Александр Трушнович - Воспоминания корниловца: 1914-1934 Страница 55

Говорили, что аптечные полки и так уже пусты. А злобу за отсутствие лекарств больные, в особенности застрахованные, переносили на врачей, которым было строго запрещено подрывать авторитет советской власти и сообщать пациентам, что лекарств почти нет, а на часть из тех, которые есть, наложена броня. Верным людям мы, конечно, говорили, как обстоит дело, а те сообщали дальше. Вышестоящие организации требовали от нас выполнения директив и проверяли в аптеке выписанные нами рецепты.

Для проведения этих мероприятий в жизнь нас заставляли и в медицине применять методы социалистического труда: соцсоревнование и ударничество. Врач или целый кабинет соревнуется с другим врачом или кабинетом: кто выпишет меньше рецептов и израсходует меньше лекарств (!). Производственная комиссия протоколирует договор, и все кончается ничем. А количество рецептов все равно сокращать надо. И ты их сокращаешь и, как обычно, идешь по линии наименьшего сопротивления.

Труд детский, труд женский

Детский труд в колхозах и коммунах обязателен. В начале 1930 года мне предстояла трудная и гадкая задача: меня назначили в комиссию по определению нормы детского труда в рыбколхозе. Я должен был ознакомиться с производством рыбной промышленности, сконцентрированной на берегу моря, чтобы получить некоторое представление об отдельных производственных процессах и применяемости в них детского труда. Для сельскохозяйственных колхозов центр уже определил эти нормы, для рыбколхозов их должны были высчитать только после полученных с мест данных и предложений. Нормы детского труда в СССР единственны в своем роде и характерны для систем, применяющих принудительный детский труд. Дети делились на три категории: первая — от десяти до двенадцати лет, вторая — от двенадцати до четырнадцати, третья — от четырнадцати до шестнадцати. Дети первой категории обязаны были работать два часа в день, второй — четыре, третьей — шесть.

Советское законодательство перечисляло все виды возможных полевых работ для каждой категории и в соответствии с этим определяло четверть, половину и три четверти трудодня. Подобные же нормы и классификация составлялись и для рыбколхозов.

Я ходил на производства, расспрашивал рыбаков и, наконец, составил себе некоторое представление об их труде. В нашей комиссии был комсомолец, прозвище которого было «идеалист». Он тихо негодовал, видя, как детей заставляют работать без нормы, как колхозы не считаются ни с какими предписаниями и не несут за это никакой ответственности.

Примером жестокой эксплуатации был женский труд. Женщины работали в колхозе наравне с мужчинами, и трудодень им засчитывался только после выполнения нормы, назначавшейся каждое утро бригадиром. Мужчина уже не мог содержать семью, паек был полуголодный и рассчитывался на одного работающего, имеющего колхозную книжку.

Каждый колхозник старался развести около своего жилья огород, все дворы были перекопаны. Если бы не постоянные переселения и перемещения, то огород мог бы как-то поддерживать семью. Работать дома возможно было только по вечерам и по ночам. Женщина должна была еще и варить, стирать, латать, следить за домашним хозяйством, и, хотя мужчина теперь больше помогал по дому, на женщину все-таки ложилось тяжелое бремя. Нормы, назначавшиеся человеку в колхозах, забирали все силы, а домашний труд истощал совершенно. Никогда еще русская женщина не была в таком тяжелом положении, как в это время.

Но еще более тяжелая судьба была у малых детей. Ребенок начинал недоедать уже в грудном возрасте. Количество женщин, способных кормить грудью, сокращалось. Я видел, как с каждым годом увеличивалось количество детей, переводившихся на искусственное питание, а питания этого не было. При потребкооперациях должны были существовать отделения, снабжавшие кормящих матерей продуктами детского питания и другими принадлежностями по уходу за детьми. Но там можно было приобрести только игрушки.

Я несколько месяцев добивался, чтобы этому отделению (Уголок матери и ребенка) отпускали какое-то количество манной крупы и сахара по справке врача. Во время приема в амбулатории я ежедневно выдавал до восьмидесяти таких справок. В «Уголке» по справке выдавали полфунта крупы и полфунта сахару. Служащие потребкооперации были мной недовольны, так как я доставлял им добавочную работу: каждую выдачу надо было регистрировать. Поскольку я не мог обращаться к их человеческим чувствам, пришлось ради спасения хотя бы нескольких детских жизней заняться демагогией. Демагогия подействовала.

