Алексей Широпаев - Тюрьма народа Страница 42

В действительности произошло, как метко отмечают евразийцы, "перемещение ханской ставки из Сарая в Москву". Уйдя с Угры, Ахмат как бы сказал Ивану: "Теперь ты "царь"!" Орда превращалась в государство Московское. Естественно, отныне Москва нуждалась в новом статусе, который подчеркивал бы ее господствующее положение и при этом соответствовал бы культурно-религиозным особенностям "Московского ханства". Такой статус предусмотрительный Иван Васильевич в полном соответствии с логикой Проекта "подыскал" задолго до стояния на Угре. В ноябре 1472 года он обвенчался с греческой царевной Софьей Палеолог, племянницей последнего императора Византии, погибшего при взятии Константинополя турками. Гербом Московии стал византийский двуглавый орел. Москва становится наследницей рухнувшей Византии, обрекши себя на печальную историческую роль тени трупа; позже монах Филофей создаст для сына Ивана III, Василия законченную доктрину "Третьего Рима" (которая, по сути, есть азиатское глумление над собственно Римом – великим городом арийской античности). Такая модель идеально соответствовала новому положению Москвы с ее православием и унаследованным от Орды евразийством. Сама же Софья, похожая, по словам современников, на "гору сала", а также прибывший с нею табор жадных и лукавых южан, стали зримым символом тлетворного византийского наследия, столь милого сердцам наших монархистов.

"С этих пор, – пишет Н. Костомаров, – многое на Руси (на Неруси! – А.Ш.) изменяется и принимает подобие византийского… В придворном обиходе является громкий титул царя (который в действительности говорил о преемственности власти московских властителей не столько от василевсов, сколько от ордынских "царей" – А.Ш.), целование монаршей руки (эта азиатчина для Московии, прошедшей сарайскую выучку, была нормальной – А.Ш.), придворные чины… значение бояр, как высшего слоя общества, упадает перед самодержавным государем; все сделались равны, все одинаково были его рабами. Почетное наименование "боярин" становится саном, чином (азиатскому режиму не нужна аристократия, ему нужна послушная номенклатура, желательно как можно менее родовитая – А.Ш.); в бояре жалует великий князь за заслуги (причем жалует кого угодно, хоть татар, был бы крещеный; налицо первые признаки окончательной расправы над русской родовой аристократией, учиненной позднее Грозным – А.Ш.)". Вместе с тем, активно усваивалось и ордынское наследие (причем азиатчина ордынская образовала весьма органичный синтез с азиатчиной византийской): "…битье кнутом – позорная торговая казнь – стала частым повсеместным явлением; этого рода казнь была неизвестна в Древней Руси; сколько можно проследить из источников, она появилась в конце ХIV века и стала входить в обычай только при отце Ивана Васильевича" (Костомаров). Вообще нравы устанавливались соответствующие "ханской ставке". Так один немецкий врач, имевший несчастье не вылечить татарского князя Каракуча, бывшего на московской службе, был по настоянию Ивана Васильевича зарезан "как овца" татарами под мостом на льду Москвы-реки. Примечательно, что ранее этот несчастный пребывал в почете у Ивана. Итак, если в прошлом сарайские ханы резали "как овец" русских князей, вызванных ими в ставку, то теперь великий хан московский, усвоив науку, пускал кровь неугодным.

Парадоксально, но этот "оргазм" азиатчины получил европейское архитектурное оформление. Желая, чтобы столица и внешне соответствовала своему статусу, Иван развернул в Москве большое строительство. В частности, решили возвести Успенский собор в Кремле. Поскольку в полудикой Москве зодчих было не сыскать, поначалу за дело взялись псковичи, но возведенный ими свод рухнул. В результате благодетельной, по мнению евразийцев, татарщины даже во Пскове утратили навыки масштабного каменного строительства. Пришлось из Италии вызывать Аристотеля Феоравенти, который и воздвиг в 1479 году собор, ставший одним из шедевров арийской архитектуры. Вообще практически весь Кремль, включая характерные стены и башни, построен итальянцами. Москвитяне позднее возвели на башнях конусовидные надстройки, дав повод Бунину заметить: "В Кремле есть что-то киргизское".

