Мария Кольцова - Николай Кибальчич Страница 12

До Кибальчича о подобных вещах тоже задумывались. В 1870 году И. И. Третесский, военный инженер, предложил использовать для поднятия летательного аппарата пороховые газы.

О проекте Кибальчича до революции 1917 года больше писали за границей, чем в России.

Перед судом Кибальчич просил своего защитника Герарда спасти его идею. Он хотел, чтобы его проект передали экспертам.

16 дней до суда Кибальчич думал только о проекте своей летательной машины, не надеясь на оправдательный приговор.

Герард передал проект Кибальчича Лорис-Меликову.

Незадолго до этого новый император Александр Третий не принял рескрипт о созыве представителей земств и городов, подготовленный Лорис-Меликовым. На нового царя Лорис-Меликов влияния не имел.

Затем проект Кибальчича отправился к генералу Комарову – начальнику Петербургского жандармского управления. Тот сразу же передал его в Департамент государственной полиции. Директор Департамента полиции И. О. Велио наложил на проект следующую резолюцию: «Приобщить к делу о 1 Мар. Давать это на рассмотр. ученых теперь едва ли будет своевр. и может вызв. только неуместн. толки».

До 1917 года проект Кибальчича хранился в секретном отделе полиции. Впервые опубликовали его после Октябрьской революции в журнале «Былое».

26 марта в Особом присутствии сената начался суд над первомартовцами. Председателем суда был Э. Я. Фукс. Были представители всех сословий. На этот открытый процесс можно было приобрести билет. На процессе присутствовали многие дипломаты, министры, петербургский градоначальник. Было 10 иностранных корреспондентов и 5 представителей отечественной прессы. Участники процесса проходили в зал заседания по белым билетам, а зрители приобретали коричневые.

Подсудимыми были Кибальчич, Михайлов, Желябов, Рысаков, Гельфман и Перовская. Отец Перовской был петербургским губернатором. Рысаков выдал следствию много подробностей дела, но это не помогло избежать ему приговора.

Желябов подал заявление, в котором указывал, что их дело должно рассматриваться судом присяжных, как дело Веры Засулич, впоследствии оправданной. Это заявление суд не стал обнародовать и отказал в прошении.

Прокурор Муравьев на суде критиковал учение социалистов.

Петербургский градоначальник Н. М. Баранов говорил о слабости председателя Э. Я. Фукса, который позволил подсудимым подробным образом объяснять их воззрения.

Судебные эксперты высоко оценили техническую сторону взрывных устройств, изготовленных Кибальчичем. Сам Кибальчич заявил, что по характеру своему не способен совершать убийства, но для помощи революционерам изготовлял орудия, необходимые для их замыслов.

Карл Маркс, следивший за процессом первомартовцем, одобрительно отзывался о них: «Это действительно деловые люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, геройские».

Прокурор Николай Муравьев в заключение обвинительной речи потребовал казни для всех убийц.

Защитник Кибальчича Герард на суде восхищался тем, что в преддверии суда Кибальчич думал не о своей будущей участи, а о проекте воздухоплавательного прибора. Кибальчич в своем слове на суде сказал, что его участие в убийстве царя было чисто научное.

Кибальчич заявил: «Господин прокурор в своей речи, блестящей и красивой, заявил сомнение на мое возражение, высказанное раньше, что для меня лично и для партии вообще желательно прекращение террористической деятельности и направление силы партии исключительно на деятельность другую. Он выставил, в частности, меня и вообще партию лицами, проповедующими террор для террора, выставил лицами, предпочитающими насильственные действия мирным средствам только потому, что они насильственные. Какая это страшная, невероятная любовь к насилию и крови! Мое личное желание и желание других лиц, как мне известно, мирное решение вопроса».

Кибальчич не стал просить помилования.

Но незадолго до казни Николай Кибальчич написал Александру Третьему письмо.

Письмо Н. И. Кибальчича Александру III

31 марта 1881 г.

Ваше Императорское Величество!

