Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 5 Страница 11

Мы в начале этой главы сказали, что у Бергсона есть метод, но нет еще мистицизма. Собственно говоря, вместо слова метод правильнее говорить об «органе» философии. Заслуга Бергсона состоит в том, что он восстановил в своих правах этот орган истинной философии, о котором говорили и Платон, и Мальбранш, и Фихте, и Шеллинг; о нем во второй половине XIX века забыли, ибо рационалистические тенденции восторжествовали. Восстановив в своих правах орган философии, Бергсон сблизил его с инстинктом, который проявляется в творчестве, и указал на мост, соединяющей ум с инстинктом в художественном восприятии. Бергсона за это восхваляют, и мы далеки от желания умалить его талант и заслуги: они кажутся особенно значительными по сравнению с глубоким падением, в котором пребывало философское творчество недавнего прошлого. Конечно, мы должны быть благодарны Бергсону за то, что он в новой форме, в новых терминах попытался указать на разлад ума и инстинкта и применить их в эстетике т. е. пройти как раз тот же самый путь, который Кант прошел в своих трех критиках. В «Критике силы суждения» Кант тоже говорит о примирении знания и веры путем эстетического восприятия.

Как же воспользовался вновь открытым органом философии Бергсон? Он не создал еще системы, но у него есть уже центральный образ или точка зрения, с которой ему придется рассматривать все явления – это жизненный порыв, который приводит в движение непрерывное целое, которым объясняются все формы бытия. Интуиция эта еще не использована Бергсоном, особенно близкие сознанию человека проблемы, например, религиозные и нравственные, еще не затронуты автором, поэтому о них еще и рано говорить.

Итак, мы видели, что у Джемса неметодическая мысль расплылась в фантастических представлениях, лишенных значения и силы; Бергсон, сочувствующей критическим тенденциям Джемса, т. е. его антиинтеллектуализму, его перенесению центра тяжести из области теории в область практики, как настоящий мыслитель, нашел путь исцеления философии, но он колеблется и очень несмело вступает на этот путь; он самых жизненных вопросов человеческого сознания не решается рассмотреть. Совсем иной характер имеет мистицизм Вл. Соловьева, в котором мы имеем сочетание мистического метода и мистического содержания; поэтому в нем мы видим наиболее полное выражение мистических тенденций настоящего времени.

Интуиция или интеллектуальное созерцание есть орган философии; но если бы интуиция была исключительной привилегией каких-либо отдельных людей, то на ней нельзя было бы построить общезначимой теории. Очевидно, что все люди в возможности обладают этим органом, но, конечно, в различной степени – у одних он сильнее развит и яснее обнаруживается, чем у других; у одних он, может быть, и совершенно заглох, но громадное большинство не довольствуется рассудочным познанием, а стремится к познанию живого центра.

Эта интуиция достигает часто чрезвычайной живости и ясности, в ней непосредственно чувствуется живой центр бытия, и человек как бы сливается с ним; если он довольствуется этим переживанием и образами, с ним связанными, и относится к ним, как данным, не подлежащим сомнению, тогда он является участником в жизни религии; если же человек эти образы начинает переводить на язык понятий и старается их оправдать доводами логики, убедительными и для других, тогда он становится философом-мистиком. У такого философа мы по необходимости находим два утверждения: во-первых, утверждение особого органа познания – интуиции и, во-вторых, утверждение средоточия или центра бытия, познаваемого в известной степени и объясняющего все явления и весь мировой процесс.

Оба утверждения мы встречаем в философии Влад. Соловьева, причем первое в существе дела совершенно тожественно с тем, что мы находим и у Бергсона. Настаивать на этом нет основания и достаточно нескольких выписок из «Чтений о Богочеловечестве», чтобы выяснить этот пункт.

«Если, говорит Вл. Соловьев, вещественная действительность, воспринимаемая нашими внешними чувствами, сама но себе представляет лишь условные и преходящие явления, а никак не самобытные существа или основы бытия, то эти последние, хотя бы и связанные известным образом с этой внешнею реальностью, должны, однако, формально от нее различаться, должны иметь свое собственное независимое от явлений бытие, а следовательно, для познания их, как действительных, необходим и особый способ мыслительной деятельности, который мы назовем уже известным в философии термином умственного созерцания или интуиции, и который составляет первичную форму истинного знания, ясно отличающуюся как от чувственного восприятия и опыта, так и от рассудочного или отвлеченного мышления» (стр. 65, изд. 2 соб. соч.). Мышлению отвлеченному, не усматривающему единого во многом, Вл. Соловьев противопоставляет органическое мышление, которое рассматривает предметы в их всесторонней целости и внутренней связи с другими предметами. Если органическое мышление (или интуиция) соединено с ясным сознанием и сопровождается рефлексией, то мы имеем умозрительное мышление, обусловливающее философское творчество, если же оно остается в своей непосредственности, то оно является тем живым мышлением, которое проявляется в творчестве религиозном и художественном (стр. 97).

