Давид Бранденбергер - Д. Л. Браденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956) Страница 70

«Вчера меня на бюро товарищ Николаев [960] спрашивал: в чем выразилось мое выступление против ЦК… Я неоднократно говорил — причем, говорил здесь, в Ленинграде, в присутствии Бадаева [961], Капустина [962], Николаев слышал и другие; говорил это в приемной, когда был в ЦК (но не со Ждановым, а в приемной Жданова), говорил и в приемной Кузнецова… о РКП. Обсуждая этот вопрос, я сказал такую шутку: "Как только РКП создадут — легче будет ЦК ВКП(б): ЦК ВКП(б) руководить будет не каждым обкомом, а уже через ЦК РКП". С другой стороны, я заявил, что, когда создадут ЦК РКП, тогда у русского народа будут партийные защитники. Это уже антипартийное заявление. Что же выходит? Попков хочет защитить русский народ, а ЦК ВКП(б), товарищ Сталин не защищают его? Это явно антипартийная линия. Мне товарищ Сталин на Политбюро показал, куда это ведет и что это значит. Но ведь когда я говорил это [раньше] в присутствии ответственных товарищей, меня никто не поправил по этому вопросу» [963].

Несмотря на некоторую невнятность объяснений Попкова, они все же позволяют понять многое — в частности, что идея РКП (б) была во второй половине 1940-х годов постоянной темой разговоров в кругу руководителей ленинградской парторганизации, которые считали ее вполне безобидной попыткой улучшить работоспособность партийного аппарата. Но что еще более важно, слова Попкова показывают, что Сталин отверг предложение о создании РКП (б) по той причине, что опасался, как бы она не привела к российскому самоуправлению. Он высмеял слова Попкова о том, что русским людям нужны «партийные защитники». «Товарищ Сталин на Политбюро показал, куда это ведет, и что это значит», — сказал Попков на пленуме и передал своими словами, куда именно, по мнению Сталина, это ведет: «Попков хочет защитить русский народ, а ЦК ВКП(б), товарищ Сталин не защищают его?» Генеральный секретарь считал, что подобные инициативы преследуют узко российские интересы и попахивают национализмом [964].

Но почему все-таки Сталин воспринял идею РКП(б) с таким подозрением и враждебностью во второй половине 1940-х годов, когда вся атмосфера в стране была насыщена руссоцентризмом? Ответ выглядит на первый взгляд неожиданно: постоянно прославляя русских людей, Сталин не был русским националистом и всегда выступал против любых попыток России добиться самоуправления. Русский народ нужен был ему как «руководящая» сила советского многонационального общества, его становой хребет. К тому же, с его точки зрения, русские были «наиболее революционной» частью общества; во второй половине 1930-х годов русский народ уже считался «первым среди равных», — его история, имеющая всемирно-историческое значение, его язык и культура делали его «старшим братом» в советской семье народов. Как высказался после войны в газете «Правда» А. Н. Поскребышев, «великий русский народ» выполнял исключительно важную роль в СССР, являясь «той цементирующей силой, которая скрепляет дружбу народов» [965].

Хотя столь откровенный руссоцентризм был принят правящей верхушкой на вооружение лишь во второй половине 1930-х годов, партия всегда рассматривала русский народ как основополагающий компонент всего советского общества. Это видно хотя бы из организационной структуры СССР, в которой не было предусмотрено русской компартии и русских органов самоуправления, дабы они не приобрели слишком большого влияния и не стали отстаивать собственные интересы, противоречащие планам всесоюзного руководства. Именно по этой причине благие намерения Попкова укрепить суверенитет РСФСР привели Сталина в такую ярость — они противоречили всей двадцатипятилетней практике управления страной.

Но подозрения Сталина и его гнев были вызваны не только этим. Среди обвинений, выдвинутых против Кузнецова, Попкова и их сторонников, два — предательство и заговор против ЦК — свидетельствовали о том, что планы ленинградских коммунистов представляли угрозу для советской системы как с административной, так и с идеологической точки зрения. К концу 1940 годов сталинский режим уже целое десятилетие использовал руссоцентристскую пропаганду для завоевания поддержки народных масс. Мобилизационная стратегия, принятая в СССР с первых лет ее существования и основанная на интернационалистских идеалах, оказалась к концу 1930-х годов недостаточной из-за низкого уровня образования широких масс, не позволяющего им постичь абстрактные теории марксизма-ленинизма, и была дополнена более прагматичной идеологической политикой, сфокусированной на русской истории, ее героях, мифах и иконографии. Подобный национал-большевизм, насквозь популистский, способствовал утверждению легитимности ВКП (б) и советского государственного устройства, намеренно стирая грань между понятиями «русский» и «советский» и интегрируя «великодушный» русский народ с его тысячелетней историей.

