Коллектив авторов - По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения Страница 10

Вторая часть книги, «Демонологии и орнитологии», продолжает исследовать интертекстуальные и типологические пересечения между творчеством По, Бодлера и Достоевского, а также причудливое и фантастическое в контексте поэтики их произведений. Мы выделили два тематико-образных блока: во-первых, демонические персонажи, во-вторых – птицы. Выбор предопределен рекуррентностью образов: демоны (бесы, черти) и двойники играют значительную роль в рассказах По, поэзии и прозе Бодлера, повестях и романах Достоевского, в то время как По и Бодлеру принадлежат два самых известных орнитологических стихотворения XIX века – «Ворон» и «Альбатрос». Важно и то, что данные образы присутствуют в двух ипостасях: с одной стороны, как персонажи, с другой – как фигуры, концепты, эмблемы, выражающие мировоззрение авторов («бес противоречия» По, черт Достоевского) или метафорически замещающие их самих (птица как эмблема поэтического творчества, символ поэта). Наконец, обе темы подчас пересекаются, накладываются друг на друга: например, у По «глаз грифа» наделяет персонажа демоническими чертами, тогда как ворон настойчиво сравнивается с дьяволом (ср.: «Are you bird or devil?»; в переводе М. Зенкевича: «Птица ты иль дух зловещий!»). Это позволяет рассматривать обе темы в том числе сквозь призму фрейдовской категории «жуткого», которая очень точно указывает на новое, характерное для современной эпохи понимание фантастического. Кроме По, Бодлера и Достоевского в этой части фигурируют – в рамках компаративного исследования – Жан Поль, Малларме, Генри Джеймс, Ницше, Георге, Рильке, что говорит о преемственности и наследии исследуемых топосов в рамках современной литературы.

Глава Эльвиры Осиповой «Черт в рассказах По и в романе Достоевского “Братья Карамазовы”» помещает фигуру черта в контекст литературных и философских воззрений По и Достоевского; демонический персонаж используется обоими авторами одновременно как прием создания атмосферы фантастического и как полемическое высказывание. В главе сопоставляются рассказы По «Бон-Бон», «Не закладывай черту своей головы», «Черт на колокольне», «Бес противоречия» и роман Достоевского «Братья Карамазовы». Обращая внимание на целый ряд сходств в изображении демонических персонажей, включая комическое снижение, гротескность и конкретику деталей, Осипова тем не менее выявляет глубинное мировоззренческое различие писателей. Если у Достоевского черт выступает как орудие морального выбора, у По этот выбор начисто отсутствует, подменяясь иррациональностью, противоречивостью, желанием поступать назло себе: бес или демон толкает героев По на самообличение, но они не испытывают угрызений совести и раскаяния.

Эдгару По принадлежит и один из самых известных образов Doppelgänger в литературной традиции XIX века: двойник в рассказе «Уильям Уилсон» – олицетворение совести и одновременно персонаж, не лишенный темных, демонических черт; он преследует главного героя и встает как «призрак» (spectre) на его пути. В главе Ирины Головачевой «Битва alter ego: от По до Генри Джеймса» предложен компаративистский анализ трех произведений: «Уильяма Уилсона» По, «Двойника» Достоевского и «Веселого уголка» Джеймса. Литературный потенциал двойничества рассматривается как способ передачи своеобразного кластера «генетических признаков» по наследству, причем генеалогию Головачева предлагает вести именно от По. Три выбранных текста «интересны не только потому, что демонстрируют разнообразные сюжетные возможности образа Doppelgänger в литературе, но и потому, что двойники [в них] выступают в качестве изобразительного средства передачи изначальной, генетической информации о видах и прагматике дублирования как способа самоидентификации автора и (или) персонажа». В частности, они демонстрируют продуктивность двойнического топоса, отражающего экзистенциальную тревогу вследствие победы alter ego над ego главного героя.

Демонологическую секцию второй части книги завершает глава Элины Абсалямовой «Языки необъяснимого: страх, смех и творчество», в которой демонизм целиком переводится в метафорический регистр. Название отсылает к рассказу По «Ангел необъяснимого» («The Angel of the Odd», 1844). «Не углубляясь в размышления об адекватности перевода слова “odd” на французский язык как “bizarre” (Бодлер) и на русский как “необычайное” (Энгельгардт, 1896) или “необъяснимое” (Бернштейн, 1970), но памятуя о странном наречии, на котором изъясняется “ангел необъяснимого”, а также о его инородной, но неоднозначной ангельской сущности», Абсалямова обращается к функции иноязычных вкраплений, имитации иностранного акцента, макаронической и ломаной речи и прочих «маркеров чужеродного» в произведениях По, Бодлера и Достоевского, выявляя их металитературные смыслы. В частности, эти приемы выражают сложное отношение всех трех авторов к собственной идентичности, с одной стороны, и к проблеме иного – с другой.