Разум сам по себе не есть орган для познания какой-либо фактической действительности (стр. 120). Дух человеческий не есть что-нибудь законченное, готовое, а нечто возникающее, совершающееся, нечто находящееся в процессе (стр. 36). Если, отвлекаясь от всего проявленного, определившегося содержания нашей жизни внешней и внутренней, отвлекаясь не только от всех впечатлений, но и от чувств, мыслей и желаний, мы соберем все наши силы в едином средоточии непосредственного духовного бытия, в положительной мощи которого заключаются все акты нашего духа и которыми определяется вся окружность нашей жизни: когда мы погрузимся в ту немую и неподвижную глубину, в которой мутный поток нашей действительности берет свое начало, не нарушая ее чистоты и покоя, – в этом родоначальном источнике нашей собственной духовной жизни мы внутренно соприкасаемся и с родоначальным источником жизни всеобщей, существенно познаем Бога» (стр. 87).

Из приведенного видна не только тожественность учения Бергсона и Вл. Соловьева об интуиции, но поражает также и сходство выражений, хотя несомненно, что Бергсон не читал сочинений русского философа.

И второе утверждение, а именно, о существовании всеединого центра, источника жизни, который обнаруживается в явлениях, встречается у обоих мыслителей; сущее всеединое Вл. Соловьева во многих чертах своих тожественно с жизненным потоком Бергсона; разница главным образом в том, что élan vital Бергсона есть пока чисто физическая сущность, лишенная всякой связи с нравственным миром, в то время как сущее всеединое Вл. Соловьева есть центр религиозной и нравственной жизни, которые в этом всеединстве получают свое обоснование и объяснение. Поэтому мышление Соловьева представляется законченным в общих чертах, в то время, как у Бергсона мы имеем лишь преддверие к системе.

На сходстве и различии основных понятий двух мыслителей мы в заключение несколько остановимся.

Бог, по представлению Бергсона, есть непрестанная жизнь, деятельность и свобода.

Мы повсюду наблюдаем один и тот же способ действия, будет ли это освобождение действия или стремление к замыканию: из одного центра выходят миры, как ракеты из одного букета; этот центр не есть вещь, а непрерывное истечение. Бог или жизненный порыв состоит в творчестве; его творчество не абсолютно, ибо оно встречает на своем пути материю, т. е. движение, обратное его движению, но он овладевает этой материей, которая есть необходимость, и стремится внести в нее возможно большую сумму непредопределенности и свободы. Этот порыв имеет конечные размеры и дан раз навсегда, он не может преодолеть все препятствия. Единый порыв представляет огромное количество скрытых возможностей, которые становятся количественно различными лишь при соприкосновении с материей. В начале жизни лежит сознание или, вернее, сверхсознательность, которая является как бы ракетой, погасшие остатки которой попадают в материю. Жизнь есть огромная волна, распространяющаяся из одного центра; почти во всей окружности она останавливается и превращается в колебание, только в одном пункте препятствие побеждено и импульс пошел свободно вперед. Именно эту свободу представляет человек. Сознание по своей сущности свободно, оно есть сама свобода, но оно не может пройти через материю, не приспособляясь к ней. Это приспособление есть то, что называется интеллектом. Все человечество представляет огромную армию, движущуюся вперед, своей тяжестью оно способно преодолеть многие препятствия, в том числе, может быть, и смерть. Когда мы представляем себе существование, то эта идея представляет логическую или математическую, а следовательно, вневременную сущность. Тем самым мы применяем статическую концепцию действительности. Все является сразу данным в вечности. Но необходимо привыкнуть к тому, чтобы мыслить существование без всяких обходов, – видеть его именно для того, чтобы видеть, тогда абсолютное оказывается очень близким нам и в известной мере в нас самих. Сущность его не математическая, а психическая. Оно бесконечно более сконцентрировано в самом себе, чем мы, но оно, как и мы, известными сторонами существует в длительности. В основе духовности и материальности можно предположить два противоположных по направленно процесса, так что от одного к другому можно перейти посредством перемены в направлении; чем больше мы относим наше развитие к чистой длительности, тем больше мы чувствуем, как различные части нашего существа входят одни в другие, и наша личность целиком концентрируется в одной точке, которая непрерывно врезывается в будущее. В этом состоит свободная жизнь и свободные действия. Наоборот, перестанем сдерживаться, перестанем действовать и будет мечтать. Тотчас наше я рассеивается, наше прошлое, которое до этого момента сосредоточивалось в едином порыве, распадается на тысячи воспоминаний. Наше я принимает пространственное направление. Наше сознание постоянно испытывает давление в обратном направлении; двигаясь вперед, оно принуждено смотреть назад. Таким образом, длительность может перейти от напряжения к протяжению, от свободы к механической необходимости.