Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 7 Страница 11

Различие между ценностью и долженствованием было доведено до резкого противоположения Мюнстербергом, который на место философии долженствования хочет поставить «философию ценностей». То же различие резко выдвигает Ласк11, указывая, однако, также связь между значимостью ценности и нормой: «Значимость становится для нас требованием или нормой тогда, когда мы не рассматриваем ее сущности в себе, чисто и отвлекаясь от всего постороннего, но когда мы вместе с тем втайне уклоняемся в сторону подчиненной значимости, субъективности». Следовательно, и по Ласку идея долженствования по сравнению с ценностью в себе производна и вторична, и так как для теории познания существенна лишь трансцендентная значимость предмета, то, следовательно, она должна избегать всяких таких уклонений, т. е. должна говорить только об обладающей значимостью ценности, а не о долженствовании.

Конечно, нельзя отрицать (что особенно следует заметить против Мюнстерберга), что ценность становится долженствованием, как только мы относим ее к познающему субъекту. Тогда она противостоит ему, как правило, как норма, с которой субъект должен сообразоваться. Но, именно, эта мысль низводит ценность с ее трансцендентной выси, с ее трансцендентной значимости и умаляет ее теоретическое достоинство. В особенности же такое рассмотрение недопустимым образом передвигает центр тяжести теории познания, как науки. Оно отнимает у науки, которая должна быть теорией теории, ее чисто теоретический и ее собственно-научный характер. Оно делает из нее «нормативную дисциплину» или даже техническое учение о мышлении, а этого должна остерегаться теория познания. Техническое учение (Kunstlehre) не есть наука, но всего только применение научных выводов. Гуссерль вполне убедительно доказал это: нормативные дисциплины нуждаются в чисто теоретическом фундаменте12. В этом последнем вся суть. Превращение ценностей в нормы для действительного процесса познания уже не есть научная задача. Установление норм и правил – дело техники. Так что также и на этом основании можно сказать: теория познания, как чистая наука, не имеет дела с долженствованием, которое обращается к бытию, но исключительно с царством чистой «мысли», трансцендентного смысла. Уже поэтому трансцендентально-логический путь предпочтительнее трансцендентально-психологического, ведущего нас к долженствованию.

Что можно возразить на это? Нельзя оспаривать, что эти мысли справедливы, и что трансцендентально-логический метод представляет преимущества. Исходя из действительного познания, мы навсегда остаемся как бы опутанными психическим процессом. Предмет, смысл, ценность здесь не свободны. Они остаются простыми нормами для человека, так что все, по-видимому, принимает антропоморфную окраску. Мы должны уяснить себе, что смысл лежит высоко над всем человеческим, а следовательно, и над всякими суждениями и актами признания.

К этому присоединяется еще нечто особое. Чтобы оградить понятие науки о ценности от недоразумений, лучше всего, пожалуй, было бы из тактических соображений пожертвовать понятием нормативной науки. Возражения, справедливо направленные против понятия нормы, как понятия не теоретического, совершенно не касаются понятия теоретической ценности. Прежде всего надо показать, что вопрос, искать ли логическое в «идеальном бытии» или в нормативном, основан на ложной альтернативе. Имеется еще нечто третье, а именно, теоретическая самодовлеющая ценность. Таким образом, действительно, необходимо резкое разделение нормы и ценности, особенно, в виду того, что и теперь еще против понятия науки о ценности выставляется аргумент о необходимости для всякой нормативной дисциплины «теоретического фундамента», построение которого и составляет единственную научную задачу теории познания. Этот аргумент может быть, однако, направлен только против понятия нормативной дисциплины, но отнюдь не против понятия чистой науки о ценностях. Напротив, искомый фундамент под нормы может подвести только наука о ценностях. Из наук о бытии никак нельзя вывести норм, имеющих более чем условную, от воли определенного индивида зависящую значимость: технические правила имеют значимость только для того, кто, желая определенной цели, сознает, что он должен желать также и средства. Здесь логика совершенно не при чем. Итак, конечно, всякая нормативная дисциплина предполагает чисто теоретические выводы, которые сами по себе не устанавливают ни норм, ни правил, но верно также и то, что теоретической основой нормативной дисциплины являются ценности, и что только на основании значимости этих ценностей норма может претендовать на руководство мышлением. Понятия теоретического и ценности, как мы видели, не представляют собой противоположности. Всякая «теория» и всякое познание основываются на значимости ценностей, и эти теоретические ценности, как ценности, исследует теория познания, именно потому, что она есть теория теории. Установление норм вытекает тогда, собственно, само по себе и постольку оно может быть названо вторичным по сравнению с чистой наукой о ценностях. Если долженствование понимать только как производное из ценности правило для суждения, то слово ценность есть действительно самое лучшее и даже единственно верное обозначение для предмета познания.

Но этим не решается еще окончательно наша проблема. Если окинуть взглядом теорию познания в целом, то можно ли сказать, что игнорирование вторым путем отношения к действительному познанию есть, действительно, только его преимущество? Вот тот последний вопрос, на который мы должны еще ответить, чтобы окончательно выяснить отношение обоих гносеологических путей.

