Ноам Хомский - Гегемония, или Борьба за выживание Страница 59

В качестве иллюстрации того, что Вторая мировая война не произвела в этом отношении никакого отрезвляющего воздействия, приведу пример Кении, где в 1950-х годах, в результате подавления последствий вспыхнувших там восстаний, погибло 150 000 человек. Эта кампания, сопровождавшаяся чудовищными репрессиями и террором, как всегда, руководствовалась самыми светлыми мотивами. Генерал-губернатор Великобритании объяснял кенийскому народу в 1946 году, что британцы распоряжаются землями и ресурсами Кении «по праву, которое завоевали их доблестные отцы и деды». Если «большая часть благ этой страны в настоящий момент находится в наших руках», то это связано с тем, что «они принадлежат нам по праву завоевателя», а африканским народам ничего не остается, кроме как научиться жить в мире, «который мы создавали на фоне социальных потрясений конца девятнадцатого и двадцатого веков»{353}.

Сама история день за днем преподносит нам непростые уроки, учитывая, что угрозы современного мира становятся более серьезными по мере увеличения доступа к средствам массового уничтожения.

Израильское военное руководство полагается не только на распространенную военную доктрину, основанную на принципе военного превосходства, но также на собственный опыт. Когда израильское командование в октябре 2000 года отдало приказ о проведении силовой операции с целью «сломить» палестинцев, используя при этом такие меры, как «коллективные казни», оно, вероятно, не предусмотрело, что это может спровоцировать «кровавые акты отмщения»{354}. Такой ответной реакции не последовало, когда израильский премьер-министр И. Раббин во время первой интифады, десять лет назад, направил войска для подавления волнений посредством избиения, пыток и унижения палестинского населения. Тогда, как и множество раз до этого, тактика применения израильтянами вооруженной силы сработала{355}.

В декабре 1982 года, в момент когда вспышки ожесточенного насилия Армии обороны Израиля на оккупированных территориях повергли в ужас даже самых воинственно настроенных израильских политиков, один известный израильский ученый и специалист в военных вопросах предупреждал об одной опасности. Она была связана с тем, что три четверти из миллиона молодых людей, которые отслужили в армии, «живут с мыслью, что задача вооруженных сил состоит не в обороне государства на поле боя против иностранного агрессора, а в систематическом ущемлении прав ни в чем не повинных людей, только по той причине, что они являются „арабушим“ и живут на землях, обещанных Всевышним евреям». Важный в этом отношении принцип был сформулирован Моше Даяном в первые годы после оккупации. Он заявил, что Израиль должен объявить живущим вокруг палестинцам о том, что «между нами не может быть согласия, вам остается либо жить, как скоты, либо покинуть эти земли, а мы будем ждать, пока вы примете решение»{356}. Однако палестинцы оказались «непреклонны» — они мирились с тяготами, но ничего не могли сделать.

Совсем иная ситуация началась после объявления второй интифады. На сей раз приказы израильского руководства жестоко подавлять недовольство палестинских жителей спровоцировали цепь акций террора, обрушившихся на Израиль, который утратил прежнее чувство неуязвимости и безнаказанности. В статье одной из ведущих израильских газет, опубликованной в этот период, был слышен отзвук опасений двадцатилетней давности:

После двух с половиной лет войны с палестинским терроризмом Армия обороны Израиля, которая берется за выполнение приказов, совершенно не обращая внимания на возможные последствия своих действий, обнаружила всю свою закоснелость и черствость. Армия обороны Израиля взрастила поколения солдат на мифе о безукоризненной моральной чистоте рядов вооруженных сил, а командирский состав усваивал представление о солдате, как о нравственно полноценном, мыслящем индивиде, который способен принимать жесткие решения. Если посмотреть на такого солдата с точки зрения соображений гуманности, то рождается жуткий образ: он становится машиной убийства, чья эффективность действий вселяет в сердце ужас{357}.

По мере того как соотношение убитых палестинцев и израильтян менялось с двадцати к одному до трех к одному, позиция США в отношении проведения силовых акций переросла из невнимания и слабой поддержки в гневное осуждение: по отношению к силовым акциям против Израиля. Они действительно были ужасными. Однако избирательность подхода говорит сама за себя, в этой связи не стоит искать истоки насилия в культуре и истории завоевателей.

