Сергей Волков - Почему РФ - не Россия Страница 9

были редкими эпизодами и занимали весьма скромное место в их бурной военной

истории. Если учитывать все случаи столкновений (даже в составе коалиций), то

окажется, в частности, что Германия (Пруссия) сталкивалась с Россией лишь

однажды — в Семилетней войне, тогда как, например, с Францией — в 9 крупных

войнах, с Австрией — в 5 и т.д.; Австрия — вообще ни разу (тогда как с Францией

— 13 раз, с итальянскими государствами — 11, с Пруссией — 5, с другими немецкими

государствами — 5, с Испанией — 4, со Швецией — 3 и т.д.; Англия — дважды (с

Францией — 13, с Испанией — 12, с Голландией — 6, с германскими государствами —

9 и т.д.); Франция — 7 раз (тогда как с Англией и Австрией — по 13 раз, с

Испанией — 10, с Пруссией — 9, с итальянским государствами — 5, со Швецией и

Голландией — по 4, с Португалией — 3 и т.д.). Даже для соседей России, наиболее

часто с ней воевавших — Швеции и Польши войны с Россией вовсе не были основным

занятием. Швеция воевала с Россией 6 раз, но с другими странами за это время —

втрое больше (в т.ч. по 5 раз с Польшей и Данией, 4 с Францией, 3 с Австрией и

др.), Польша — 9 раз (включая мятежи XIX в.), но и это менее половины всех её

войн за это время.

Соответственно, и людские потери (убитые и умершие от ран и болезней),

понесенные европейскими странами в войнах с Россией (85% их приходилось на

участие России в европейских коалициях) составляли крайне незначительную часть —

примерно 10% общих их потерь за это время (примерно 140 тыс. в XVIII и 760 тыс.

в XIX столетиях из 7,8 млн. всех потерь за эти столетия). В то время как в

войнах между собой европейские государства потеряли в XVII в. свыше 2,6 млн.

чел., в XVIII в. — около 3,8 млн. и в XIX в. свыше 3,1 млн. чел. Причем ряд

европейских войн отличался чрезвычайной ожесточенностью (особенно между

протестантами и католиками в XVI–XVII вв.). В современном общественном сознании

как катастрофические расцениваются потери Второй мировой войны, когда основные

участники потеряли до 10% населения, однако, например, в Тридцатилетней войне

Германия (Священная Римская империя) лишилась 50% населения, причем отдельные

области — до 70 (в Чехии, например, из 2,5 млн. жителей осталось 0,7) и даже 90%

населения.

Посмотрим теперь, кому же действительно «противостояла» Россия в это время, на

войны с кем тратила свои ресурсы. Как и в прежние времена, с XVII в. до Первой

мировой войны, это были Юг и Восток. С Турцией России приходилось сталкиваться в

1632–1641, 1674, 1676–1678, 1711, 1736–1739, 1768–1774, 1787–1791, 1802–1812,

1827, 1828–1829, 1853–1856 и 1877–1878 гг., не говоря о том, что XVII столетие

прошло в постоянной борьбе с вассальными Турции крымскими татарами,

опустошавшими южные окраины (урон, нанесенный ими, был огромен; в начале XVII в.

иранский шах, знакомый с состоянием восточных рынков рабов, выражал удивление,

что в России ещё оставались жители; только за первую половину XVII в. было

угнано из России не менее 150–200 тыс. чел., не меньшими были потери русского

населения на территории Речи Посполитой, куда за то же время было совершено 76

набегов). С Ираном Россия воевала четырежды (1722–1734, 1796, 1803–1813,

1826–1828). С конца XVIII в. Россия ведет войны на Кавказе, а с конца 30-х годов

XIX в. — в Средней Азии (первая экспедиция куда была отправлена ещё в 1717 г.),

наконец, продолжается освоение Сибири и Дальнего Востока, в ходе которого

приходилось иметь столкновения как с монголами, так и с Китаем (1647–1658 и

1685–1686), а на рубеже XX в. Россия приняла участие в Китайском походе 1900 г.

и Русско-японской войне.

Понесенные потери (убитыми и умершими от болезней), которые для XVIII–XIX вв.