Вина ленинградцев заключалась в том, что их на первый взгляд невинное предложение об образовании русской компартии и органов самоуправления создавало угрозу для всей возведенной с таким трудом национал-большевистской идеологической конструкции. В частности, если бы российская компартия объявила себя «защитницей русского народа» и законной наследницей русского прошлого, ВКП (б) лишилась бы этого статуса, который она культивировала с конца 1930-х годов. Если бы РКП (б) перехватила у всесоюзной партии руссоцентристские лозунги и пропаганду, то последней для поддержания своего идеологического авторитета пришлось бы вернуться к сомнительной мобилизационной тактике, опирающейся на марксизм-ленинизм. Одним словом, РКП (б) была бы способна подорвать силу, авторитет и мобилизационный потенциал кремлевской власти, как никакая другая республиканская партия. Именно этот призрак российской административной и идеологической самостоятельности, который Хрущев назвал в разговоре «русским национализмом», побудил Сталина представить инициативу ленинградских коммунистов как предательство.

При всем том, невольно напрашивается вопрос, каким образом Ленинградская партийная организация умудрилась вырыть самой себе такую глубокую яму. Большинство аналитиков придерживаются мнения, что дело против Кузнецова, Попкова и их сподвижников сфабриковали Маленков и Берия [966], что у ленинградцев не было намерения создавать РКП (б) и их заставили оговорить себя после ареста осенью 1949 года [967]. Противоположную точку зрения высказывают некоторые русские националисты. Они утверждают, что жертвы «Ленинградского дела» действительно были руководителями самозванной «Русской партии», которая стремилась русифицировать СССР, заменив некоторых кремлевских руководителей еврейского и кавказского происхождения на своих ставленников [968].

Более вероятно, однако, что Кузнецов, Попков и их сторонники ошибочно поняли заявления партийного руководства о главенствующей роли русского народа в Союзе как намек на возможность самоуправления РСФСР. Эта ошибка — вполне простительная в руссоцентристской атмосфере послевоенного сталинизма — была на руку Маленкову и Берии, предоставив им материал, который можно было использовать для обвинения ленинградских партийцев в административном и идеологическом бунте. Уничтожив Кузнецова, Попкова, Родионова и других, Маленков и Берия значительно укрепили свои позиции. Вместе с тем, эти репрессии дают основание сделать вывод, что руссоцентризм партийного руководства страны играл прежде всего служебную, мобилизационную роль. Какой бы популярностью у русского народа ни пользовалась эта пропаганда в конце 1940-х годов, «Ленинградское дело» подтверждает, что даже на заключительной стадии сталинского правления руссоцентризм был призван в первую очередь утвердить авторитет ВКП(б) и укрепить советское государство, а не потворствовать «националистическим» устремлениям российских коммунистов.

В 1990 годы, отвечая на вопрос о причинах долговечности Маленкова в качестве одного из партийных столпов, его сын дал весьма интересное объяснение. Повторяя, по всей вероятности то что он слышал от других в детстве, А. Г. Маленков сказал, что его отец был единственным из приближенных Сталина, кто правильно понимал позицию Генерального секретаря по вопросу о «ведущей роли русского народа в нашем многонациональном обществе» [969]. Возможно, это было пустым хвастовством, однако обстоятельства «Ленинградского дела» подтверждают, что в 1949 году некоторые партаппаратчики действительно преувеличивали намерения Сталина отстаивать интересы Российской Федерации. Рядовые советские граждане впадали в эту ошибку еще в конце 1930-х годов. И в этом смысле «Ленинградское дело» также показывает, что этот популистский руссоцентризм достиг такой степени развития, на которой его уже трудно было отличить от национализма. Эта опасная тенденция захватила даже представителей советской элиты, и КПСС была вынуждена противостоять ей вплоть до распада СССР в 1991 году.