Иван Забелин - Расцвет русского могущества Страница 11

Но утверждению Шафарика всего более противоречит то обстоятельство, что неманский край и до сих пор остается литовским. Если бы поток славянского населения на Балтийское море шел из нашей страны по Неману, то он непременно бы залил славянской породой все берега Древней Пруссии, точно так, как он залил балтийские берега от Вислы до Травы, до самых англов и датчан. Очень многое нас убеждает, что население неманского края славянами происходило главным образом от славян-вендов, с Балтийского поморья; что вообще венды были деятельными колонизаторами не только древнелитовской Пруссии, но и всего севера нашей равнины.

У нас утвердилось мнение, что, например, Новгородский край заселен с Киевского Днепра. Доказательства тому, довольно слабые, находят даже в языке. Но кроме лингвистики и исторических соображений, в этих вопросах необходимее всего принимать во внимание экономические причины, от которых всегда зависело то или другое направление народных переселений.

В отношении этих переселений, особенно мирных, так сказать, растительных, необходимо иметь в виду, что люди, избирая новые жилища, всегда руководствуются какими-либо выгодами для своих поселений. Даже в случаях нашествия иноплеменных, люди в переполохе бегут во все стороны, но все-таки на постоянное жительство выбирают земли, наиболее подходящие требованиям и условиям их быта, выбирают сторону наиболее им родную по привычкам жизни и хозяйства.

Наши восточные славяне все были земледельцы, но природа страны довольно резко разделила их на две совсем особые половины соответственно особым свойствам их земледельческого хозяйства. Одни были степняки – поляне, другие лесовики – древляне. Это разделение и начиналось почти у самого Киева, между полянами и древлянами, но оно в истинной точности может обозначать и различие в характере народного быта по всей нашей древней равнине. Все наши племена были, говоря вообще, или поляне, или древляне по своему хозяйству.

С глубокой древности, еще геродотовской, область полян на юго-восток от Киева принадлежала южнорусскому (малорусскому) племени, а область древлян, геродотовсвих нуров, на северо-запад от Киева, белорусскому племени. Великорусское северо-восточное племя, несомненно, образовалось после, хотя и не на памяти нашей истории.

Кто знает и теперешнее степное хозяйство, образ жизни и привычки южного племени, тот, конечно, едва ли поверит, чтобы полянин в какое-либо время мог променять свой порядок жизни на порядки жизни лесного обитателя наших северных болот.

Уже одна привычка к ландшафту своей родины, к чистому полю – широкому раздолью, очень попрепятствует выбору переселения в глухие леса и болота. Скорее древлянин переменит свой лес на чистое поле, чем полянин выбежит из степного раздолья в лесную глушь и тесноту. Здесь, как нам кажется, и скрывались причины, почему юго-восточный, понтийский отдел нашего славянства распространялся по преимуществу только в полях и для этого от нашествия иноплеменных не бежал дальше к северу, а уходил только к Дунаю и за Дунай или теснился у Карпатских гор, т. е. вообще шел все к югу. Таким порядком создались народности хорватов, сербов, болгар. Напротив того, северо-западный, балтийский отдел русского славянства, нуры-белорусы, живя в лесах и болотах, а потому и называясь древлянами, легко и удобно переселялись все дальше к северо-востоку. Их образ жизни и все привычки едва ли в чем изменялись, если они попадали, например, в ильменские или волжские леса и болота, где настоящего полянина странствующим и ищущим поселения нельзя и вообразить. Особого рода земледельческое хозяйство и привычки жизни требовали, чтобы поляне-степняки шли в поля, а лесовики древляне шли в леса. Так это и происходило с незапамятных времен, когда еще за 600 лет до Р. X. невры передвинулись в земли вудинов. Самые свидетельства истории подтверждают эту естественную истину и говорят больше всего о переселениях с севера на юг, а не наоборот.

При первых князьях южные города населяются людьми, т. е. обывателями, с севера. В последующее время южане появляются на севере не народом, обывателями, а только чиновниками, властителями, каковы были, например, в Залесском Владимире русские «детские».

Что касается Новгорода, то в эту страну киевские поляне могли переселиться только по крайней необходимости, больше всего в видах торгового промысла.

В самом деле, какая нужда или выгода заставила бы их, коренных землепашцев, так далеко углубиться на финский север, где посреди глухих лесов и непроходимых болот едва было возможно найти место для разведения пашни, где вокруг озера возможно было только одно рыболовство или в лесах одно звероловство; а славянин, как помнит история, всегда питался хлебом, всегда был силен только своею пашнею. Новгород и в следующие века постоянно бедствовал хлебом и в этом отношении всегда зависел от остальной Руси.

