Ганс-Петер Мартин - Западня глобализации: атака на процветание и демократию Страница 49

В подтверждение данного тезиса Хенкель произвел следующие вычисления. Начиная с 1981 года германские компании вложили в свои зарубежные филиалы 158 млрд марок. За тот же период их заграничный персонал увеличился на 750 000 человек. Следовательно, Германия «экспортировала» около 54 000 рабочих мест в год. На самом деле все обстоит иначе. Страна, имеющая в течение нескольких лет положительное сальдо торгового баланса, неизбежно экспортирует больше капитала, чем импортирует. По той же причине и в течение того же времени японские корпорации инвестировали в свои зарубежные отделения на 100 млрд марок больше, чем германские. Бóльшая часть такого рода инвестиций делается не в экономики с низким уровнем заработков, а в другие индустриально развитые страны. Важнейшими направлениями германской экспансии являются Великобритания, Испания, Соединенные Штаты и Франция.

Важнее, однако, то, что новые рабочие места существуют только в теории. Это убедительно доказал Михаэль Вортманн из берлинского Института внешней экономики, который про вел исследование зарубежных инвестиций германских компаний за последние десять лет[305]. Действительно, согласно статистике Bundesbank, с 1989 по 1993 год персонал германских компаний за рубежом увеличился на 190 000 человек, но за то же время германские инвесторы скупили иностранные компании, где работало в общей сложности свыше 200 000 человек. Значит, «экспортированные» рабочие места там уже давно были. Многие корпорации, разумеется, открывают новые предприятия: BMW строит завод в Южной Каролине, Siemens — на севере Англии, Bosch — в Уэльсе, Volkswagen — в Португалии и Китае. Однако при этом немецкие стратеги мирового рынка поступают с приобретенными иностранными компаниями точно так же, как и в самой Германии: рационализируют, перемещают и концентрируют. Кроме того, многие зарубежные приобретения делаются просто для расчистки рынка, когда за покупкой вскоре следует закрытие. Подводя итоги, приходится констатировать, что немецкие компании создают за границей так же мало рабочих мест, как и внутри страны. Дебаты о германской конкурентоспособности, как видно, полны несообразностей, противоречий и преднамеренно обманчивых формулировок. Все это, однако, не столь безобидно, как может показаться, и роковым образом отражается на политике. Уверовав в местническую риторику радикальных пропагандистов свободного рынка, правительство загоняет страну в клетку программы жесткой экономии, от которой больше вреда, чем пользы. В одном только государственном секторе к 1998 году должно исчезнуть порядка 200 000 рабочих мест. А когда иссякнут фонды для создания рабочих мест в Восточной Германии, еще 195 000 человек встанут в очередь за пособием по безработице. Урезание пособий по социальному обеспечению приведет к дальнейшему снижению покупательной способности внутреннего рынка. По мнению Хольгера Венцеля, главы ведущей германской ассоциации розничной торговли, из-за недостатка покупателей число рабочих мест в магазинах и универмагах будет ежегодно сокращаться на 35 000[306]. «Безработица питает сама себя», — предупреждает Вольфганг Франц, одно из пяти экономических «светил», работающих на федеральное правительство[307]. Тем не менее министры утверждают, что альтернативы режиму жесткой экономии нет, и указывают на растущий дефицит государственного бюджета.

Этот аргумент также неубедителен. Бесспорно, с ростом безработицы государственные доходы от сбора налогов снижаются. Но те, кто залатывает бюджетные дыры, умалчивают о том, что они сами сознательно уменьшают размер этих доходов. С каждым годом компании и предприниматели получают все больше налоговых поблажек на федеральном и земельном уровнях, и одновременно власти закрывают глаза на перевод активов в офшорные зоны. Ряд снижений налогов для акционерных компаний наряду с потоком выгодных списаний уменьшили налоговое бремя на прибыли корпораций с 33% в 1990 году до 26% в 1995, при этом государственные доходы из данного источника упали на 40%[308]. Еще в 1980 году налоги на прибыль составляли четверть доходов государства, и если бы сегодня было так же, то в государственной казне было бы на 86 млрд марок больше, чем сейчас, что в полтора раза превышает дополнительную задолженность, накопленную министром финансов в 1996 году. Не следует забывать и о том, что сама по себе программа жесткой экономии приведет к дальнейшему снижению налоговых поступлений. А с отменой налогов на личное имущество и коммерческий капитал в казну перестанут поступать еще 11 млрд марок.

