Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса» Страница 44

В этой связи примечателен один факт из недалекого прошлого. Поздней осенью 1990 года я, по договоренности с Ельциным, прилетел в Кисловодск, где он отдыхал. Еще не было Российского телевидения, существовало только радио, и мы договорились с Ельциным, что сделаем обстоятельную беседу для радиослушателей. В моем распоряжении был вечер и практически весь следующий день. Запись беседы запланировали на 14 часов. Ельцин отдыхал с женой. Ничего из ряда вон выходящего: игра в теннис, плавание, изучение документов, поступающих из Москвы. В утренние часы пешие полуторачасовые прогулки.

У входа в корпус, где отдыхал в то время ещё Председатель Верховного Совета России, дежурила небольшая толпа любопытствующих. Она становилась то больше, то меньше, в зависимости от вероятности появления Ельцина. Он охотно беседовал с людьми, слухи на этот счет распространялись мгновенно, отчего ожидание становилось оправданным: спорили, критиковали, защищали, сравнивали с Горбачевым. Этакая ассамблея у цветочной клумбы.

В этот период Бурбулис был особенно близок к Ельцину. Практически не отходил от него ни на шаг, сопровождая во всех поездках, на отдыхе, теннисном корте, прогулках. Он был и советником, и консультантом, и режиссером дня. В тот момент я искренне сочувствовал ему. До какой степени, думал я, можно забыть о собственной личности, подчинив и отдав всего себя интересам другого человека, при этом помнить о дистанции, о разности общественного положения и нигде не переступить эту грань. А если учесть, что Ельцин не один, а с женой, то точно так же оказаться нужным, понятным другому человеку, войти в роль друга семьи. Зная Бурбулиса — угадывался скрытый бунт тщеславия, одержимость в достижении поставленной цели, — я жалел этого человека и поражался его умению быть незаметно властным. Все беды Бурбулиса случатся потом, а сейчас — он главный архитектор здания под названием «Борис Ельцин». И вопрос лишь в одном: надолго ли хватит его, чтобы носить этот титул негласно, ибо отступи он от принятого образа — и всякое его достоинство мгновенно обернется грехом и пороком, и лавина поруганья будет нескончаема.

На утренней прогулке случился эпизод в духе шекспировского «Короля Лира». Мы шли по уже привычному маршруту, преодолевая незначительные подъемы и спуски, навстречу попадались любители утреннего моциона. Узнав Ельцина, кто-то подходил. У охраны был наметанный глаз — кому разрешить сказать накоротке несколько слов, а кого сдержать, людей сочувствующих, симпатизирующих они чувствовали кожей. Коржаков — начальник охраны, он был с нами, успешно дирижировал этим ритуалом. Еще все было впереди, люди жили надеждами, и добрые, светлые слова в адрес Ельцина произносились легко, и слов этих было много. Ельцин заряжался хорошим настроением, добрел лицом, подшучивал над женой. Сам Ельцин шел впереди, чуть сзади, не вровень — шага на два, на три отступив, шел Бурбулис. А уже потом — его жена Наина Иосифовна, я и Александр Коржаков. Я понял, что так положено. Поспевать за Ельциным было непросто, у него шаг размером под стать росту. Неожиданно я увидел женщину лет 37. Она совершала утреннюю пробежку. Красивое, с южной примесью лицо, темные, отдающие рыжиной волосы, перстень на руке. Вообще её появление выглядело каким-то странным, и было непонятно, по какому маршруту она двигалась — навстречу или нагоняя нас. Но так или иначе она оказалась рядом с Ельциным и стала что-то говорить ему. Мы все замедлили движение, потому что первым это сделал Бурбулис, давая Ельцину уйти чуть вправо, придавая разговору некую конфиденциальность.

— Удачи вам! — это были последние слова, сказанные женщиной, в отличие от других достаточно громко. Мы видели, как Ельцин пожал ей руку и как она побежала скачками, по-спортивному, как это делают бегуньи, достигая финишной черты. Мы снова прибавили шагу. Я о чем-то говорил с Наиной Иосифовной, хотя знал точно, что она слушает меня вполуха, на самом деле её, как и меня, как и Александра Коржакова, как и Бурбулиса, интересует суть сказанного этой, невесть откуда появившейся женщиной. Еще минут десять, а то и пятнадцать Ельцин шел как ни в чем не бывало и только где-то на подходе к корпусу неожиданно произнес:

— Вы знаете, что сказала мне эта женщина?

Ответил не сразу, выдержав паузу:

— Не верьте Хасбулатову.

