Константин Базили - Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях Страница 59

Но Порта не отказывалась от выгод своего положения. Она чувствовала неудобство внешнего посредничества и помнила, что протоколом трех из пяти великих держав еще недавно была признана независимость Греции. Но она помнила также надменные речи Мухаммеда Али накануне июльской ноты; была уже связана своим словом, боялась непосредственными переговорами оскорбить самолюбие своих союзников и пуще перепутать свое положение. Предложения Мухаммеда Али становились умереннее или дерзновеннее, смотря по приметам согласия или разногласия между державами. Он был уверен, что чем решительнее выкажет намерение отразить всякое насилие, тем труднее будет для кабинетов согласиться между собой и действовать заодно. Франция гласно отказывалась от всяких насильственных мер против упрямого паши и осуждала планы других держав. Когда министерство Тьера заменило кабинет графа Моле, была даже речь занять иные пункты на берегу Сирии и Малой Азии, подобно тому как за восемь лет пред тем была занята Анкона. Этим посягательством на независимое государство и нарушением торжественных обязательств своих пред другими державами нисколько не распутывала Франция восточного дела. Но министерство Тьера имело в виду европейскую сторону дела этого или, попросту сказать, опасалось раздражения умов во Франции, искало удовлетворения собственного самолюбия и не предвидело последствий опрометчивых своих действий.

Потеря войска и флота не были еще самым великим бедствием для Турции. Заступничество держав, при всех своих невыгодах, служило ей достаточным обеспечением. Но величайшим для нее бедствием была потеря того султана, чей ум, чья твердая воля поддерживали изнемогшее государство и если по недостатку материальных средств не могли наказать бунтующего вассала, по крайней мере, укрощали злой умысел той случайной олигархии, которой султаны принуждены вверять правительственную власть.

С первых дней нового царствования сплетни сераля и борьба министерских влияний превозмогли добрые природные наклонности Абдул Меджида. Обстоятельства придавали особенный вес министру иностранных дел Решид-паше, недавно возвратившемуся из Лондона. По его внушению и под благовидным предлогом развития системы Махмудовой в новом и торжественном виде министры успели ограничить права верховной власти конституционной пародией, известной под именем Гюльханейского хатти шерифа.

Мы имели уже случай вникнуть в смысл и в направление предпринятой Махмудом реформы[224]. С ведома его она, очевидно, клонилась к коренному изменению государственного права Турции. Махмуд бодро шел по проложенной стезе, с убеждением, что христианский элемент возымеет законный перевес. Он сохранял деспотические формы как надежнейшее средство к направлению предстоящим кризисом. В руках государя, одаренного твердой волей, права самодержавия служили к укрощению правительственного своеволия столько же, как и народного фанатизма. Махмуд последовательными распоряжениями и еще более личным своим примером и действием укрощал самоуправство и готовил элементы гражданского порядка, основанного на равенстве подданных пред законом и на ответственности лиц, облеченных властью. Он не провозглашал никаких теорий, не делал торжественных обетов, не связывал себя никакими обязательствами, не издавал законов, которых исполнение несбыточно в Турции. Он ограничивался практической реформой и не любил бредней.

Теперь наступили времена другие. С изменением внешних форм изменилось существенное направление предпринятого Махмудом государственного преобразования. Обманутый своими министрами молодой преемник Махмуда осудил самого себя совершенному бессилию, предоставил бездарным, корыстным, неверным временщикам судьбу государства и династии и вместо воссоздания империи по следам отца ускорил ее разрушение.

22 октября 1839 г. были созваны в один из дворов старого сераля, у Гюльхане (беседки роз), все вельможи, все высшие сановники, военные и гражданские, улемы, духовные главы подвластных народов, представители всех сословий. Дипломатический корпус также был приглашен на это торжество в свидетели обязательств, добровольно налагаемых султаном на себя самого. Султан восседал в открытом киоске в виду пестрого собрания. Риза-паша, министр двора, принял из рук его хатти шериф и передал Решид-паше, которому поручено было прочесть во всеуслышание.

