Динеш Д’Суза - Америка: каким мир был бы без нее? Страница 8

Хомски чувствовал к Фуко такое отвращение, что позже назвал его самым аморальным человеком из всех, кого он когда-либо знал.[21]

Фуко воодушевляла не только насильственная тирания и революционные репрессии западного пролетариата. В конце 1970-х гг. он ездил в Иран и стал очевидцем того, как проамериканский шах был низложен Аятоллой Хомейни. Фуко встречался с Хомейни и щедро хвалил его. Фуко также восхвалял иранскую революцию, будучи уверенным, что она не приведет к теократии: «В исламском правительстве никто в Иране не видит политический режим, в котором духовенство будет играть роль надсмотрщика или тирана. Иран будет настоящим фонтаном свободы. Что касается свобод, они будут уважаться до той степени, в которой их проявление не будет причинять вреда другим, а меньшинства будут находиться под защитой. Между правами мужчин и женщин не будет никакого неравенства. В политике решения должны будут приниматься большинством». В целом Фуко считал революцию Хомейни спонтанным взрывом духовного порыва. Он назвал ее «духовной политикой», считая, что Иран преодолеет ограничения того, чего можно достичь с помощью политических действий. При этом «выход за пределы ограничений» Фуко считал необходимым средством против западного давления.

Казалось, Фуко не знал, что Аятолла Хомейни десятилетиями произносил проповеди, разъясняя, какого рода исламское государство ему по душе. Эти идеи собраны в книге «Исламское государство», которую Хомейни опубликовал за несколько лет до прихода к власти. Получив ее, иранский правитель без промедления приступил к исполнению своей программы, установив царство террора. Сначала Фуко радовался казни бывших официальных лиц и тех, кто поддерживал шаха. Революции, говорил Фуко, должны действовать подобным образом. Но когда режим Хомейни начал казнить либералов, левых и гомосексуалистов, используя те же самые методы слежки, пропаганды и насилия, которые Фуко осуждал в других обстоятельствах — только в этот момент Фуко потерял свой энтузиазм. Он перестал говорить об Иране, обратившись к другим темам. Однако он никогда не извинялся за то, что поддерживал тиранию гораздо сильнее, чем любой из американских институтов. Вместо того чтобы предупредить об опасностях исламской тирании, он продолжал предупреждать об опасностях либеральной демократии.[22]

Почему Хомейни вообще так привлек Фуко? Я подозреваю, что причина была совсем не в Иране. Конечно, Фуко был там пару раз, но видел эту страну через призму своих предубеждений. В этом Фуко был одним из многих западных интеллектуалов, которые посещали тоталитарные страны и хвалили их систему управления. В течение двадцатого столетия прогрессивно настроенные интеллектуалы побывали в сталинской России, в маоистском Китае, на Кубе Фиделя Кастро, в Никарагуа под властью Ортеги и были очарованы «милым раем», который там якобы встретили. Каким-то образом репрессии остались для них невидимыми, хотя информация о них была вполне доступна. Очевидно, они проецировали свое собственное недовольство Западом на другие страны и видели их совершенно не такими, какими они были на самом деле. Точно так же Фуко превратил свою ненависть к Америке и Западу в восхищение Хомейни как заклятым врагом Америки. С точки зрения Фуко, Хомейни был достоин похвалы за то, что назвал Америку «великим Сатаной». Ведь это было сходно с мнением самого Фуко. Его слепоту можно обобщить, воспользовавшись словами Сола Беллоу: «Большая часть интеллекта может инвестироваться в невежество, если необходимость в иллюзиях действительно глубока».

Антиамериканизм Фуко, возможно, продолжал бы оставаться прочным и незыблемым, если бы не то, с чем он встретился, живя в Америке. Опыт убедил его, что в одном очень важном аспекте он не прав по отношению к Америке. Первоначально Фуко считал, что Европа — центр сексуальной свободы, а Америка — консервативная, пуританская страна. (Это мнение до сих пор разделяют многие.) То, что Фуко пережил в Сан-Франциско, полностью изменило его сознание. Вместо восприятия Америки как средоточия контроля и подавления, Фуко увидел страну, предлагающую новый тип свободы.

