большинства населения мира. Данная инициатива вызвала сногсшибательный поток осуждений со стороны американских прессы и правительства, насыщенный ложью и лицемерием, которые даже после опровержений, редко допускавшихся к публикации, воспроизводились в неизмененном виде. «Потрясающая ирония этого достижения, — заметил академический ученый, историк отношений США и ЮНЕСКО, — состояла в том, что Соединенные Штаты, доказавшие, что в области идей нет места свободному рынку, обрушились на ЮНЕСКО именно из-за ее планов преодолеть такое положение». Более подробный обзор лжи, пропагандируемой средствами информации и властью, публиковался университетскими издательствами, но также остался гласом вопиющего в пустыне. Все эти события дают нам очередную долю поучительных примеров того, как по-разному можно понимать основные принципы свободы и демократии57.

Глава 6. Зачем действовать силой?

Разобравшись с неоднократно подтвержденными и в целом неоспоримыми фактами, мы можем вернуться к нашим размышлениям и, в частности, задаться вопросом: почему случилось то, что случилось? В центре нашего внимания будут решения тех, кто готовил косовские события в США — ведь этот фактор должен быть интересен нам в первую очередь по самым элементарным моральным соображениям, и к тому же он является основным, если не самым решающим в свете столь же элементарных интересов силы и власти.

Для начала можно отметить, что роспуск «в угоду Милошевичу» демократического правительства Косова едва ли явился для кого-то сюрпризом. Он нимало не противоречит традиционной модели. Достаточно упомянуть лишь немногие примеры, приходящиеся на отведенные нам временные рамки: скажем, после того, как в 1988 году Саддам Хусейн неоднократно травил курдов газом в угоду своему другу и союзнику, США прекратили официальные контакты с курдскими лидерами и иракскими демократами-диссидентами (каковыми их считали в США), кроме того, им практически был отрезан доступ к средствам массовой информации. В марте 1991 года это табу было официально возобновлено, сразу после войны в Персидском Заливе, когда Саддам получил негласное добро на резню шиитских мятежников на юге, а затем и курдов на севере. Резня происходила под строгим наблюдением участника «Бури в пустыне» «неистового» Нормана Шварцкопфа, который объяснял, что Саддам «надул» его: генерал и не думал, что Саддам может ввести в бой военные вертолеты, на что его благословил Вашингтон. Администрация Буша, в свою очередь, объясняла, что поддержка Саддама была необходима ради сохранения «стабильности»; ее предпочтение в пользу военной диктатуры, которая будет держать Ирак в «железном кулаке», именно так, как и делал Саддам, вызвало одобрительную реакцию среди уважаемых американских комментаторов.

Молчаливо признавая старую политику США, госсекретарь Олбрайт в декабре 1998 года объявила следующее: «Мы пришли к выводу, что иракский народ только выиграет, если получит правительство, которое будет реально его представлять». За несколько месяцев до этого, 20 мая, Олбрайт сообщила индонезийскому президенту Сухарто, что он уже не является «нашим парнем», поскольку слишком далеко зашел и не подчинился приказам ВМФ, а посему он должен уйти в отставку, тем самым обеспечив в стране возможность наступления «демократического переходного периода». Через несколько часов Сухарто уже передавал свои формальные полномочия собственному вице-президенту и единомышленнику. Продолжением перехода к демократии в Индонезии стали июньские выборы 1999 года, о которых трубили как о первых демократических выборах за последние сорок с лишним лет, хотя ничего не говорилось, почему все это время выборы в стране вообще не проходили. А не проходили они потому, что индонезийская парламентская система была подорвана крупномасштабной тайной военной операцией США в 1958 году, предпринятой главным образом из-за того, что демократическая система в стране оказалась не просто открытой, а недопустимо открытой: она позволяла участвовать в выборах даже такой политической партии, как ПКИ (Партия коммунистов Индонезии), которая «снискала широкую поддержку не как революционная партия, а как организация, отстаивающая интересы обездоленных элементов существующей системы», создавая себе «массовую опору среди крестьянства» посредством «яростной защиты» их интересов. Несколько лет спустя партия была уничтожена вместе с сотнями тысяч безземельных крестьян и других непокорных. ЦРУ поставило эту резню в один ряд с массовыми убийствами, совершенными Гитлером, Сталиным и Мао. Цивилизованные государства приветствовали ее с неистовой эйфорией, превознося «индонезийских умеренных», которые провели успешную чистку своего общества, и принимая их в «свободный мир», где они сохраняли высокие рейтинги вплоть до начала 1998 года, пока Сухарто не начал проявлять непокорство1.