Глеб Павловский - 1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером Страница 42

Как, он прописал Сталину отойти от дел? Ну смельчак.

Осмотрев Сталина, он сказал ему, как врач говорит больному: «Вам показан длительный отдых». И Сталин в бешенстве закричал: «В кандалы его, в кандалы!» Этот рассказ переменил мое отношение к нему сильнее, чем весь их ХХ съезд.

Это не аристократизм ли у тебя?

Аристократизм? Возможно. Просто другой взгляд на человека. Но возвращаюсь к нашему разговору. Нужна систематичная работа в малой среде, и никто не знает, когда, как и где она ляжет на чашу весов. Помнишь, мы обсуждали особенность человеческих последействий? Красочная, занимательная, артистичная – но и ужасная сторона человеческого существования! Открывать задним числом преданные имена, умолкнувшие голоса, отклоненные мысли. Дать им ход в речь и в политику. Дай время, чтобы процесс возобновился. Ускорить его могут либо совсем плохие дела, либо подход неизвестных пока свежих сил. То и другое не исключено. Но как иначе, Глеб? Попытаться вдруг сразу повлиять на миллионы людей? Можно, конечно, пытаться. Но эти Говорухины тебя все равно обскачут.

Я все хочу отойти от того, что делаю.

Глеб, ты все равно не уйдешь, во-первых, а во-вторых, куда? Мы все падшие.

Эта мысль тебя посещает все чаще.

Таким, как мы, поручено быть нечистыми, при условии быть откровенными в нечистоте. Не строя на ней благополучие и самодовольство… Это нелепая мысль?

Разве нелепа больная совесть?

Одно дело личная чистоплотность, другое – чистота политического воплощения. Последняя на поверку чистый обман.

Естественно и ничуть не патологично чувствовать себя виновным в том, в чем фактически не виноват. Это высекает мысль и породняет с людьми. Человек из Назарета недаром тяготел к падшим. В конце концов, Рим – колоссальная реальность. Когда видишь, понимаешь, что такое делается навечно. Эта толщина стен, эта продуманность в деталях, целесообразность плана, эта жесткая мощь языка.

Есть выступление Сталина по делу Тухачевского, по-моему, еще до его расстрела. Длинная речь, местами поразительная. Он говорит: «Наша сила – люди без имени»21. Гениально! Представляешь, какому-нибудь его соратнику – Молотову придет в голову сказать такое? Люди без имени, подымайтесь, ваш час пришел! Те надменные командармы, маршалы – их место освободилось, идите, вы сила! Что за мощь выражения. Или вот еще, на февральском пленуме ЦК 193722 судьба Бухарина уже им решена, а Сталин вдруг говорит: «Много болтаешь». Что это, о чем речь? Много болтаешь! Бухарин отвечает: «Да, я много болтаю, но болтовня не измена». – «Да-да, – сказал Сталин, – клепать на себя не надо ни в коем случае». И еще: «Ты должен нас понять». Поразительно, конечно.

Рим! Правда, Глеб, у нас с тобой был Рим.

Ты так думаешь?

В некотором смысле, конечно.

Очень уж краткий по времени, Рим.

Почему же, а по пространству? А потом, после смерти Сталина? На твою и мою жизнь Рима хватало. Но начался распад, и все стало гнить изнутри. Кроме камня.

Сын Человеческий на клочке земли. На клочке внутри клочка, и сам клочок внутри самого себя. А от него пойдут ученики. Представь, что нам остались бы только обрывки фраз Его. Но ведь остались не только они. А рядом осталось то, что Ему категорически противостояло. Поразительно, как из этого сложилась религия.

Но не станем тему трогать, она постоянна. Я из палаты № 6 – не горжусь и не имею от этого никакого прибытка. Не вижу себя иначе. Только воображу себе размеренную жизнь профессора – продуктивную, влиятельную, оставляющую след. И отшатываюсь: боже упаси! Нет! Нет! Так что, друг мой, будь и ты сумасшедшим.

Что ж, слушаю и повинуюсь.

054

Пузырь оппозиции и хамство демократов. Демократическая избирательность обсуждений, «серые зоны». Дырчатый мозг и осциллирующее сознание ♦ Мы неверно мыслим и пытаемся «кого-то убить, чтобы прояснить себе ситуацию». Запретить себе фобию, заменив рефлексией несовместимости.

