Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм Страница 54

Чему же учит нас исторический опыт России?

Для движения по пути реформ необходимы два условия.

Во-первых, должно существовать серьезное общественное давление на власть в пользу реформ. Общество, которое раболепствует перед властью, порождает, с одной стороны, тиранию, а с другой стороны — разрушительный экстремизм, большевизм. В России всегда не хватало сочетания твердости с уме­ренностью. Пока мы не научимся этому, мы будем бросаться из одной крайности в другую, вместо того чтобы неуклонно продвигаться вперед.

Во-вторых, необходимо, чтобы власть перестала бояться реформ и научилась их во время проводить. Хорошо известно, что такая политика не ослабляет власть, а укрепляет ее. В советских курсах обществоведения любят, ссылаясь на кого-то из основоположников (не то Маркса, не то Энгельса, не помню), приводить английскую буржуазию в качестве примера использования власти, не исключающего политических реформ. Но в своей собственной политике советские руководители подра­жают почему-то не английской буржуазии, а худшим образцам из русской истории. Стабилизация тоталитаризма — путь к ка­тастрофе. Окостенение и загнивание не может продолжаться вечно; рано или поздно, под влиянием какой-то внешней или внутренней причины должно произойти разрушение такого об­щества, и это будет ужасно. Слепой страх перед движением мысли, сопротивление политической и экономической либера­лизации ведут в пропасть. Роковым образом коммунистиче­ская власть в России повторяет ошибки династии Романовых.

Впрочем, исправлять ошибки Романовых можно различны­ми способами. Один диссидент сказал кагебисту: "При царе и то было больше свободы, чем сейчас!". На что тот возразил: "Вот и доигрались до революции!" Ответ не лишен логики. Он лишний раз показывает, кто есть кто в новой России при сравнении со старой и отражает, надо думать, точку зрения части партаппарата, и во всяком случае его верхушки.

Что ж, мы уже почти вышли на режим стационарного самовоспроизводящегося тоталитаризма, и возможность его сохранения в течение поколений не исключена. Но кагебист не учитывает двух обстоятельств. Во-первых, стационарный тоталитаризм возможен только при условии абсолютной стационарности — полного постоянства форм и норм жизни в качественном и количественном отношении. Ибо любые изменения, даже количественные, потребуют в конце концов каких-то новых решений, какого-то творчества, на которое тоталитарное общество не способно. Этого, к сожалению, не понимают партаппаратчики, вследствие отсутствия у них необходимой куль­туры, философского кругозора. Они, по-видимому, искренне полагают, что общество, наложившее запрет на свободную мысль, может до бесконечности "удовлетворять непрерывно растущие потребности". Во-вторых, не весь мир еще, к счастью, тоталитарен, он не остановился еще в своем развитии. Живя в этом мире, мы не можем его игнорировать, и это накладывает определенные ограничения на тех, кто стремится к вечному мраку.

Не то погубило Романовых, что они дали "слишком много" свободы. Свободы было хотя и больше, чем сейчас, но - ска­жем прямо - не так уж и много. В других странах было не­сравненно свободнее, и - ничего. Погубила Романовых неспо­собность вовремя проводить необходимые реформы, погуби­ло отчуждение между государством и передовой частью обще­ства. Возникло специфически русское явление - интеллиген­ция, образованный слой общества, находящийся в конфликте с государством. Не только государство было виновно в этом конфликте. Авторы сборника "Вехи" высказали много спра­ведливых упреков в адрес интеллигенции, они провидчески указали на те черты российской интеллигенции, которые в ко­нечном счете привели к большевистскому террору. Но все же основная, изначальная вина лежит без всякого сомнения на царской власти. И вот теперь мы видим, что советское государство идет по тому же самоубийственному пути, который привел к гибели царское государство (ах, если бы только государство!). Отказывая своим гражданам в элементарных политических правах и свободах, оно углубляет и увековечивает конфликт между властью и культурой, при котором общество не может нормально развиваться. Неужели все-таки исторический опыт ничему не учит Россию?

