В. Болоцких - Экономика и благосостояние населения от рождения до гибели СССР: без загадок. Научно-популярное издание Страница 11

Это указание на то, что казённое производство, подчинённое обеспечению вооружённых сил страны, как и других специфических потребностей государства, не может служить индикатором общего развития страны, имеет значение не только для XVII в. Его можно и нужно распространить на всю историю России, особенно XIX – XX веков.23 Недооценка значения казённого производства, его влияния на общее развитие страны, отождествление его уровня с уровнем развития всей страны приводит неизбежно к ошибочным выводам и оценкам. Сказанное справедливо и для советского периода российской истории.

Ещё одной фундаментальной особенностью социально-экономического развития России является широкое применение принудительного труда в разных формах – от использования в промышленности крепостных, приписных и посессионных крестьян до использования труда заключённых, военнослужащих, школьников и студентов в различных сферах экономики.

Недостаточность свободной рабочей силы, не находящей применения в земледелии, приводила к поиску иных способов обеспечения работниками промышленных предприятий. На основе анализа трудовых ресурсов на предприятиях XVII – XVIII вв. Л. В. Милов отмечает, «что применение промышленного труда на крепостной основе, совершающееся путем резкого возрастания эксплуатации крестьян при непременном сохранении за ними земледельческого производства, открыло возможности для своеобразного варианта развития процесса общественного разделения труда. Сочетание земледельческого и промышленного труда стало не временным переходным состоянием для крестьянина, как это обычно бывало в Европе, а утвердилось более чем на вековой период и сохранилось даже после 1861 г. Такова важнейшая специфика развития социума с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта».24

Добавлю только, что и после 1917 г. также это сочетание во многом сохранилось.

Но широкое и длительное применение принудительного труда имеет многочисленные последствия для экономики. Отмечу основные. Во-первых, использование бесплатного и малооплачиваемого труда не побуждает владельцев предприятий к переходу к более высоким технологиям и интенсивным методам производства.

Во-вторых, принудительный труд сам является тормозом технического прогресса, так как работники не заинтересованы в результатах своего труда, в повышении квалификации и т.п., более сложные машины легче вывести из строя, интенсивные технологии требуют больших затрат умственных усилий работника, а, следовательно, большей его заинтересованности.

Наличие же высокой оплаты квалифицированных работников в XVII – XIX вв. как раз и свидетельствует об отсутствии резерва рабочей силы, конкуренции на рынке труда, слабости общественного разделения труда.25

В таком случае у владельцев промышленных производств, включая государство, нет возможности получать накопления в сфере собственно производства, они получают прибыль или в сфере торговли, или работают в убыток, покрывая его из других источников (что характерно для государства). Но в случае с государством это приводит к росту налогов, неэквивалентному перераспределению ресурсов страны из одних отраслей в другие, к снижению уровня жизни основной массы населения.

Низкая оплата труда в промышленности в сочетании с низким уровнем производительности труда, невысокими доходами земледельцев, с необходимостью сохранять даже еле живые крестьянские хозяйства приводили к широкому распространению уравнительности и патернализма со стороны государства и феодалов, о чём пишет Л. В. Милов.26

Особенности российских государства и общества являются следствием природно-климатических, геополитических, географических факторов. Поэтому неправы И. Н. Ионов и ему подобные, которые сводят всё многообразие причин и факторов, действующих в историческом процессе, к принятию и распространению православия.

И. Н. Ионов полагает, что для выявления особенностей модернизации России в XIX – XX вв. необходимо учитывать более глубокие традиции, обусловившие своеобразие её исторического пути.