довольно хорошо известны, также дают представление о «приоритетах». Шведские

войны XVIII–XIX вв. обошлись России примерно в 130 тыс. чел., польские — менее

50 тыс., участие в Семилетней войне — 120 тыс., в наполеоновских войнах — около

460 тыс. (всего около 760 тыс.). В то же время в одних турецких войнах погибло

не менее 740 тыс. чел., в экспедициях на Кавказе, Средней Азии и иранских войнах

в XVIII в. 150 тыс., в иранских войнах XIX в. не менее 30 тыс., в кавказских

войнах XIX в. — 145, в Средней Азии — около 10 тыс., в Сибири и на Дальнем

Востоке — около 60 тыс. (в т.ч. 51 тыс. в Русско-японской войне), т.е. всего на

южных и восточных рубежах примерно 1140 тыс. чел.

Так что никакой особой враждебности «Европы» к России и наоборот на деле не

просматривается, налицо как раз традиционная вражда её с Востоком, и прежде

всего с Турцией. Другое дело, что кому-то это может показаться огорчительным, а

такая история — «неправильной», поскольку из таких-то и таких-то соображений

дружить следовало не с теми, и воевать — не с теми. Тому, кто по каким-то

причинам особенно не любит, допустим, немцев, или католиков, или англичан, или

протестантов, представляется, что именно с соответствующими странами России и

следовало бы бороться. Хотя более логичной и естественной выглядит точка зрения,

согласно которой, напротив, к тем или иным странам, нациям и конфессиям

следовало бы относиться в зависимости от того, какую роль они реально играли в

российской истории.

Конечно, над антипатиями обычно давлеет и ситуация настоящего момента.

Обострение отношений с той или иной страной или группой стран или устойчиво

плохие с ними отношения на протяжении жизни конкретного поколения людей

порождают соблазн перенести эту ситуацию и в прошлое, придать ей «естественное»

оправдание как явлению «онтологическому». Тогда и выхватываются из истории

отдельные «правильные» события и возводятся в ранг «судьбоносных», в то время,

как сколь угодно большое число однопорядковых им «неправильных» игнорируется.

Кроме того, людям, посвятившим себя служению определенной идее, обычно

свойственно придавать преимущественное значение «слову», а не «делу», а также

принимать первое за второе. Были ли, скажем, во второй половине XIX в. в России

основания подозревать Европу во враждебности? Были, потому что европейская

пресса того времени была полна антироссийскими статьями, а общественное мнение

относилось к России более чем прохладно. Но если посмотреть на суть претензий к

Европе того же Данилевского, видно, что справедливы они именно в отношении

общественного мнения (обвинения России в том, что она есть «завоевательное

государство», «гасительница свободы», «противница прогресса» и т.п.), но никак

не в отношении реальной политики европейских государств. Подобное отношение

существовало и за сотню лет до того, но европейские правительства им никогда (до

20-х годов XX в. во всяком случае) не руководствовались. Причем «общественное

мнение» в разных европейских странах было примерно одинаково (между прочим,

точно такое же с 60-х годов XIX в. существовало и в самой России), что не мешало

одним из них дружить с Россией против других в зависимости от реальных

интересов. Это и неудивительно, учитывая, что в то время те, кто определял

политику государств и те, кто создавал общественное мнение, были людьми

совершенно разными. Так что «фобии» к реальной истории и политике имели весьма

отдаленное отношение.

Любопытно, что сознательное политическое противопоставление России «Европе» в

публицистике как система фактически начинается в XIX веке, то есть кар раз

тогда, когда она максимально «европеизировалась», и основано на различиях в

характере власти. Собственно, до самого конца XVIII века противопоставление

европейской «демократии» русскому «деспотизму» было бы бессмысленным, поскольку

«эра демократии» начинается в лучшем случае с французской и американской

революций, да и после этого та же Франция несколько десятилетий жила в условиях

авторитарных бонапартистских режимов, а в большинстве европейских стран

сохранялись традиционные монархические режимы. В этих условиях

противопоставляемая России «Европа» фактически сводится к Англии (где

монархический режим претерпел качественную трансформацию во второй половине XVII

века) и Голландии, и если кто в Европе и стоял особняком и мог считаться

«отщепенцами», так именно эти страны.

Разумеется, с третьего десятилетия XX в. «общественное мнение» (а правильнее

будет сказать — те, кто его создает) в результате «восстания масс» получило

гораздо большие возможности влиять на государственную политику, да и ряды тех,

кто её определяет, в огромной мере пополнились теми, кто ранее создавал

«общественное мнение». Однако и до настоящего времени заметно, что «мнение» и

политика вещи все-таки разные. Но и сейчас «православно-патриотические круги»,