Глеб Павловский: Пузырь оппозиции пять лет накачивали хамством победителей. То есть победы не было, да и битвы никакой не было, но демократы торжествовали. Раз у нас в руках пресса, которую подарил Горбачев, то чужих мы просто не пустим. Кто она такая, Нина Андреева? За нами генеральный секретарь и Президент, а вы кто и что можете? Ничего. Нарастал гром априорных триумфов. Нам все можно говорить, а вам нас выругать негде. Противника используют как объект оскорбительных пародий Димы Быкова в «Собеседнике»23. Добавочного примера того, какие мы тут умные и передовые.

Выборочное топтание конкурента, сладострастное торжество нарастало. Помнишь, «Мусорный ветер» Платонова24? Бессильный аппаратчик, в то же время контролирует всю страну, прессу, и та ему поет дифирамбы. Бессильная система, на которую хам из «Огонька» орет в мегафон – и та ничего не может сделать, повязанная на генсека-бездельника.

Все это дошло до кульминации, став быстро слипаться – коммунисты с националистами, демороссы с фашистами. Все, чему не дали права голоса, теперь требовало доли в решениях. А с другой стороны, никто ничего ни с кем не обсуждал. Вы обязаны помалкивать, а мы говорим все, что взбредет в голову.

Михаил Гефтер: А Мигранян повышает нам планку авторитета.

Да, и всем командует генеральный секретарь, который не контролирует ничего. Вот процесс демократизации в Кащенко. Создаются игровые кружки внутри охраняемого гласностью периметра, где каждый несет свое, но внутри зоны, которую не видят. Демократия отвернулась от реальности. Люди избирательно и активно не видят иного – иного не дано! Они не видят перерождение реальности, воображая себя ее господами. Формируется сеть необсуждаемых зон. Дальше эти «серые зоны», продолжая избегать дебатов, стали драться на кулачки. И все опрокинулось в политику.

Интеллект явил результаты. И Сараскина, подняв палец, вещает: «А ведь еще Иоанн Кронштадский вас предупреждал!»

Осциллирующее сознание, которое на пятнадцать минут очнется, а в следующие три месяца его нет. Потом опять просыпается, но не помнит, что делало в предыдущие месяцы. Оно пропускает целые куски собственного существования. Возник дырчатый мозг, откуда, что ни закладывай, все вытечет. «Русская идея» – фекалия этого мозга, и не единственная.

С одной стороны, Марк Захаров рычит городовым, что вы «красная чума», и не дает права голоса. С другой стороны, каждый помнит, как был гражданином великой державы. Достаточно было этим двум вещам соединиться, и – ба-бах!

Добавь сюда, что в течение пяти лет гражданин мог все, и ничего не делал. Ничего не делая, читал «Огонек» и злился. Потому что якобы все должны были сделать за него другие, то Горбачев, то Ельцин. Это психиатрия непростая, она не сводится к проблеме антисемитизма. Какой тут антисемитизм!

Абсолютно. Тот редкий случай, когда русский царь не опасен евреям.

Ельцин – как мой любимый герой Ганечка Достоевского25, которого характеризуют словами «непрерывно раздавливаемое тщеславие». Оно дает выплески в любую сторону, непрерывно порождая детей-уродцев.

Вижу, мы с тобой движемся в общую сторону, идя от разных. Я было отключился на программу для Явлинского. Теперь – давай! Не запугивая себя тем, что мы якобы все потеряли, ничего не имеем и ушли в тень социальной жизни. Все не так. Нам плохо оттого, что мы неправильно мыслим. И этим себя запугивая, мы пытаемся кого-то поймать и убить. Убить, чтобы прояснить себе ситуацию!

Давайте действовать более или менее правильно, хотя теперь это уже непросто. Но есть советское наследство, и есть все, что сотворено с ним за эти годы, и то, что не сотворено. Есть мир и все, что происходит в мире. Надо запретить себе фобии, и там, где у тебя фобия, в этом месте утвердить несовпадение. Больше даже – несовместимость! Несовместимость запрячь в работу власти и оппозиции.

055

«Член Президентского совета предлагает установить диктатуру». Состояние, когда нельзя решить ни одного вопроса. Кому предложить диктатуру – Ельцину? Кто субъект договора о политическом перемирии? «Переворот как гражданский процесс». При отказе от перемирия призвать к всеобщей политической забастовке ♦ Оторваться от злобы дня ради стратегической цели, Жуков наступает на Берлин. Гипотеза неисключенного спасения. «Спрос на апостола Павла». России недостает чувства безысходности катастрофы.

Михаил Гефтер: Я друг нескольких людей, которые сохраняют ко мне уважение. Я им друг. А еще я человек, который хочет сделать попытку. Что-то сделать для этой земли, где я умру. Я всю ночь думал: какой выход из положения? И придумал только один. Все остальные я перебрал, они глупые. Вот прочти и прости – глупость и больше ничего.