Константин Базили - Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях Страница 51

Всего более Хозреф отклонял войну тем доводом, что в настоящую эпоху, каковы бы ни были ее последствия, она не полюбилась бы народу от одного конца империи до другого, не говоря уже о том, что европейские державы взирали с неудовольствием на все эти треволнения Востока. Махмуд ценил еще заслуги старейшего из своих пашей и его великий ум; но в этом колебании между миролюбивыми советами Хозрефа и нетерпеливым порывом к задуманной мести султан позволял своим окружающим насмехаться над зловещим стариком, а потом, заверяя министерство в твердом своем намерении сохранить мир, списывался через мабеин (собственную канцелярию) с главнокомандующим армией, позволял ему спускаться из Малатьи к югу в Самсат и задумывал планы грядущей кампании в тайной беседе с капудан-пашой, завистником и тени влияния Хозрефа. Хозреф председательствовал в совете; там обрабатывались разные отрасли гражданских преобразований империи. Совет разделял мнения своего председателя и еще более, чем министерство, желал сохранения мира. Махмуд при всех своих деспотических наклонностях не хотел, однако, действовать вопреки мнению совета и министерства.

Между тем в военное министерство поступали донесения главнокомандующего о постепенном его приближении к сирийской границе вдоль Евфрата, по обоим берегам реки. Ответственность этих движений, секретно предписанных султаном, Хафиз-паша брал на себя, оправдываясь то необходимостью искать воздуха более здорового для войска, слишком претерпевшего от суровости прошедшей зимы и от повальных болезней, то недостатком пажитей для своей кавалерии. Хозреф не терял еще надежды предупредить разрыв. По его предложению Порта решила отрядить в лагерь особенного комиссара для осмотра войск. Добросовестный доклад комиссара мог укротить воинственные порывы Махмуда. Но в угодность султану выбор пал на Таяр-пашу, которому заблаговременно был продиктован из мабеина будущий доклад его о состоянии армии. В то же время султан секретно поручал полковнику Омар-бею[210], австрийскому ренегату, осмотреть резервные дивизии в Анкаре и в Конье. Уже авангард Хафиз-паши был в Бире (иначе Биреджик) на левом берегу Евфрата, в тридцати верстах от сирийской границы и трех переходах от Халеба. В апреле авангард перешел за Евфрат, между тем как главный корпус сосредоточивался в Самсате, и приготовил на правом берегу реки укрепленный лагерь. В начале мая прибыл туда сам главнокомандующий и подвинул к этому пункту свой корпус. Здесь по обоим берегам Евфрата была еще граница турецкая, но переход реки имел грозное значение, и уже рушились и последние надежды приверженцев мира. Комиссар Порты, от кого ожидали в столице точных сведений, чтобы решиться на мир или на войну, ускорил, может быть, по секретным наставлениям султана, результаты вверенного ему поручения.

Египетские войска сосредоточивались в Халебе. Ибрахим-паша, начальник штаба Сулейман-паша, военный министр Мухаммеда Али Ахмед Менекли-паша одни за другим туда поспешили готовиться к походу.

Весть о приближении султанских войск потревожила всю Сирию. Ненависть к египетскому правлению стала обнаруживаться в мусульманской черни фанатической преданностью к султану. В Дамаске, в Тараблюсе, в Халебе, в Набулусе и во всей Палестине ждали только первого известия о вторжении султанской армии и о поражении Ибрахима, чтобы восстать народными массами с его тылу. Но в то же время кровавые угрозы глухо преследовали повсюду христианское народонаселение, на которое чернь готовилась излить первую свою ярость. Из Дамаска, горнила мусульманского ханжества, готовилась искра первой вспышки, и христианское его народонаселение обречено было выкупить потоками своей крови восьмилетнюю льготу веротерпимости под египетским правлением. Ибрахим хорошо понимал эти расположения сирийских племен. Он предписал эмиру ливанскому стать лагерем со своими горцами по соседству Дамаска, чтобы содержать и страхе буйную его чернь.

10 мая османская армия подвинулась еще вперед до Незиба[211], в двенадцати верстах от сирийской границы, и стала там укрепляться лагерем. Война делалась неизбежной; но и та и другая стороны силились избегать наступательных действий, ибо и той и другой стороне была повторительно объявлена воля европейских держав о сохранении мира: Мухаммеду Али — со строгими угрозами, султану — с подобающим приличием.

Теперь стали раскрываться планы Махмуда, зрело и основательно им обдуманные. Ему хорошо было известно моральное состояние Сирии. Появление султанских знамен у сирийской границы было призывом к восстанию народонаселений, утомленных от египетского владычества. При первом народном восстании султанская армия имела бы законный предлог вступить в край дли восстановления мира, для разбирательства жалоб и вопля народного на султанского наместника, а египетскому войску, стесненному со всех сторон бунтом народным и армией султана, не оставалось другого спасения, как бежать стремглав в Египет, пока еще общий бунт не пресек бы обратного пути. С другой стороны, близость султанских знамен могла подействовать на дух самого войска египетского, привязанного одним только страхом к игу дисциплины, видевшего в Мухаммеде Али и в его сыне счастливых похитителей, чуждого всякого сочувствия к ним и осужденного даже победами своими ковать себе цепи более и более тяжкие.