Следующая глава – «Братья по перу: птицы, трансцендентное и “жуткое” у По и Бодлера» Александры Ураковой и Тима Фэррента – ставит своей целью выявить специфику орнитологических образов у По («Ворон») и Бодлера («Альбатрос», «Лебедь»), рассматривая их сквозь призму дихотомии присутствия и отсутствия, трансцендентного и имманентного, обычного и «жуткого», а также в контексте литературного братства двух поэтов. В двусмысленности, амбивалентности птиц По и Бодлера, насильно вырванных из естественной среды и помещенных в мир людей (ворон – домашний питомец; пойманный матросами альбатрос; лебедь в городе), авторы видят источник «жуткого» (uncanny) – неизвестного, непривычного, странного, раскрывающегося в обыденном, знакомом (canny). Одновременно с этим у По и вслед за ним у Бодлера птицы утрачивают свойственную романтической орнитологической поэтике связь с божественным/небесным и превращаются в эмблемы, которые тем не менее лишены характерных для барочных и классических эмблем «утешительного обобщения и катарсического эффекта». Предельное выражение поэтического метода По и Бодлера мы встречаем в поэзии Малларме, подводящей «итог диалектическим отношениям между птицами, трансцендентным и “жутким”».

Две последние главы второй части, «Черная галка, ворон и дятел: мотивы птиц у Жан Поля, По и Ницше» Алексея Аствацатурова и «Птицы Бодлера, Георге, Рильке: опыт сравнительной поэтологии» Алексея Вольского, вводят орнитологическую тему в немецкий литературный контекст. В центре главы Алексея Аствацатурова – «Ворон» По, с которым невидимыми нитями оказывается связан мало известный русскому читателю роман Жан Поля «Титан» (1806), с одной стороны, и поэзия Ницше, с другой. Не только черная галка в «Титане», выполняющая функции греческого хора в трагедии, предвосхищает, впрочем, куда более лапидарного ворона По, – роман Жан Поля и стихотворение По объединяют мотивы инсценировки, театрального представления или действа, где птицы становятся неотъемлемой частью изощренного механизма самоистязания. Орнитология Ницше включает в себя альбатроса, голубей и ворон, однако особенно интересен в компаративном контексте веселый дятел, задуманный как пародия на ворона По. «Отвергая настроение “Ворона”, Ницше стремится полностью преобразовать инструментовку стиха, превращая аллитерационные цепочки и ассонансы в веселую моцартовскую музыку, в музыку насмешки, говоря “да” жизни».

В главе Алексея Вольского сравниваются три стихотворения: «Альбатрос» Бодлера, «Владыка острова» Стефана Георге и «Фламинго» Райнера Марии Рильке в свете идеи Беньямина о так называемом «чистом языке». В каждом из исследуемых текстов образ птицы получает поэтологическое измерение, причем «если у Бодлера птица – аллегория противостоящего толпе поэта-страдальца, а у Георге – символ чистой поэзии, то в сонете Рильке “Die Flamingos”она выступает как символ, через цепочку метафор рефлектирующий сам процесс поэтического творчества». Таким образом, можно сказать, что Рильке, как и Малларме, доводит до логического предела, абсолютизирует изначальный поэтический импульс Бодлера в рамках поэзии и мироощущения модернизма.

Следующая часть книги, «Национальные гении, их сообщники и противники», переносит фокус внимания с проблематики и поэтики произведений По, Бодлера и Достоевского на механизмы рецепции, интерпретации, перевода и иных форм символической деятельности, направленной на интеграцию национального гения в инокультурную среду. Эта тема особенно актуальна в связи с фигурой По, который был объявлен национальным гением не в Америке, а за границей, прежде всего в Европе, хотя и здесь он обрел не только адептов и сообщников, но и противников. Феномен бодлеровского культа По достаточно хорошо изучен, но невзирая на это все еще нуждается в переосмыслении и нюансировке. То же можно сказать о немногословном, но чрезвычайно важном комментарии Достоевского к трем рассказам По в его журнале «Время» в 1861 г. Разумеется, у Бодлера и Достоевского были собственные последователи, переводчики, посредники; причем особенно любопытно, когда в роли такого посредника выступает не другой известный писатель или поэт, а малоизвестный коллекционер или исследователь-дилетант, посвятивший свою жизнь кропотливой деятельности по изданию, переизданию, собиранию, переводу и т. д. произведений своего кумира. Наконец, не менее примечателен феномен прочтения и разночтения произведений того или иного автора в рамках отдельного художественного направления, которое заново изобретает фигуру национального гения в соответствии с заданной эстетической программой и в зависимости от исторических и социокультурных обстоятельств своего бытования.