Ельцина, конечно же, интересовала наша реакция. Никто не спросил: кто эта женщина, почему она так сказала?! Кажется, Бурбулис заметил, что со стороны многое видится иначе, чем вблизи.

Коржаков был прямолинеен — Хасбулатов много «якает» и ему не дает покоя авторитет Бориса Николаевича. Я понял, что наступила моя очередь что-то сказать. Я напомнил ситуацию с шестью членами руководства Верховного Совета, которые выступили против Ельцина, и сказал, что Хасбулатов в тот момент проявил себя лучшим образом. Бурбулис согласился со мной, но сделал уточнение: «Тогда — да. Тогда он вел себя как надо». Я не стал дожидаться, когда он разовьет свою мысль и расскажет о шагах Хасбулатова, сделанных в ущерб авторитету Ельцина. К этому моменту конфликт Бурбулис — Хасбулатов уже обрел некую эскизность. Сказал совсем о другом, на мой взгляд, более важном в этот момент. О том, что главная опасность, подстерегающая всякую власть, — это подозрительность. Не к противникам, нет. К соратникам. (Бурбулис обожал это слово, и я употребил именно его.) В этом импровизированном споре Ельцин ограничился всего одной фразой, сказанной с лукавой усмешкой:

— Руслан Имранович никак не отвыкнет от профессорской манеры поучать, и лично я не понимаю, как депутаты терпят оскорбления, которые ненароком Хасбулатов допускает в их адрес.

Больше на этот счет сказано ничего не было — мы пришли.

Уже в процессе съезда стало ясно, что камнем преткновения к избранию Хасбулатова являются не только интеллигентские амбиции демократов, но и патриотический угар государственников. По здравому рассуждению, чеченец во главе парламента многонационального российского государства лишь подчеркивает благородство России, неприятие ею националистических идей. В раскладе — русский Президент и русский премьер — нарушение этой национальной однородности в третьем звене власти сверхзначимо. И, следуя политической логике, шансы Хасбулатова в сопоставлении с Бабуриным выглядели предпочтительнее.

Называя национальный вопрос вопросом деликатным, мы, конечно же, лукавим. Нет проблемы более обнаженной и естественной в многонациональном государстве. Исторически русский шовинизм, как правило, пробовали на лезвии еврейского вопроса. Существовала своя гнетущая традиция, от которой постоянно открещивалось руководство страны. Что же касается других национальностей, благополучность русской среды была столь естественна, что вопроса национального противостояния как бы не существовало. Вспышка антирусских настроений в последние годы — неизмеримо в меньшей мере проблема национальная, нежели идеологическая. В значительной мере это явилось потрясением и неожиданностью для исконно русских областей, издревле привечающих разноплеменный народ. Однако история — наука жестокая, именно русские явились распространителями марксизма по всей территории безбрежной империи. Именно русские осуществили жесткий контроль за соблюдением идеологических догм в республиках, являясь недремлющим оком центра, в должности вторых секретарей в структурах партийной власти. Мы жили иллюзиями, что марксизм привился на дереве мусульманства, что восставший рабочий класс Прибалтики плоть от плоти из неподкупных латышских стрелков. Сейчас пытаться спорить, было ли это присоединение историей придуманной добровольности или историей непридуманного насилия, судя по всему, бессмысленно. Неприятие марксовой теории распространилось на её носителей. Равенство наций материализуется равенством прав и возможностей, в том числе равенством власти. В цепи власти — Президент, вице-президент, премьер, Председатель Верховного Совета — не может игнорироваться понятие Россия федеральное государство.

Если Хасбулатов, то…

Виктор Шейнис, человек умный и воспитанный, отдав свой голос в последнем туре за Хасбулатова, с досадой сказал: «Не может Хасбулатов быть символом демократической России». Я, полушутя, возразил ему: «Имперской не может, а вот демократической, коли она демократическая, в самый раз». Все эти разговоры об имперском сознании — догматическая наивность. Заяви Крым о своем отделении от Украины, и имперское сознание тотчас перекочует в Киев. А если это сделают польские районы, то импульс этого сознания окажется в Вильнюсе. Абхазия и Южная Осетия лишь подтвердили все сказанное ещё и ещё раз. Несоизмеримая с Россией по размерам территории, Грузия тоже страдает этим недугом. Дело не в имперском сознании, нет. Дело в ощущении целостности государства, ибо целостность, иначе говоря, незыблемость границ есть определяющее начало суверенности общегосударственного сознания как такового. Обеспокоенность молдаван понятна. Молдаване, гагаузы, евреи, болгары, украинцы и русские территориально составляли государство Молдова. Определяющим для государственного сознания является незыблемость места, территории, а не количество наций. Вот вам и весь имперский синдром.