Он пишет: «Речь идет прежде всего о роли города, отличной по сравнению с Европой. Ликвидация городского веча, происшедшая еще при татарах, сделала невозможным зарождение элементов гражданского общества, где „различные формы общественной жизни выступают по отношению к отдельной личности просто как средство для ее частных целей, как внешняя необходимость“, важной предпосылки модернизации… Нам трудно согласиться с недооценкой одним из виднейших продолжателей дела М. Вебера – С. Н. Ейзенштадтом – роли православия в том, что веберовской традицией считается структурообразующим началом культуры цивилизаций, – в ощущении напряженности противоречия между сущим и должным, осознаваемого как противоречие земного порядка и порядка небесного, а также в способе преодоления этого противоречия. Надо помнить, что одним из центральных понятий государственной идеологии Византии было понятие таксиса, сущность которого заключалась именно в сближении, соединении земного и небесного порядков. Соединяющей силой была власть императора, нормальное функционирование которой во многом снимало напряжение. Предпосылкой слабости последнего была идея о богоизбранности византийцев. Конечно, речь не идет о полном уподоблении Византии „неосевым“ цивилизациям. Но православие делало шаг именно в этом направлении. И тут, и там важную роль в соединении земного и небесного порядков играла власть императора. Тем самым в православии власть „настоящего“, православного царя становилась гарантом возможности будущего „спасения“ после смерти. Наличие в России народного мессианизма, поддержка теории „Москва – третий Рим“, подразумевающей стирание противоположности между „градом земным“ и „градом божьим“, говорят о том, что схожие настроения были и в русском православии. Если в европейском городе в протестантской среде верования толкали человека к активной экономической деятельности (ее успех помогал ему убедиться в своей „избранности“, в грядущем индивидуальном „спасении“), то в русском городе перед человеком открывался не экономический, а политический путь „спасения“, причем с сильной коллективной составляющей. Отсюда, с одной стороны, экономическая активность европейцев и создание ими гражданского общества как механизма утверждения своих интересов, как инструмента борьбы за экономический успех, а с другой – поиски „настоящего“ царя в России, на которые ушло много духовных сил народа в XVII и XVIII вв., прямо противостоявших тенденции развития к гражданскому обществу. Постепенная секуляризация самостоятельности воззрений привела к тому, что на Западе, особенно в США, высшим критерием оценки деятельности человека, если угодно, воплощением смысла жизни, стали оценка рынка, богатство, в то время как у нас сближение сущего и должного было реализовано в форме коллективного движения к лучшему будущему, в идеях социальной справедливости и прогресса, в служении которым многие находили смысл жизни и добровольно ею жертвовали. Силой, соединяющей сущее и должное, настоящее и будущее в СССР по-прежнему оставалась харизматическая власть, государство. Гражданское общество, начавшее складываться в стране в начале XX в., снова было принесено ему в жертву. Выбор веры и власти, составляющий сущность гражданского общества и обеспечивающий на Западе перманентный прогресс, у нас стал явлением единовременным, отменившим возможность нового выбора на долгие десятилетия».

И. Н. Ионов оговаривается, что «картина явления здесь значительно упрощена, так как нам было важно сделать акцент не на сходстве, а на различиях Запада и России» и что «деятельность по «спасению», конечно, не сводилась в России к ее политическому и коллективистскому вариантам. История скорее демонстрирует нарастание коллективистских тенденций по мере развития процесса секуляризации». Главным он считает, то что «происходит определяемая механизмами культуры девиация (лат. devatiо – отклонение) мотиваций человеческой деятельности, ее целеполагания. Практическая деятельность как ведущая подменяется поиском «справедливой власти». И если в первом случае революция отражает интересы развития практической деятельности, способствует становлению рынка, демократии и правового государства, основ современной цивилизации, то во втором – она самоценна и служит самооправданием как акт справедливости, вне зависимости от неудач в практической деятельности.27

Причины громадных различий русских и европейских городов хорошо показаны у Л. В. Милова и говорить об этом нет необходимости. Подчеркнём только, что подход И. Н. Ионова к этому вопросу абсолютно неверен. Неверен хотя бы потому, что эти отличительные особенности европейских городов, мотивации и поведении людей и т. п. существовали на Западе задолго до появления протестантизма и именно они породили его, а не наоборот.