Как слабый голос домонгольской Руси, все еще звонил вечевой колокол во Пскове, но дни его были сочтены. Псковичи, не поддержав в свое время Великий Новгород в надежде на московскую милость, теперь расплачивались за свое малодушие. Путем хитрости и вероломства великий князь Василий, сын Ивана, вынудил псковичей снять вечевой колокол. Вновь заработала обычная московская машина и около трехсот псковских семей, надо полагать, лучших семей, были в течение одного дня выброшены из родного города и направлены на жительство в "Третий Рим". Псков пришел в упадок, культура и торговля оскудели. Н. Костомаров приводит свидетельство посла императора Священной Римской империи о том, что "прежние гуманные и общительные нравы псковичей с их искренностью, простотою, чистосердечием, стали заменяться грубыми и развращенными нравами" (какого еще воздействия на европейский город можно было ожидать от власти полудикой Москвы, где даже знать порой не умела читать и писать, а госаппарат погряз в коррупции, присущей азиатскому строю?) Кстати, точно такое же влияние Москва, уже в советские времена, оказала на арийское население Русского Севера, точнее на его остатки, уцелевшие после террора, коллективизации и укрупнения колхозов. Генсеки, споив и разложив морально Русский Север, добили последний осколок Новгородской цивилизации, довершив дело московских Василиев и Иванов, родовой кристаллизацией которых был, конечно, Иван Грозный, сын Василия III.

Образец для ЧК

Его матерью была Елена Глинская, основателем рода которой стал один из сыновей Мамая, по политическим соображениям перешедший на сторону великого князя Витовта в ходе битвы на Ворскле. Очевидно этот факт, как, впрочем, и другие извивы ветвей генеалогического древа московского дома, позволили польскому королю Стефану Баторию упрекнуть Ивана Грозного в том, что тот "кровью своею породнился с басурманами" (сохранились портреты Ивана Грозного и его сына Фелора – мы видим лица с явно азиатскими чертами). Во всяком случае, собственно татарская составляющая Московии в эпоху Грозного еще более усилилась. Например, во время казанского похода (1552 г.), как пишет В. Кожинов, "московское войско… включало в себя больше татар, нежели войско Едигера (правителя Казани – А.Ш.)". Среди московских военачальников мы видим "крымского царевича Тактамыша", "царевича шибанского Кудаита", "касимовского царя Шигалея", "астраханского царевича Кайбулу", "царевича Дербыш-Алея", не говоря уже о десятках тысяч рядовых татар под их началом. "Разумеется, – отмечает В. Кожинов, – основу войска составляли русские… но летописец на первые места везде ставил чингизидов, – хотя бы потому, что русские военачальники никак не могли сравниться с чингизидами с точки зрения знатности". То есть для московского сознания главной была формальная знатность, а не расовое благородство. Азиатский царевич был в глазах Москвы выше белого боярина-рюриковича. Азиатского князька московские властители ставили выше белого землепашца. И этот же принцип достался в наследство петровской Империи. Какой уж тут "комплекс народа господина", отсутствием которого у русских так гордятся наши патриоты! Скорее, комплекс неполноценности…

В послании Ивана Грозного шведскому королю читаем: "Наши бояре и наместники известных прирожденных великих государей дети и внучата, а иные ордынских царей дети, а иные польской короны и великого княжества литовского братья, а иные великих княжеств тверского, рязанского и суздальского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди". Как видим, согласно этому "табели о рангах" азиатская знать стоит в иерархии Московии на втором месте, сразу после царя (который сам, кстати, имеет татарских предков), и лишь потом следует арийская аристократия, хотя бы и королевской крови.

В. Кожинов пишет: "Власть на тех территориях, которые принадлежали Монгольской империи, переходила в руки Москвы, поскольку – в силу многих причин – чингизиды уже не могли удержать эту власть. Наиболее дальновидные чингизиды переходили на московскую службу, получая очень высокое положение в русском государстве и обществе". Проще говоря, татарская знать чутко уловила "перемещение ханской ставки из Сарая в Москву".

В свое время К. Леонтьев, "апостол" Проекта, предвосхитивший евразийский тезис "Почва (территория) выше Крови", с сожалением писал: "Татары не остались жить между нами, а ушли и брали дань. Если бы они, во времена Батыя, еще язычниками, расселились бы между русскими густо и обрусели бы, приняв вместе с ханом своим православие, то, по естественным социальным законам, у нас была бы, вероятно, аристократия более постоянная, более военная и по устройству своему более схожая с западной, несмотря на азиатскую кровь завоевателей". Последнее замечание весьма знаменательно. Евразиец Леонтьев не желал понять, что подлинная аристократия не может быть расово чуждой подвластному ей народу, ибо призвана быть воплощением чистоты Крови этого народа, его кровной квинтэссенцией. Именно на этом и основано право аристократии на власть. Всякое же, как писал Меньшиков, подчинение чужеродной воле есть рабство. Впрочем, сожаления Леонтьева совершенно безосновательны: как видим, мурзы именно "расселились меж русскими густо" и даже "приняли вместе с ханом своим православие".