Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков Страница 11

— Я тоже, Илья. А у меня новость. Я сказала маме…

— Что сказала?

— Что у меня есть ты!

Самое время сейчас поехать к Даше, накупить разных вкусностей, фруктов, она очень любит мандарины, особенно абхазские. Накупить абхазских мандаринов и к ней. Сесть на краешек кровати, погладить по голове, напоить чаем. Но ехать к Даше — это уже почти сватовство. «У меня есть ты!» Раз мама знает обо мне, то мой визит она расценит однозначно. Но он не может явиться в Дашин дом, не сказав ей всю правду. Значит, враньё продолжается…

— Попробуй заснуть, Дашенька, лучшее лекарство — это сон.

Даша примолкла. Илья так хорошо её чувствовал, что сразу понял: конечно, она хотела, чтобы он её навестил. «Дашенька, я не могу, я запутался, Дашенька…» — чуть не сорвалось с языка.

— Хорошо, ты завтра, как проснёшься, сразу звони. Договорились?

Перед сном Илья думал о вранье. О разрушающей силе обмана. Единожды солгав… Вот почему это страшно — единожды солгав. Потому что за этим «единожды» последует второй, третий, сотый раз. Обман подчинит себе человека, сделает его малодушным, заставит хитрить и приспосабливаться. Если бы тогда, на катке, сразу он сказал Даше правду! Как борзая помчался бы сейчас в её дом, и к абхазским мандаринам добавил бы роскошный букет роз для Дашиной мамы: «Я прошу руки вашей дочери».

Илья галантен, Илья красив, Илья честен. Ему нечего скрывать от Даши. Она знает, он был женат, теперь в разводе, с кем не бывает. Она знает, у него дети. Но разве дети могут быть помехой тем, кто счастлив и любим?

«Хватит тянуть. Надо рассказать Даше всё. А вдруг она не простит обмана? Я буду валяться у неё в ногах, просить прощения. Нет мне без неё жизни! Буду умолять её стать моей женой. Завтра же и пойду. С мандаринами. Пока без цветов. С цветами я пойду после развода с Викой», — решил Илья.

В храме как-то не так. Что-то происходит. Шушукаются, переглядываются, мелко крестятся, у многих красные глаза. Встретились взглядом с Галиной Степановной. Она стояла у подсвечника справа. Вика кивнула ей, та ответила, но тоже не так, как обычно, — лёгким поклоном и улыбкой, а лишь устало и скорбно опустив глаза. У плохих вестей быстрые ноги. Уже через десять минут Вика знала: во время родов умерла матушка. Младенец, мальчик, выжил. Вика услышала за спиной разговор двух прихожанок:

— Пятеро остались, пятеро, ой, Боженька, ой, помоги.

— Почему умерла-то?

— Говорят, сердце… Маялась она с сердцем, ей бы покой, а всё на ней. Вот и… Царство Небесное рабе Божией Ксении.

Вика повернулась к женщинам.

— Правда? Это правда?

Те скорбно закивали головами.

— Правда, миленькая, правда, кто такими вещами шутить будет.

Служил другой, незнакомый батюшка. Старый, обросший сединой, грузный, неповоротливый. Вика вышла на улицу. Ей захотелось сесть, новость подкосила ноги. А весна по церковному двору гуляла хозяйкой. Слепило глаза от нестерпимого света — это небесная синь растворилась в золоте солнца и засияла безжалостно, проникая в самые потаённые уголки. Весной особенно остро ценится жизнь, и робкое семя надежды, проклюнувшись и отогревшись, не против стать крепким, укоренившимся ростком. И в этом торжествующем свете — смерть. Какая жестокость. Почему оборвалась молодая жизнь? Четверо, нет, теперь пятеро деток — сироты. А какими силами жить дальше батюшке? Ведь он уже никогда не сможет привести хозяйку в дом, Вика знала, священники второй раз не женятся. Значит, один. Пятеро. Господи, какая страшная, какая непоправимая беда. Вика вспомнила матушку. Круглолицая, полная, неунывающая, никто не видел её одну, Вика тоже. Всегда с коляской, да ещё за юбку цепляются, да ещё убегают, да ещё дерутся, да ещё лезут куда нельзя. А матушка — сплошное благодушие. Ни тебе насупленных бровей, ни тебе повышенного голоса. Пела на клиросе. Коляска под боком, двое возятся на полу, один заснул на лавке. А она — поёт. Красиво пела. Поговаривали, что она окончила консерваторию. Матушка своей полнотой и теплом напоминала печку. Возле неё погреться — и можно жить дальше. Почему Вика ослушалась и не подошла к ней, как советовал батюшка. Разве бы она посоветовала плохое?