Это счастье продолжалось несколько недель, а затем матери снова рыскали по станице в поисках манной крупы и сахара, давали поручения едущим в город. Но и там уже почти ничего достать было нельзя. Случаи рахита, авитаминоза, туберкулеза учащались, и мы удивлялись здоровому ребенку: «Как вам удалось его так сохранить и вырастить?»

Детская смертность во время коллективизации резко выросла. Завзагсом было строго запрещено об этом сообщать. Умерших детей зачастую стали хоронить без справок врача и загса, что до коллективизации было невозможно.

Санминимум

В начале коллективизации санитарное состояние в России пришло в такой упадок, что правительство вынуждено было издать декрет о санитарном минимуме. Он появился после всех других «минимумов» и не произвел никакого впечатления. Грязь стала невыносимой, всюду царила мерзость запустения. Берег моря стал свалкой, улицы не подметали, нечистоты со дворов, в основном бригадных, не вывозились, в учреждениях люди ходили по слою окурков.

А ответственность ложилась на меня: я по совместительству снова был санитарным врачом. Что я ни делал, ничего не помогало: ни штрафы, ни угрозы милицией. Никто из власть имущих пальцем не шевельнул: им надо было раскулачивать, выселять, выполнять и перевыполнять, а тут я со своими пустяками.

Однако надо было что-то делать, и я предложил устроить день санминимума с помощью школьников. Райком разрешил, но с условием, что инициатива якобы исходит не от меня, а от пионерской организации. Учителя и ученики получили инструкции от врачей, разбились на группы и обследовали станицу. Результаты сообщали в штаб, устроенный перед больницей. Проходившая у нас практику студентка делала стенгазету: тут же рисовала карикатуры, писала к ним тексты.

Мы зашли во двор третьей бригады и спросили:

— Товарищи, почему у вас такая грязь? Двор не выметен, уборная не вычищена, дохлая собака валяется?

Нам сказали:

— Идите, откуда пришли! Теперь хозяина нет, некому следить за чистотой.

В канцелярии рыбтреста нет форточек, нет плевательниц, на полу бумага и окурки, уборная грязная, доски проваливаются, нечистоты плывут через верх. В общежитии рабочих на полу толстый слой грязи со втоптанными окурками, все заплевано, умывальников нет, уборная далеко, оправляются возле общежития. В райкоме нельзя войти в уборную, оправляются за уборной. Заходили к колхозникам, а те говорят:

— Есть нечего, откуда будут нечистоты?

И еще говорили:

— Так зачем чистить? Завтра нас, может, отсюда выгонят, теперь мы тут — не хозяева.

Одна колхозница сказала:

— И чего вы, детки, по чужим домам лазите? Вам бы в школе сидеть да учиться.

Женщина была, конечно, права. Но у меня не было иного выхода. Кроме необходимости добиться хоть какого-то подобия чистоты, я знал, что кому-то из начальства вдруг может прийти в голову всю вину свалить на меня и нескольких коллег, и нам «пришьют дело», по которому мы окажемся саботажниками и вредителями, виновными в «отсутствии гигиены».

Выезды в районы

С медицинской точки зрения от коллективизации была одна, может быть, единственная польза: еда из общего котла вызвала боязнь заразы, в особенности сифилисом. Нас стали часто вызывать в детские ясли, бригады, общежития для определения, главным образом, кожных заболеваний, которые в большинстве случаев оказывались неспецифическими. Но мы охотно жертвовали временем, довольные тем, что сам народ указывает на людей, скрывавших от врача венерические болезни.

Несколько раз в год по выходным дням один или несколько врачей со средним медперсоналом выезжали в какой-нибудь отдаленный участок района или области, откуда трудно было добираться до медицинских учреждений с квалифицированными врачами.

Население оповещают заранее, прием происходит в школе или другом общественном здании. Врач-венеролог производит подворное обследование для составления картотеки кожно-венерических заболеваний района и предлагает соответствующее лечение.

Выезды были одной из редких положительных сторон советской действительности. Однако с началом коллективизации они стали для врачей новым источником моральных мучений: помощь людям свелась почти исключительно к выдаче справок. Отсутствие самых необходимых лекарств, в особенности мазей и хинина, свело эти выезды к профилактической болтовне. Хорошее начинание советская действительность превратила в карикатуру.