Таким образом трудно предположить, чтобы киевский хлебопашец променял свой благодатный юг на этот бедный и бедственный север.

Необходимо допустить, что первое поселение на Ильмене завелось с целью торгового промысла. Одна только торговая промышленность способна поселить человека на самом бедном по природе месте, лишь бы оно было богато торгом. Но в этом случае сам собой возникает вопрос: какой торговли мог искать в ильменском углу нашего севера киевский юг? Ильменская сторона прилегала к Финскому заливу, следовательно, к торгу на Балтийском море, на которое, однако, можно было выезжать несравненно ближайшею дорогой, по Западной Двине, не говоря о древнейшей дороге по Неману. Самые норманны – шведы и прочие, если они ходили по нашей стране в Грецию, должны были предпочитать этот двинский путь, как ближайший и прямой, всякому другому. Пробираться по Финскому заливу и через Новгород было почти вдвое дальше и в несколько раз затруднительнее: надо было переходить, кроме залива, три реки, два озера, два-три волока, между тем как из Двины в Березину лежал только один переволок. Кроме того, европейские товары, на которые киевский юг у Балтийского моря мог променивать свои русские, приходили в Киев прямой сухопутной дорогой через польские земли. Польский летописец Галл рассказывает, что с X века торговые европейцы только по пути в Русь знакомились даже и с самой Польшей[41], а баварские купцы из Регенсбурга, торговавшие в Киеве, так и прозывались Ruzarii, т. е. русскими, как и наши «гречниками» от торговли с Грецией. Это показывает, что торговля Киева с европейским Западом с незапамятных времен происходила и независимо от речных и морских дорог, сухопутьем, или «горой», как выражались наши предки.

Вообще очень трудно предполагать, чтобы древнейшие киевские или днепровские люди могли когда-либо отыскивать и пролагать пути к европейским товарам через Ильменский угол. А они необходимо должны были это делать, если стремились заселить и Новгородский край. Киевская сторона вовсе не нуждалась в этой далекой и болотной украйне. Самый важнейший русский товар, пушные меха, шел в Киев от Верхней Волги и вообще с северо-востока, из Ростовской и Муромской земель. Мед и воск добывались по сторонам самого Днепра. Все необходимое для Киева доставлялось главным образом с юга.

Тем не менее появление Новгорода на своем болотистом месте, как и впоследствии появление Петербурга у Финского залива, должно показывать, что существовали значительные внутренние или внешние причины для развития на этом месте нового поселения.

Петербург вырос из сокровенных потребностей страны владеть морским берегом; он явился на своем месте выразителем нашей государственной силы, искавшей света и просвещения на европейском Западе и потому придвинувшей даже свою столицу к самому рубежу этого Запада. Словом сказать, Петербург своим появлением обозначил великую нужду Русской страны в материалах и началах жизни западной, общечеловеческой.

Не был ли Новгород выразителем каких-либо внутренних, домашних стремлений Русской страны, указавшей еще в незапамятные века место для его поселения? Вообще был ли он порожден потребностями самой страны или явился по необходимости служить больше всего потребностям чужого мира?

Нам кажется, что история появления Новгорода шла совсем в противоположном направлении с историей появления Петербурга. Мы отчасти обозначили отсутствие внутренних причин к появлению на Ильменском болоте такого сильного города и потому очень сомневаемся, чтобы он впервые населен был днепровским племенем. По нашему мнению, и самый город, и его население могли народиться только из потребностей балтийской торговой промышленности, от которой развитие нашего севера вполне зависело с самых древних времен.

Мы сказали, что в эти отдаленные времена Русская южная страна нисколько не нуждалась в связях с Балтийским поморьем. Все надобное она находила или у себя дома, или на южных своих морях. Напротив, только Балтийское поморье всегда и очень нуждалось в промыслах и богатствах и во всяких добытках нашей страны. Известно уже из истории XII–XVI столетий, как европейцы неутомимо отыскивали и открывали новые для них пути в нашу страну все с одной целью – обогащаться нашим торгом. Так, европейские летописи говорят, что бременцы в половине XII века открыли путь в Западную Двину. В XIII веке венецианцы, а за ними генуэзцы открывают устье Дона и другие углы наших южных берегов. В половине XVI века англичане открывают путь в Северную Двину. Недавно и шведы открыли путь в сибирские реки.