Инерция страха

Оба условия постепенной демократизации, давление снизу и способность к реформам наверху, не выполняются у нас, в сущности, из-за страха, а точнее, из-за инерции страха, вошедшего в нашу жизнь при Сталине. Страх, который парализует общество это страх сталинских жертв, страх, испытываемый властью, — страх самого Сталина. Пришедший к власти в результате невиданного в истории террора, Сталин подозревал каждого в тайном вынашивании планов возмездия, в каждом видел скрытого врага. Очевидно, этот элемент и до сих пор сохраняется в высшем руководстве. Жестокие и бессмысленные репрессии против инакомыслящих (которые вовсе не стремятся к вытаскиванию руководителей из их кресел) свидетельствуют о наличии этого элемента и в то же время регенерируют, подкрепляют его. Образуется порочный круг. Чтобы разорвать его, нужен хотя бы какой-то минимум доверия между властью и обществом, чтобы разграничить борьбу за идеи от борьбы за власть. Но при той пелене страха и лжи, которая нас окутывает, даже достижение этого минимума — труднейшая задача. Власть настолько боится реальных проблем, которые стоят перед страной, что даже не хочет назвать их по имени; она предпочитает отрицать очевидные факты. Это политика страуса, который прячет голову в песок от страха.

Дискуссия с большевиком

Разумеется, процесс демократизации не может не повлечь каких-то перемещений в партийно-государственной иерархии. Люди, решительно неспособные к работе в меняющихся условиях, должны будут сойти с политической сцены. Но если проводить реформы умело и постепенно, то они не будут угрожать основной массе правящего слоя. Человек — существо обучаемое, способное менять стиль жизни и работы при изменении условий. Почему мы должны думать, что советский партработник в этом отношении радикально (чуть ли не биологически) отличается от остальных людей? Мастодонты, конечно, должны будут постепенно вымереть, но обществу это пойдет только на пользу.

Тут я слышу голос современного большевика:

"Все это идеализм и иллюзии. Классовый интерес партийной верхушки состоит в том, чтобы ничего не менять ни на йоту. Они выросли в определенных политических условиях и привыкли, приспособились к ним. Они вполне довольны жизнью.

Зачем им демократизация, которая нарушит их покой, выну­дит как-то выкручиваться в новых условиях, доказывать свою правоту или другие достоинства на широких собраниях, риско­вать провалом на свободных выборах? Заставить их пойти на демократизацию, это все равно что заставить волка кушать капусту, это противоречит их природе, их классовому интересу".

Внешне правдоподобное, это возражение грешит тем, что вы­дает часть истины за всю. Указанный в нем эффект несомнен­но имеет место, смешно было бы его отрицать. Желание спо­койной жизни правящим слоем препятствует демократизации. Но чтобы сделать из этого эффекта решительный вывод о не­возможности демократизации, надо его дополнить еще несколь­кими положениями. Во-первых, надо предположить, что клас­совый интерес правящего слоя исчерпывается спокойной жиз­нью, так что никакие другие устремления ему как классу не свойственны. Но это неверно даже в рамках чисто марксистско­го подхода. Классовый интерес — это интерес, порожденный функцией данного класса в обществе. По Марксу, капиталист стремится к наживе не потому, что он жаден как личность, а потому, что такова его роль в обществе, в системе произ­водства, и если он будет вести себя иначе, то разорится и пере­станет быть капиталистом. Функция партийно-государственно­го аппарата — управлять страной. Он эту функцию и выполняет, однако далеко не наилучшим образом: тяжело опираясь на страх и широкий диапазон наказаний и не обеспечивая необ­ходимых условий для развития народного хозяйства и куль­туры. Более того, можно с уверенностью сказать, что если он не сменит стиля управления, то это приведет либо к полному окостенению с неизбежным разрушением от внешних причин, либо к революционному взрыву изнутри. Ни то, ни другое не соответствует классовым интересам правящего слоя. В его интересах была бы именно постепенная демократизация с вы­свобождением творческих сил народа, но при сохранении свое­го руководящего положения и власти. Трудности этого пути, в частности риск, что правящий слой не сможет сдержать про­цесс демократизации в определенных рамках, удерживают пра­вящий класс от шагов в направлении демократизации. Но какое отношение это имеет к социальным функциям правящего слоя? Неспособность найти приемлемое решение в сложной ситуации, а именно, найти путь демократизации с уверенным сохранением своей власти, никак не может быть выведена из со­циальной функции или социальных интересов правящего слоя. Если люди по лени, трусости или глупости не стремятся к тому, что было бы для них идеальным, то так и надо говорить, а не выдавать человеческие недостатки за социальный классовый интерес. Но действительно ли эти недостатки у представите­лей правящего класса так велики, что полностью, в любых условиях, блокируют возможность демократизации? Откуда это известно? Только из того, что они до сих пор этого не сде­лали? Но ведь состав каждого социального слоя непрерывно обновляется, и каждый процесс имеет свое начало.