Считается, что все эти меры должны упростить создание в Германии новых фирм и рабочих мест. Отдельные страны будут конкурировать друг с другом даже в налогообложении корпораций — так министр финансов Тео Вайгель оправдывает налоговые реформы, снижающие государственные доходы. Однако давно ясно, что надежда на то, что более высокие прибыли чуть ли не сами собой превратятся в новые предприятия и рабочие места, несбыточна. Между 1993 и 1995 годами корпоративные прибыли в Федеративной Республике увеличились в среднем на 27%, а уровень инвестиций остался неизменным.

Противоречия германской заботы о местных факторах иллюстрируют основное заблуждение политики, делающей глобальную конкуренцию самоцелью: она не учитывает перспективы. Необузданное соперничество за овладение мировым рынком (труда) обесценивает трудовые ресурсы все более быстрыми темпами и, подобно состязанию между зайцем и черепахой, разворачивается вне поля зрения подавляющего большинства населения. При вступлении в это соперничество того или иного участника у него либо уже есть более дешевый конкурент, либо таковой появляется не сегодня-завтра. Те, кто «адаптировался», лишь вынуждают других адаптироваться в какой-нибудь другой области и вскоре обнаруживают, что настало время двигаться дальше. Независимо от того, что они делают, это игра, в которой большинство трудящихся заведомо обречено на проигрыш. Преимущество имеют только богатые и те, кто обладает (в данный момент времени) дорогостоящей квалификацией, — приблизительно одна пятая часть населения давних индустриальных центров. Даже профессиональные поборники неолиберализма вроде штаб-квартиры ОЭСР в Париже уже не могут отрицать, что мир движется к обществу 20:80. Слишком уж много статистических данных по доходам, указывающих на расширение пропасти между богатыми и бедными. При всем том дальнейшее движение по спирали, ведущей вниз, отнюдь не предопределено и даже не является вероятным, как бы ни развивались события. Разработано большое число возможных контрстратегий. В основе любого изменения курса должно быть повышение стоимости труда. Даже либеральные экономисты не оспаривают тех огромных возможностей, что могла бы дать экологическая реформа налоговой системы. Постепенное долгосрочное удорожание энергопотребления не только стало бы противодействием угрозе для окружающей среды, но и повысило бы спрос на рабочую силу и замедлило бы развертывание технологий автоматизации производства. Рост транспортных расходов установил бы новые пределы транснациональному разделению труда. Передвижные склады комплектующих в виде бесконечных колонн грузовиков на автомагистралях перестали бы себя оправдывать. В тщательно продуманном модельном расчете Германский институт экономических исследований продемонстрировал, что понемногу увеличивающийся с каждым годом экологический налог на жидкое котельное топливо, бензин, природный газ и электричество привел бы за десять лет к созданию в Германии более 600 000 рабочих мест. Минимизации энергопотребления можно было бы достичь главным образом за счет технических усовершенствований в строительстве и децентрализации производства самой энергии, что создало бы рабочие места для многих людей[309].

Еще больше рабочей силы понадобится, если сделать более дорогим потребление сырья. Аналитик Вальтер Штаэль опубликовал примечательный расчет на эту тему под интригующим названием «Западня ускорения, или Победа черепахи»[310]. Повышение цен на ресурсы обеспечило бы долговечным изделиям явное преимущество в части расходов перед их недолговечными и одноразовыми конкурентами и способствовало бы росту занятости. На примере автомобилестроения Штаэль показывает, что уже давно можно выпускать автомобили, шасси и блок двигателя которых служили бы двадцать лет вместо обычных ныне десяти. В случае модели, рассчитанной на десять лет, покупная цена составляет в среднем 57% суммарных затрат, и только 19% идет на ремонт. Однако за двадцать лет цена новой машины снижается до 31% всех расходов, а стоимость ремонта возрастает до 36. Если предположить, что расходы на автомобиль остаются такими же, как и в первом случае, то стоимость автоматизированного заводского труда была бы пропорционально ниже, а стоимость трудоемких ремонтных работ пропорционально выше.