Прежде всего следовало бы вообще спросить, можно ли действительно образовать понятие трансцендентной ценности, свободной от всякой отнесенности к акту признания или к суждению, выражающему наше определенное к ней отношение? В терминах для обозначения несуществующего более или менее слышится эта отнесенность. В словах ценность, смысл, значимость она, несомненно, отступает на задний план. Термины требование, норма, правило больше ее выдвигают; точно также и слово долженствование в общеупотребительном смысле заключает в себе императив, направленный на субъекта. Но, с другой стороны, именно, это слово имеет огромное преимущество, так как выражает резко и недвусмысленно противоположность к бытию. На этом основании я на нем и остановился. Мы никогда не должны забывать того, что теория познания должна быть определена, как наука о том, что не есть (не существует). Но под ценностью мы часто разумеем также и то, что долженствование никогда не может обозначать, именно, ценную действительность, «благо», и это второе значение ценности должно быть тщательно устранено из понятия предмета познания, иначе мы впадаем в платонизирующую метафизику ценности. Но если даже под ценностью понимать только несуществующее, то опять-таки остается все же сомнительным, можем ли мы при употреблении слова ценность вполне избегнуть уклона в сторону предающейся ей субъективности. Скорее, наоборот: в выражении «трансцендентная ценность» отнесенность к субъекту отвергается исключительно словом «трансцендентная», слово же ценность, собственно говоря, всегда означает только ценность для субъекта, при чем субъект тогда, конечно, рассматривается не как индивид, но как субъект вообще. Впрочем, этот вопрос может быть разрешен только с помощью более подробного анализа понятия гносеологического субъекта, намеренно оставленного здесь нами в стороне и сейчас, когда мы выясняем взаимное отношение трансцендентально-психологического и трансцендентально-логического методов, не играющего решающей роли. Мы можем ограничиться отношением предмета к действительным актам познания.

Разумеется, при этом необходимо по-прежнему резко разграничивать довлеющие себе ценности, с одной стороны, и явно отнесенные к действительному познанию нормы или правила, – с другой. Если отвлечься от намеченной выше борьбы с недоразумениями, связанными с понятием науки о ценностях, то для того, кто познал, что ценность и норма различаются между собой только в этом единственном пункте, вопрос в том, называть ли предмет познания трансцендентной ценностью или трансцендентным долженствованием, получает, в конце концов, второстепенное значение. Ведь и термин «трансцендентное долженствование» тоже не применим к простому производному правилу. Это понятие также содержит в себе независимую от субъекта значимость и постольку вполне покрывается понятием трансцендентной ценности. Но этим и решается весь вопрос, ибо для нас здесь прежде всего существенно то, что предмет, с одной стороны, недействителен, с другой же стороны – трансцендентен. А говорим ли мы ценность или долженствование, – это уже не существенно. Весьма важен, наоборот, другой проект, вызывающий сомнения в том, возможно ли, в особенности в теории познания, совершенно разъединить друг от друга требование и ценность. А именно, пока речь идет о трансцендентной ценности вообще, можно вовсе не мыслить понятия требования. Но если дело касается формулирования различных трансцендентных ценностей в частности, то уже будет трудно без него обойтись. Именно поэтому мы и нуждаемся в термине, который не только обозначал бы предмет познания в его самодовлении («an sich»), но и выражал бы тот же самый предмет в его отнесенности к действительному познанию. Так, понятие трансцендентного долженствования необходимо для теории познания. Это легко показать на примерах. Тожество и отсутствие противоречий, как их излагает логика, – трансцендентные ценности. Как предпосылки положительного смысла, они имеют безусловную значимость и не могут быть подведены под понятие бытия. Но как формулировать такие принципы, как «принцип» тожества и принцип «отсутствия противоречия», а следовательно, установить логические «законы», не относя логических ценностей к действительному мышлению и не пользуясь при этом понятием долженствования? Для установления «законов» в нашем распоряжении находятся только две формулы. Или мы говорим: это есть так, или говорим: это должно быть так. При этом слово «значит» совсем не меняет дела, потому что, поскольку значимость относится к действительному мышлению, ценность значит для этого мышления, а «значить для» уже включает в себя долженствование. Итак, можно ли утверждать, что только «это есть так» чисто-теоретично и научно, и что всякое «это должно быть так» уже содержит в себе не теоретический или даже технический момент? Совсем нет. «Чисто-теоретическое» предложение в этом узком смысле не было бы адекватной формулировкой гносеологических истин. Дело в том, что логика не дает «теоретического познания» в том роде, что науки о бытии, но, вскрывая только предпосылки всякого познания о бытии, она сама поэтому не должна и не может принимать форму науки о бытии. Чисто «теоретические» формулировки принципов тожества и отсутствия противоречия должны бы были, подобно всем предложениям, выражаемым формулой «это есть так», уже предполагать ценности тожества и отсутствия противоречия, а потому эти формулировки и не могли бы ясно обнаружить то, что имеет решающее значение, а именно, то, что здесь речь идет об истинах ценностного порядка и что с ценностными (wertwissenschaftlich) предложениями, формулирующими эти истины, даже уже с чисто формальной точки зрения связан совсем иной трансцендентный смысл, нежели с бытийными (seinswissenschaftlich).