Глава восьмая. Терроризм и справедливость: повторение прописных истин

Для того чтобы понять смысл любого неоднозначного и малопонятного явления, к которым, несомненно, относится феномен терроризма, пожалуй, лучше всего начать с рассмотрения базовых и общеизвестных понятий, относящихся к объекту наблюдения.

Во-первых, всякое действие оценивается с точки зрения его возможных последствий. Во-вторых, нельзя забывать о принципе универсальности — мы используем по отношению к себе те же критерии оценки, что и к другим людям, если не более жесткие. Эти общедоступные принципы лежат в основе теории справедливой войны, по крайней мере, если к ней относиться серьезно. Когда мы говорим о прописных истинах, возникает справедливый вопрос: насколько широкий круг людей считает их таковыми? В ходе дальнейшего исследования будет наглядно показано, что большинство людей, как мне кажется, категорически их отвергает.

Первый из приведенных здесь фактов требует некоторого пояснения. Конкретные последствия какого-либо действия могут иметь большую значимость, но они сами по себе не являются основанием для оценки его с точки зрения морали. Никто не стал бы хвалить Н. Хрущева за одно то, что ракеты, которые он разместил на Кубе, не спровоцировали войну. И в равной степени вряд ли кому-либо пришло бы в голову осуждать тех, кто в тот момент умножал страх, предупреждая о приближающейся опасности. Одобрительные возгласы в адрес «горячо любимого вождя» Северной Кореи в связи с тем, что он создал ядерное оружие и передал технологии по производству ракет Пакистану, выглядят абсурдно. Также было бы странно осуждать тех, кто выступает с предупреждением о возможных последствиях такого «дружественного шага», лишь потому, что в итоге все обошлось. Поборника государственного насилия, который принимается отстаивать подобные действия, стоило бы воспринимать либо как морального урода, либо как сумасшедшего. Все это выглядит очевидным до тех пор, пока аналогичные критерии не начинают применяться к нам самим. В таком случае безумие может быть представлено как норма и даже приветствоваться, а здравый смысл сурово осуждаться.

Давайте, тем не менее, не станем искажать смысл прописных истин и очевидных фактов. Предлагаю в этой связи рассмотреть некоторые важнейшие примеры, которые показывают, как проявляются эти аксиомы современной жизни.

Рассмотрим события 11 сентября 2001 года. Многие полагают, что эти нападения коренным образом изменили ход мирового развития и открыли новый «век террора» — именно под этим названием вышел научный сборник работ специалистов Йельского университета{358}. Все в один голос констатируют размытость значения термина «террор».

Нас интересует, почему это так. Официальные определения, которые дает государство, совпадают с целым рядом других, удобных для использования в различных целях, формулировок. В уставе армии США содержится следующее определение понятия «терроризм» — «намеренное использование силы для достижения политических, религиозных и идеологических целей посредством запугивания, принуждения и осуществления устрашающих акций». В американском праве имеется более подробное описание, которое, по сути, содержит ту же логику. Во многом сходно определение, которое использует британское правительство: «Терроризм — это применение или угроза применения силовых разрушительных, дестабилизирующих действий, призванных оказывать давление на правительство, запугивать общество с целью достижения политических, религиозных и идеологических целей»{359}. Эти определения кажутся вполне понятными. Они достаточно близки по своему значению к распространенным в употреблении формам и считаются уместными в тех случаях, когда речь идет о террористических действиях официальных врагов.

В своих работах по данной тематике, начиная с 1981 года, когда к власти пришел Р. Рейган и заявил о начале войны с терроризмом как о ключевом направлении внешней политики США, я использовал именно официальные правительственные формулировки базовых терминов. Эти формулировки особенно применимы в нашем исследовании, поскольку они появились вместе с объявлением о начале первой войны с терроризмом. Однако после этого никто не использовал их, со временем они вышли из употребления и не получили никакой достойной замены. Причины этого вполне ясны: официальные определения «терроризма» ничем не отличаются от «контртеррористической деятельности» (иногда она еще называется «конфликтом слабой интенсивности» или «операцией противодействия экстремизму»). Однако, несмотря на то что контртеррористические операции являются ключевым элементом политики США, неверно утверждать, что американская политика сводится к террористической деятельности{360}.