Александр Поповский - Во имя человека Страница 11

– Разрежь, сделай милость, скорей бы, не канителиться.

Врач выслушает его и поступит по-своему. Зальет рану йодоформной эмульсией, наложит повязку, пропитанную раствором, и забинтует.

– Подождем, – уговаривает он больного; – может быть, обойдется. Уж очень эта штука хороша, должна помочь обязательно.

Врачам он так объяснял свои взгляды:

– Нельзя по каждому поводу браться за нож. Наш долг – щадить организм.

– Верно, допустим, – не возражали они. – Но кто вас учил класть на открытую рану йодоформную повязку?

Никто его этому не учил. В страстном порыве помочь тканям оправиться от перенесенного удара он окружает их маслянистой эмульсией. Ему кажется, что это не так уж плохо.

Молодой человек не переставал вызывать удивление. После операции он кладет в рану тампоны, пропитанные йодоформом, льет в осумкованную полость раствор.

– Помилуйте, – удивляются окружающие, – тампоны кладутся для отсасывания гноя, а вы их смачиваете эмульсией. Хирург должен стремиться осушить полость, а вы заливаете ее.

– Пусть я ошибаюсь, – отвечал Вишневский, – но когда я заливаю рану маслянистым раствором, у меня ощущение, что я оказываю тканям величайшее благодеяние.

К нему на прием явился охотник. Больной снял тряпку с руки и обнажил развороченную кисть. Простреленная дробью, залитая кровью и гноем, она несла уже следы гангрены.

– Что, доктор, пропала? – спросил он тревожно. – Семья – пятеро душ, охотник без руки – не работник…

Уже с двенадцати лет питал Вишневский влечение к охоте. Заброшенный в Сибирь, он здесь подружился с соседом-охотником, стрелял с ним дичь на болоте, зайцев в лесу. Теперь тот стоял перед ним, плакал от предчувствия бедствий, ожидающих его семью.

– Может, спасешь? – взволнованно ждал он ответа.

Надо было спешить, пока распад не зашел далеко. Законы хирургии предписывали немедля ампутировать кисть, отнять ее, не теряя минуты. Хирург призвал на помощь йодоформную повязку, потрудился немало – и спас охотнику руку. Нет, что бы ни говорили, он не откажется от средства, которое приводит к таким результатам.

Годы практики и испытаний указали Вишневскому на недостатки раствора. Слишком медленно шло заживление, слишком долго выделялись лимфа и гной. Это свидетельствовало об известной грубости лекарственного средства. Он стал искать другую эмульсию, с таким же свойством уничтожать микробов и с большей способностью заживлять раненую ткань.

Не слишком легко решать такие задачи, но, одержимый своей идеей, безудержной верой, Вишневский ее разрешил. Место йодоформа занял перуанский бальзам.

О своей новой эмульсии хирург рассказывал удивительные вещи. Ей, во-первых, присущи лучшие свойства антисептического средства: ока убивает гноеродных микробов, не подавляя при этом клеточную ткань, и, что самое главное, бальзам не разлагается в ране. Им можно залить открытую полость, оставить в ней тампоны, пропитанные эмульсией. Смоченный тампон одновременно успокаивает боли, отсасывает гной и содействует заживлению раны. Но это не все. Подобно новокаину, бальзам дружествен нервам и воспаленной ткани. В тех трудных случаях, когда язва или рана не выносят никакого прикосновения, бальзамическая повязка точно обезболивает их. Очаг страдания затухает, и наступает успокоение. При остром аппендиците, когда удаление отростка невозможно, мазевый тампон, оставленный в полости, меняет картину процесса – вспышка воспаления угасает.

Легко себе представить тревогу Вишневского, когда он однажды убедился, что спасительный бальзам способен также наносить жестокие удары организму. От соседства с ним раздражается серозная оболочка, селезенка, брыжейка. Ткань покрывается лимфой, поражение ширится, принимая нередко острый характер. Одинаковая эмульсия одному больному приносит выздоровление, а другому – внезапное обострение болезни. Как эту двойственность понять? Допустить, что бальзам действует неодинаково на различные ткани? По-одному – на плевру и на легкое и по-другому – на селезенку? Но это не так. Вишневский убедился, что мазь в одном случае излечивала печень, а в другом – глубоко уязвляла ее.

Казалось, хирург попал в тупик. Затруднение грозило обратиться в одну из многих не разрешенных медициной задач. Мало ли какие причины обусловливают разлад между лекарством и организмом. В одном случае бальзам вызывает благотворную реакцию, а в другом – не расположенный к эмульсии организм отвечает усилением страдания.