Интерес Фуко сосредоточился на разнице «нормального» и «ненормального». В своих ранних работах он пишет, что безумие когда-то считалось нормальным на Западе, поскольку в Средние века сумасшедшие свободно бродили среди нормальных людей. Но теперь Запад помещает умалишенных в специальные заведения, криминализируя их лишь за то, что они отличаются от других. Фуко продолжал изучать тюремную систему и пришел к удивительному открытию: людей бросают в тюрьмы только за то, что они «ненормальные». Согласно Фуко, тюремная система — это метафора современной жизни, в которой мы, считающие себя свободными агентами, в действительности подвержены различным формам незаметного институционального контроля. Этот контроль заставляет нас приспосабливаться к тому, что нормально, что от нас ожидают и что обязательно для исполнения, избегая при этом всего ненормального, эксцентричного и запрещенного. Глядя на сумасшедшие дома и тюрьмы, Фуко приходит к выводу, что большинство институтов (школы, банки, фабрики, сети магазинов, клиники, армейские бараки) напоминают сумасшедшие дома и тюрьмы. Работа Фуко посвящена разоблачению этих скрытых и не слишком скрытых форм власти и отстаиванию ценности нарушения правил как механизма, позволяющего взламывать систему контроля над индивидом.

Сегодня можно предположить, что вся эта болтовня была лишь апологией гомосексуальности, а в случае Фуко еще и педофилии. Фуко был гомосексуалистом, предпочитавшим секс с мальчиками-подростками. Он разработал сложную теорию, будто западная цивилизация провела фальшивое различие не только между гетеросексуальностью и гомосексуальностью, но и между взрослыми и детьми. В действительности же все якобы сексуальны от рождения и обладают способностью гибко переходить от гетеросексуальных предпочтений к гомосексуальным, ничего при этом не отбрасывая, даже педофилию. Фуко хвалит отношение гомосексуальной культуры к различию между мужчиной и женщиной и отвергает конвенциональную мораль, заменяя ее «лабораториями сексуальных экспериментов».[23]

Его биограф Джеймс Миллер сообщает, что Фуко проводил свои дни, занимаясь преподаванием, а свои ночи — ныряя в полную насилия садомазохистскую реальность Сан-Франциско. Днем он носил строгие брюки и пиджак, но вечером — кожаный костюм с дополнениями («защитой паха», зажимами для сосков, наручниками, плетками, палками для телесных наказаний, хлыстами и «эрекционными кольцами»). Миллер описывает все это в деталях. Фуко предпочитал употреблять наркотики перед тем, как заняться сексом. В 1975 г., впервые попробовав ЛСД, он говорил: «Единственное, что я могу сравнить с этим — секс с незнакомцем». В Сан-Франциско он открыл, что может иметь и то, и это. Фуко особенно наслаждался садомазохизмом, включая секс типа «хозяин-раб», который он рассматривал, как игру: «Иногда сцена начиналась с господина и раба, а в конце раб становился господином. Эта игра как источник телесного удовольствия очень интересна». Фуко видел садомазохизм «переживанием предельного состояния», что соответствовало его общему философскому пристрастию нарушать правила и проверять границы на прочность. Фуко сетовал, что гетеросексуалы упускают свои возможности: большая часть их энергии «направляется на ухаживания», а вот секс между людьми одного и того же пола «посвящен усилению интенсивности самого сексуального акта». О саунах для гомосексуалистов Фуко писал: «Можно пожалеть о том, что таких мест не существует для гетеросексуалов».[24]

Фуко понимал, что рискует своим здоровьем. Даже в 1983 г., уже зная, что СПИД уничтожает геев, он заявлял: «Умереть ради любви к мальчикам — что может быть прекраснее?» Миллер пишет, что Фуко, возможно, вплоть до самого конца не понимал, что у него СПИД. Спутник Фуко Даниэль Дефер, живший с ним долгое время, отрицает это, говоря, будто Фуко «прекрасно знал, что болен». Однако его это не беспокоило. Одно дело — рисковать собственной жизнью, но Фуко желал подвергать риску и жизни других людей. Очевидно, он чувствовал, что они также должны наслаждаться «опытами предельного состояния, даже если они несут смерть».[25]

Токвиль и Фуко — очень разные люди. Их разделяет не только разница в характере, но и полтора столетия. Токвиль был в совсем другой Америке, нежели Фуко. В известном смысле каждый из них приветствовал свободу определенного типа. Токвиль прославлял дух 1776 г. — предпринимательства, добровольных организаций, религиозной свободы. Фуко же — дух 1968 г., вовсе не свободу предпринимательства или Америку как силу, способствующую укреплению свободы в мире, но свободу телесного низа, свободу от ограничений традиционной морали. В чем разница между этими видами свободы? Какая из них лучше? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо раскопать корни как 1776-го, так и 1968-го гг.