Не из личных побуждений и эгоистических желаний обращаюсь я к Вашему Величеству с этим прошением. Мною руководит лишь одно чувство любви к родине и скорбь о ее страданиях. Осмеливаюсь надеяться, что Ваше Величество выслушает мой голос – голос человека, желающего высказать одну беспристрастную истину.

В эти предсмертные минуты одно тревожит мой измученный ум – мысль о будущем нашей родины. Прекратятся ли ее страдания и несчастья, дождется ли она наконец счастья и свободы или еще долго будет стонать под гнетом всевозможных бедствий. Прекратятся ли наконец те условия, которые создали террористическое направление деятельности русской социально-революционной партии.

Я был тоже участником террористических актов, несмотря на то, что по складу своего характера тяготел к мирной общественной деятельности, а по свойствам своего ума имел стремление к спокойным научным занятиям; я не в силах был противиться тому историческому течению, которое толкнуло целую группу лиц на террористическую борьбу. Тем не менее я всегда страстно желал и желаю, чтобы исчезли причины существования революционного террора, чтобы партия с пути насилия могла перейти на мирный путь культурно-общественной деятельности.

И не один я, а все мои товарищи по процессу желают этого, как они и заявили на суде. Я нимало не погрешу против истины, если скажу, что того же желает и вся партия.

Но только воля Вашего Величества может прекратить возможности повторения тех ужасных событий, которые произошли за последнее время. Ваше Величество можете вывести страну из того невыносимого положения, в котором она находится.

Ваше Величество! Не казнь, а последствия нашей казни смущают меня. Только из опасения этих последствий я решаюсь просить Ваше Величество – отменить смертный приговор Особого присутствия Сената.

Ответа не последовало. Кибальчич написал второе письмо царю, ответом на которое также было молчание.

Письмо Н. И. Кибальчича Александру III

2 апреля 1881 г.

Ваше Императорское Величество! Не как человек партии, прибегающий ради партийных интересов к преувеличениям и неправде, а как человек, искренно желающий блага родине, искренно ищущий мирного выхода из теперешнего невозможного положения, имею я честь обратиться к Вашему Величеству с этим письмом; я считал бы себя счастливым, если бы мог надеяться, что мое заявление хоть в самой слабой степени посодействует выходу из того заколдованного круга, в котором очутилась наша страна. Прежде всего я должен, хоть в самых кратких словах, коснуться известного настроения революционной партии и тех причин, которые вызвали это настроение. Раз исчезнут эти причины – исчезнет и настроение, вызванное ими.

Я хорошо знаю то настроение, которое господствовало среди русских социалистов за время от 1873 по 1877 год. Молодежь шла в народ с надеждой развить в народе путем словесной пропаганды и личного примера социалистические воззрения и привычки. Если она и допускала в идее насилие, то только в будущем, когда большинство народа проникнется социалистическим воззрениями, пожелает изменения форм общежития согласно с этими воззрениями и, встретив в этом отношении противодействие со стороны правительства и привилегированных классов, принуждено будет вступить с ними в открытую борьбу. На том основании частные крестьянские бунты признавались социалистами не только бесполезными, но даже вредными, так как они цели достигнуть не могли, а между тем последствия их производили еще большую запуганность и подавленность среди крестьянского населения. По отношению к вопросу о политической свободе социалистическая молодежь того времени выказывала полнейший (хотя в значительной степени неискренний) индифферентизм, считая политические вопросы несущественными в решении коренной задачи – социально-экономического освобождения народной массы. При таком взгляде на значение политических учреждений не могло, конечно, быть и речи о какой-либо вооруженной борьбе для достижения политической свободы. Некоторые впадали даже в нелепую крайность, признавая, что политическая свобода России скорее повредила бы делу экономического освобождения народа, чем помогла бы, так как, по их мнению, при свободных политических учреждениях у нас развился бы класс буржуазии, с которой народу бороться труднее, нежели с системой бюрократического правления. Насколько среди партии господствовало в то время миролюбивое настроение – лучше всего видеть из следующего факта: из массы лиц, привлекавшихся по политическим делам за пятилетие 1873–1878 годов, только одним лицом было совершено то, что можно назвать фактом насилия, а именно выстрел, сделанный при аресте Цициановым в околоточного надзирателя.