Кто знает, как долго продолжались бы эти сомнения, если бы не способность Вишневского видеть и обобщать. Затруднение объяснилось очень просто: бальзам проявляет свою целебную силу лишь там, где идет воспаление и гнойный процесс. В нормальной плевре он вызовет шок, на здоровой почке или печени породит отек и страдания.

Тысячи людей испытали благотворное влияние эмульсии, но особенно разительно было ее действие в случае с больным Иваном Семеновым.

Больного привезли с незаживающим свищом плевры легкого. Свыше года назад он заболел и перенес операцию. Теперь его ждали новые испытания. Надо было удалить несколько ребер и открыт доступ к пораженному месту. Истощенный минувшими страданиями, он не вынес бы такой операции. Вишневский решил отстоять жизнь больного. Вырезав одно ребро, хирург добрался до полости плевры и удалил гной. Новокаиновая анестезия избавила оперируемого от физических болей. Полость плевры наполнили мазевыми тампонами, и на следующий день температура упала до нормы. В течение месяца Семенов носил в груди многометровую тампонаду из марли. На пятую неделю ее извлекли и убедились, что выделения прекратились. Жизнь больного была спасена.

Могут сказать, что нельзя тампоны надолго оставлять в ране, их надо менять, прежде чем они загнили. Пусть частая смена причиняет больному страдания и мешает ране зажить – но что делать, приходится…

Так было установлено еще одно достоинство бальзама: от долгого пребывания в ране он не загнивает и не образует пролежней сосудов и кишок.

Время и опыт внесли еще одну поправку в состав эмульсии. Она не содержит уже перуанского бальзама. Его с успехом заменяет деготь, можжевеловый деготь.

Нашлись хирурги, которые не преминули высмеять «дегтярную клинику», подтрунить над Вишневским.

– Мудрено ли добиться чудес, – острили они, – ведь он проливает бальзам на человеческие раны.

– Уж не намерены ли вы, – спросил его однажды известный профессор, – блокадой и бальзамом упразднить хирургию?

– Конечно, конечно, – не смутился новатор. – Какой смысл в ней? Бакалавры Парижа в четырнадцатом веке приносили клятву не заниматься столь унизительным делом, как хирургия.

– Старомодное средство, – пожимали плечами уездные теоретики, – Двадцатый век применяет бальзам лишь при геморрое и болезнях волос. Подражать древним грекам, которые всякую болезнь лечили бальзамом, смешно.

Находка Вишневского и в самом деле была не нова. Бальзамом лечил еще Гиппократ. Его мазь состояла из кедрового дегтя и мирры. Не зная о существовании микробов, великий врач употреблял противомикробное средство. Не имея представления о роли нервной системы, он действовал на нее маслом.

Мазь Гиппократа разделила судьбу других достижений медицины; как и техника перевязки кровеносных сосудов, операций на черепе и на кишечнике, – она была забыта.

Знаменитый хирург шестнадцатого века Амбруаз Парэ так описывает практику своего времени:

«Я был еще тогда новичок, и мне не приходилось еще видеть, как лечат огнестрельные раны. Я читал, что ранения подобного рода отравлены и что их следует выжигать кипящим самбуковым маслом. Я знал, что это вызывает страшную боль, и, чтобы не ошибиться, хотел узнать, как поступают другие хирурги. Я видел, как они вливали кипящее масло в рану, и, вооружившись мужеством, последовал их примеру. Опыт делает человека решительным. Однажды, когда у меня не хватило кипящего масла, я залил рану холодной смесью скипидара, яичного желтка и розового масла. Всю ночь после этого я плохо спал, опасаясь, что солдаты, которым я не сделал прижигания, умрут. На следующий день я чуть свет поспешил к ним – и был немало изумлен. Те, которых я лечил пищеварительной смесью, мало страдали, их раны не были воспалены.

Те же, которых подвергли лечению кипящим маслом, страдали от лихорадки, и раны их были ужасно болезненными. С тех пор я решил не подвергать прижиганию бедных солдат, раненных огнестрельным снарядом…»

Бывший цирюльник Амбруаз Парэ до конца своих дней лечил раны бальзамом. Хирурги отвергли его метод. В их глазах он не заслуживал никакого доверия хотя бы уж потому, что не был автором описан по-гречески. Напрасно ссылался Парэ на Гиппократа, который свои произведения писал на родном языке. «Я пишу по-французски не по собственной вине, – защищался былой цирюльник, – господу не угодно было сделать милость моей молодости, просветить ее греческим и латинским языками…»