Ричард Мейби - Какое дерево росло в райском саду? 40 000 лет великой истории растений Страница 12

Тис издревле обитает в зоне умеренного климата, семь его видов рассеяны между Азией и Центральной Америкой. Европейский вид под названием Taxus baccata рос с побережья центральной Норвегии до гор Северной Африки пару миллионов лет плюс-минус некстати случившийся ледниковый период. Археологические находки показали, что в Великобритании тисы были распространены повсеместно и между ледниковыми периодами, и после. Тисовое копье возрастом в 250 000 лет, обнаруженное в Клактоне в графстве Эссекс, – древнейший дошедший до нас деревянный артефакт. В дальнейшем из-за изменений климата ареал распространения тиса оказался ограничен. Огромные пни и стволы находили в торфе Болотного края – их затопило поднявшееся море около 6000 лет до н. э. Те, что очутились на суше, стали исчезать с появлением первых крестьян 1000 лет спустя – их вырубали, поскольку ядовитые листья тисов вредны для скота. Слог “yew” – английское название тиса – эхом отдается во многих европейских языках: “iw ” и “yw ” в валлийском, “uwe ” в голландском, “if ” во французском и немецком, – а значит, когда переселенцы двигались через континент, их общее представление об этом дереве не менялось. Однако популярная и стойкая идея, что тисы были «священны» и служили объектом поклонения в доисторических культах, не находит подкрепления. Сохранилось несколько вырезанных на камне изображений чего-то вроде хвойных веточек, которые датируются бронзовым веком, и горстка ненадежных анекдотов у римских комментаторов – и все. В описании границ на юге Англии из англосаксонских хартий тис даже не назван, а следовательно, он не служил важным географическим ориентиром[27]. Однако это, очевидно, дерево с особым значением, либо какой-то межевой знак, либо место встреч, поскольку сотни доисторических тисов живы до сих пор и уж наверняка стоят на прежних местах. Некоторые сохранились благодаря тому, что растут в недоступных уголках, например, не поддающиеся датировке карликовые тисы, цепляющиеся за отвесные склоны ущелья Ю-Когар-Скар в Йоркшир-Дейлзе. Но большинство по загадочному стечению обстоятельств растут во дворах церквей, которые моложе их на тысячи лет, что по крайней мере косвенно намекает на их сакральную роль в прошлом. Эти долгожители, чей возраст мы еще только начинаем осознавать, – серьезный довод против традиционных представлений о том, сколько могут жить деревья. Весьма вероятно, что старейшие церковные тисы проклюнулись из земли вскоре после зарождения цивилизации в Британии, а между тем ничто не предвещает приближающейся кончины. Они сидят себе на прежнем месте, топографически увязанные с сооружениями нашего официального культа, которые гораздо их моложе, – дикое и змееподобное рядом с бесстрастным и праведным. Неизвестно, что за танец затеяли здесь биология и общественный порядок, – сами тисы упорно не желают вести себя как подобает торжественным монументам, и существование этих неповторимых деревьев на священной земле заставляет задать вопросы о том, когда же они здесь появились, а особенно – как и почему.

Первым таким ветераном, которого я видел своими глазами, был тис во дворе церкви Св. Марии в Селборне в графстве Гэмпшир, где я работал над биографией самого знаменитого уроженца этой деревни – натуралиста Гилберта Уайта. Селборнский тис был местной достопримечательностью, однако его определенно нельзя было назвать ни смиренным, ни церковно-строгим, ни органичным для здешнего пейзажа, – к нему не подходили никакие клише, которые так часто в изобилии навязывают старым деревьям с их неповторимым характером. Он даже не очень большой, правда, довольно толстый, – его ствол, как показало первое измерение, имеет в обхвате примерно 28 футов, то есть почти 9 метров, – и растет себе с юго-западной стороны церковного двора. Когда в восьмидесятые годы XVIII века Иеронимус Гримм сделал его гравюру для первого издания “The Natural History of Selborne” («Естественная история Селборна»), у него получилось приземистое дерево с беспорядочной кроной, обстриженное вровень с крышами ближайших коттеджей. Прошло два столетия, а тис был по-прежнему коренаст и объемист – и непоколебим, точно деревенский ольдермен. Больше всего мне нравилось его дупло. Старые тисы почти всегда пустые внутри, и внутренние поверхности Селборнского дерева были все атласные, серо-сиреневые, будто перламутровые. Веселое было дерево. Вокруг него даже сделали скамейку, с которой хорошо было наблюдать коловращение жизни.