Вика посидела на солнышке и вернулась в храм. Она не поверила своим глазам. На амвоне стоял… их батюшка. Да-да, отец Леонид. Вика смотрела на него почти с ужасом. Отец Леонид бледен, и без того впалые щёки впали ещё больше, от этого чёрная борода кажется длиннее. Высокий, худой. Он стоял и молчал, ждал, когда все стихнут. Появление батюшки поразило всех. По храму прокатился тихий гул. И замер храм, готовый внимать слову пастыря:

— Братья и сестры! Я пришёл к вам поделиться посланным мне горем. Несколько часов назад в больнице… — голос его дрогнул, он замолчал, собираясь с силами, — в больнице умерла раба Божия Ксения, моя матушка, мать моих теперь уже пятерых детей. Господь забрал её в Небесные обители совсем молодой и не мне, грешному, спрашивать почему. Так Он распорядился, — отец Леонид опять замолчал. — Я пришёл к вам… просить молитв о моей матушке, новопреставленной Ксении. Она всегда была рядом со мной, рядом с вами, она никогда никому не отказывала в помощи. Теперь помочь надо ей. Я прошу вас поменьше хлюпать носами и бросать на меня жалостливые взгляды, а побольше молиться о матушке. Это благословение. Раз Господь так решил, примем это как Его волю. А воля Господа всегда добра.

Батюшка замолчал. Хотел ещё что-то добавить, но, видимо, передумал. И вдруг произнёс обычным деловым голосом:

— Завтра служба, как всегда, в девять, прошу не опаздывать.

Тишина. И была в той тишине благодарная живая правда. Вика подумала, что люди очень соскучились по настоящим чувствам. Она тоже, она не исключение.

К Галине Степановне после службы не зашла. Всё по той же причине. Не хотелось мельчить пустыми разговорами эту самую правду. Вика несла её в сердце бережно, как хрустальную вазу с диковинными цветами. Надо купить хлеба. Но Вика не зайдёт в булочную, есть немного вчерашнего, обойдётся. Надо заплатить за телефон. Потом, потом, успеет. Сейчас скорее домой — с правдой. Надо успеть принять её в сердце, а для этого вычистить его от придуманных бед, освободить для неё, для правды, место.

Она забыла, когда молилась. Всегда что-то мешало, всегда казалось, успеется, всегда откладывалось до очередного понедельника. Но сейчас, после батюшкиных слов, сердце её стучало в нетерпении к молитве. Душа просила о ней, душа стремилась к ней, душа жаждала её, как истомившийся без крова путник. Скорее, скорее, не растерять, успеть.

Она влетела в квартиру и первый раз не обратила никакого внимания, что в ней пусто и одиноко. Бросилась искать спички. Надо зажечь лампадку, скорее… Масло в лампадке загустело, давно не зажигалась, давно. Где спички, где? Вот они, в ящике кухонного стола, рядом с ложками, вилками. Зажгла. Платок! Платок на голову. Теперь всё. Молитвослов. Нет, лучше Псалтирь. Псалтирь за усопших. За новопреставленную рабу Божию Ксению. Господи, управь её загробную жизнь! Господи, прими её в Свои Уделы.

Чем больше молилась, тем больше одолевала жажда духовных слов. Каждую страничку Псалтири перелистывала с опаской, что устанет, что правда, которую она донесла до дома, исчезнет, и её квартиру опять заполнит безысходность и уныние. Но усталость не посещала её, напротив, с каждой новой кафизмой Вика исцелялась от усталости. Усталости ждать изменившего ей мужа, усталости плакать, усталости искать совета, усталости наслаждаться своей бедой. Радость молитвы тихо коснулась её сердца, и она корила себя, что так долго от неё ограждалась.

Лампадка горела крохотным огонёчком. Уже стемнело, но Вика не включала люстру.

Ей хватало этого огонёчка.

Глава пятая

Чем глубже скорбь…

— Даша, как ты себя чувствуешь?

— Лучше, но больничный продлили.

— Можно мне тебя навестить? Пора бы уж и с родителями познакомиться…

— Не надо, пока не надо, вот поправлюсь…

Даша взволнована, только бы Илья не почувствовал её волнение, ведь он чувствует всё.

— Нет, надо, — твёрдый голос Ильи переполошил её не на шутку.

Только не это! Почему всё так нелепо складывается? Так ждать прихода Ильи, так к нему готовиться, а теперь, когда это случилось, затрястись от страха.

— Мне к врачу сегодня, я ухожу, приду, позвоню, — выпалила она на одном дыхании.

— Что-то ты, Дарья, мудришь. Я сам позвоню через два часа.

Даша бессильно откинулась на подушку.

— Дарья Малинина, на уколы! — позвали из больничного коридора.

Поднялась. Губы у Даши трясутся, ну почему всё так нелепо складывается?

Да, Даша в больнице. Обследования пока не дали никаких результатов, температура держалась, слабость усиливалась. Гинекология. Причина кроется здесь. Но как Даша скажет об этом Илье? «Лежу в третьем гинекологическом отделении, приходи»? Хорошая вещь — мобильник, удобная, можно хитрить, сколько душе угодно. Вот и Илья думает, что она дома. Решил прийти. Значит, сегодня, если бы не больница, он бы, наконец, сказал ей долгожданные слова. Если бы не больница… Ни в какие планы не входила, ни в каких снах не снилась, а вот терпит уколы, выжидательно смотрит на врачей. А врачи помалкивают.