Султан обещал своему народу коренное преобразование государственного права и искоренение тех зол, которые от давности и от насилия вошли в законную силу. Воспрещал продажу должностей и льгот, равно и лихоимство, которое под именем рюшфета составляет почетное преимущество власти и восходит даже до престола. Он отрекался от права произвольных казней и опал, равно и от права конфискации имуществ и от всяких произвольных наборов и налогов. Всем подданным без изъятия даровалась безопасность жизни, чести, имущества. Воспрещалось употребление яда, кинжала и пыток. Предписывалось судить виновных публично и никого без суда не казнить. Уничтожались монополии продуктов и отдача казенных налогов и доходных статей в откупное содержание (ильтизам). Предписывалась правильная раскладка податей и повинностей, по соразмерности со средствами каждого. Указывая на вековые язвы империи и приписывая им упадок торговли и промышленности, обеднение народа и ослабление государства, указывая в то же время на преимущества географического положения края, на богатство его почвы, на способности народонаселения, султан обещал в немногие годы силой своего хатти шерифа достигнуть вожделенного благосостояния, а для этой цели предписывал он правительству составить новые законы и издать новые постановления, основанные на новых началах, указанных в хатти шерифе, и на коренных началах духовного закона, которым оправдывались даруемые султаном льготы. Эти льготы, эти права даровались волей султана всем подданным без различия исповедания, то есть провозглашалась уже не веротерпимость, но решительное равенство между христианами и мусульманами. «В залог сих обетов наших, — присовокуплял султан в своем манифесте, — мы присягнем именем Аллаха пред санджак шерифом, священным знаменем пророка в точном их соблюдении и примем в том присягу улемов и высоких сановников наших».

Затем была прочитана публичная молитва; все присутствовавшие произнесли «аминь»; были принесены многочисленные жертвы, и сам султан с хатти шерифом в руках вошел в тот покой, где хранится санджак шериф, присягнул, возложивши руку на эту заветную святыню ислама, и присягнули за ним все вельможи, все министры и все представители высшей духовной иерархии ислама.

Трудно было придумать формы более торжественные и более обязательные для освящения нового порядка вещей. Если бы судьба народов и царств зависела от фразеологии и от торжественности обрядов, Гюльханейский акт открыл бы новую эру благосостояния для Турции, как это было обещано султаном. Акт этот положил начало преобладающей теперь в турецком правительстве системе торжественных обязательств. С той поры виновники народных бедствий набрасывают покрывало человеколюбивых и либеральных теорий и цветы красноречия на чудовищную вещественность фактов.

Редактор манифеста Решид-паша недаром пробыл столько лет зрителем конституционного права в Париже и в Лондоне. Он хорошо постиг, какое приложение может иметь оно в Турции. Единственным практическим последствием этой конституционной пародии было усиление министерской власти в ущерб власти монаршей, которая обращалась в орудие того из министров, чьи способности, чье пронырство могли завладеть пружиной управления и влияниями, обступающими султана. Султан клятвенно отказался от права произвольных казней и опал, от права конфискации имущества. Кто же, как не министры и вельможи, был подвержен султанской опале? Право конфискации служило в Турции к обузданию непомерного корыстолюбия пашей и вельмож. По истреблении наследственных деребеев султаном Махмудом нет в Турции другой аристократии, кроме служебной, между турками решительно нет других богатств, кроме тех, какие всяк по мере средств наживает в службе[225].

По старому государственному праву, состояние, нажитое в казенной службе, могло быть по произволу султана описано в казну, и даже султан почитался законным наследником лиц служебных. При таком порядке вещей служебные лица старались не навлекать на себя подозрения в чрезмерном обогащении. Гюльханейская присяга султана освободила временщиков власти от постоянно висевшей над их головой угрозы. Теперь могут они спокойно наслаждаться добром, нажитым всякими беззакониями. Правда, власть министров подчинялась теперь законным ограничениям, но на министров было возложено составление новых законов, которыми надлежало осуществить прекрасные теории султанского манифеста, а кроме указанного нами ограничения султанской власти остальное пребыло и пребудет теорией. Изменились формы, полицейская власть лишилась права смертной казни, которое было предоставлено прежде ее произволу, пытка воспрещена. Но в существе правосудие не улучшилось нисколько. Оно лишилось быстроты своих действий, которая составляла в прежнем порядке вещей единственное практическое его преимущество в Турции. Самоуправство власти стало проявляться не в прежнем грубом виде, с кинжалом и с виселицей, но в коварных преследованиях, которые с той поры заменили для народа судебную пытку прежней эпохи.