Но, пожалуй, удивительнее всех тисов на свете Великий тис из деревни Фортингэль в Пертшире, – наверное, самое знаменитое, в том числе и скандально знаменитое, дерево в Европе[28]. Оно стоит у викторианской церкви в этой крошечной деревушке. Служители его культа – ведь не будет преувеличением утверждать, что у таких деревьев есть ученики-апостолы, – верят, что Фортингэльский тис растет здесь по меньшей мере пять тысяч лет (см. рис. 5 и 6 на цветной вклейке). Если это действительно так, он зеленел еще до того, как создали Стоунхендж и вырыли гробницу в Мейсхау на Оркнейских островах. Великий тис – самый яркий в Британии пример загадочной связи между древним деревом и священным местом, и об этом не забывают современные язычники. Христианская церковь, по их мнению, захватила святилища древних древесных культов, и присутствие старого тиса возле церкви – верный признак Древней Религии. В результате вокруг древних тисов пышным цветом цветет фольклор эпохи нью-эйдж. Вот и Фортингэльский тис превратился в своего рода древесного божка, которого почитают и друиды-реконструкторы, и те, кого терзает ностальгия по былой лесной жизни, и патриотически настроенные кельты. Мифологизируют его даже некоторые свободомыслящие христиане. Легенда гласит, что здесь побывал Христос в свои «потерянные годы». В Фортингэле, axis mundi альтернативной Шотландии, сходятся, словно лучи, силовые линии от священного острова Айона и Монроуз (Горы Роз), от Тобермори – «источника Марии» – и Мэриуэлла («Колодец Марии») на побережье, от Эйлеан Иса («Острова Иисуса») и Линдисфарна.

В наши дни церковные тисы повсюду тщательно анатомируют, измеряют, наносят на карты, благословляют и водят вокруг них священные хороводы. Иные приверженцы древесного культа считают, что этот вид – дошедшее до наших дней воплощение Иггдрасиля, «мирового древа» древних скандинавов. Кое-кто замечает, что индоевропейский корень названия тиса – “iw ” – едва ли случайно напоминает “Iawe ”, иудейское имя Иеговы, поэтому тис окрестили «древом Господа». Многовато символизма для одного невысокого и довольно заурядного дерева.

Я приехал повидать фортингэльскую знаменитость как-то в марте, когда окружающие поля были еще устелены коричневым твидом. Я был хорошо знаком с древними тисами и не ждал увидеть небоскреб, но все же представлял себе солидное дерево, чья крона пенится над дорогой, а на свежих побегах пробивается первая весенняя зелень. И уж точно не был готов увидеть скромный кустик, не выше боярышника, спрятавшийся под сенью крошечной церквушки. И не был готов обнаружить, что Великий тис держат в клетке. Конечно, все ради того, чтобы мы, невежды, не тянули к дереву руки, ведь нас хлебом не корми – дай все потрогать, а не ради того, чтобы дерево никуда не убежало, – по крайней мере, так гласит объявление. Когда тис «открыли» в середине XVIII века, ему нанесли большой урон охотники за сувенирами, которые отламывали куски от уже обветшавшего ствола, пока тис не превратился в два отдельных дерева. К концу столетия щель между стволами была так широка, что в нее можно было пронести гроб.

Увы, «опыт общения с тисом» свелся к тому, чтобы щуриться на него в щели ограды и читать таблички для туристов. Чувствуешь себя вуайеристом, будто глядишь в дверной глазок палаты в Бедламе на несчастного безумца, скорчившегося на полу. Тис словно бы съежился – и из-за неволи, и под бременем прожитых лет, которое тяжко ложится даже на деревянные плечи. Северная половина, тесный пучок толстых узловатых стволов, каждый с овцу в обхвате, пустила несколько относительно тонких сучьев, которые раскинулись по всему загончику, но дальше ограды не растут. Южные стволы держатся на подпорках, а кое-где подпоркой служит сама ограда. Внутри, в дупле, очень темно, и рассмотреть фактуру не удается, но кажется, что стволы мало-помалу превращаются из дерева в камень. Но мне видно кружок из колышков, которые вбили в землю, чтобы очертить прежнюю окружность тиса, когда он был гораздо толще. Когда-то его можно было обхватить вдвадцатером.

Я пытался смотреть на эту сцену в полумраке как на скульптурную инсталляцию – не помогло. В последний раз я видел деревья в клетке на выставке скульптора Энди Голдзуорти под открытом небом. Он расширял неглубокие садовые канавы и делал в них небольшие бассейны из сухой кладки, а в них помещал мертвые дубовые стволы с ободранной корой, уже черные, как уголь, – и эти живописные конструкции, как предполагалось, символизировали сглаживание границ между «культурным» и «естественным». Так что, когда смотришь в эти рукотворные расщелины, видишь не панораму гармонии природы и искусства, а скорее картину леса, вырубленного под огороженное поле: поваленные деревья словно бы уложены вокруг его границ в качестве memento mori. Такой экспонат не станешь обхватывать руками – разве что в надежде вызволить несчастный ствол из тюрьмы.