Моральное состояние войска египетского также хорошо было известно султану, как и расположение сирийских племен. Сомнения не было в том, что в несколько недель наблюдательной стоянки Хафиз-паша привлек бы на свою сторону больше половины этого войска. В таком случае султан и зачинщиком войны не был, и избегал случайностей сражения. Утвердительно можно сказать, что войско Хафиз-паши было наблюдательным корпусом и что его присутствие было достаточно для исполнения мысли султана. Но могли ли долго оставаться в таких обстоятельствах две армии одна пред другой, ограничиваясь взаимным наблюдением? Хафиз сделал свой лагерь неприступным со стороны сирийской границы. Ему оставалось ждать несомненного морального эффекта своей позиции, и так как армия Ибрахима по необходимости сосредоточивалась в Халебе, то первая вспышка народной войны в Харуане, в горах Набулусских, в северных отраслях Ливана, где всего более кипело неудовольствие на египетское владычество, могла бы обнять всю Сирию и передать ее без боя власти законного государя.

Уже заблаговременно предусмотрительность Махмуда обеспечила решительный успех при наступлении благоприятной минуты: Али-паша багдадский, который еще недавно усмирил бунт своего предшественника Дауда, был готов с бедуинами ворваться в Сирию через Евфратскую пустыню; Индже Мехмет-паша мосульский выступал из Месопотамии со своими милициями, чтобы поддерживать операции главной армии; курд Сулейман-паша марашский вел воинственные ватаги курдов, к которым присоединились бы соплеменные им кочевья курдов внутри Сирии; наконец, Хаджи Али-паша и Иззет Мехмет-паша командовали двумя резервными дивизиями в Конье и в Анкаре, первый — угрожая ворваться в ущелья Колек-Богаза, второй — для поддержания действующей армии. Если присовокупить к этому обширному плану, так тщательно заготовленному Махмудом, предположенное появление флота у сирийских берегов и десанта в Тараблюсе, по соседству мятежного Аккара, то армия Ибрахима была бы задавлена обступавшим со всех сторон потоком и успех был несомнителен.

Нетерпеливый Хафиз, едва укрепившись лагерем в Незибе, стал призывать к бунту ближайшие сирийские округа, стиснутые между двумя армиями, и при первом случае занял округ Орул и город Айнтаб за чертой сирийской границы. Этим преждевременно открылись неприятельские действия. Тогда же встрепенулись горские племена южных отраслей Тавра и стали спускаться партиями с Курд-Дага и Гяур-Дага на ближайшие округа египетских владений. В ливанских округах Аккаре и Даннийе народ волновался и умерщвлял египетских сборщиков податей и даже своего муселима.

Вся Сирия была готова восстать, но ошибки султанского полководца поставили еще раз империю на край погибели. Произошли небольшие стычки между бедуинами племени ханеди, бывшими в службе Ибрахима, и нерегулярной конницей Хафиза. Ибрахим письменно требовал у него объяснений, укоряя в нарушении мира и слагая с себя ответственность могущих воспоследовать бедствий. Хафиз в своем ответе, испещренном цветами восточного красноречия, оправдывался случайностями войсковых движений, обвинял в свою очередь отряды египетского войска в грабительстве поселян и, основываясь на письменных уверениях Ибрахима в повиновении султану и в желании сохранить мир, советовал ему действовать согласно со своими словами и с долгом верноподданного и мусульманина.

Все это было отголоском дипломатических объяснений этой эпохи. И султан, и Мухаммед Али, тщательно укрывая от Европы свои замыслы, обвиняли друг друга в нарушении мира. Кто же в самом деле был его нарушителем, вопреки дружелюбному ходатайству или строгому слову великих держав? Европейские кабинеты старались всячески сохранить на Востоке мир во избежание новых политических волнений, которые рано ли, поздно ли могли нарушить самый мир Европы, а потому могли быть взыскательны противу зачинщика. Но кто был зачинщиком? Ужели зачинщиком войны должно почесть всегда того, кто выпалит первую пушку? Султан Махмуд мог ли сносить равнодушно уничижение вынужденного Кютахийского договора, и сам Мухаммед Али пребывал ли верным своему договору? Не он ли просил содействия иностранных держав своим замыслам независимости? Одного этого довольно для оправдания задуманной султаном мести; и не говоря уже о неуплате условленной подати, о своевольной смене духовных сановников в Мекке и Медине, которых назначение принадлежит к неотъемлемым правам духовного главы ислама, все поведение Мухаммеда Али к государю и к государству обнаруживало в нем преступное посягательство на гражданские и духовные права Османова дома.