Анна Кимерлинг - Выполнять и лукавить. Политические кампании поздней сталинской эпохи Страница 13

На практике даже через два-три года после окончания войны народные суды и трибуналы были по-прежнему завалены делами о «дезертирах» с работы. Только на заводах им. Сталина, им. Молотова, им. Дзержинского (г. Молотов) в 1947 г. и в первом квартале 1948 г. было составлено и передано в народные суды 6493 дела о прогулах и дезертирстве, а всего по области под суд попали 32 375 человек. За 5 месяцев 1948 г. было отдано под суд 12 643 человека[214]. Наиболее частыми мотивами «дезертирства» были следующие: плохие условия работы стояли на первом месте, отсутствие по болезни, не подтвержденной документами, – на втором, затем примерно в равном количестве следовали поездка в деревню по личным вопросам, перевод на другую работу без личного согласия, опоздание при возвращении из отпуска, из-за отсутствия одежды и обуви, в связи с опозданием поездов[215]. Оформление дел на «дезертиров» велось по наработанному шаблону: «на предприятиях треста “Коспашуголь” и Краснокамской печатной фабрике Гознак изготовлены в типографии специальные бланки – заявления в суд (нужно только поставить фамилию), в которых содержится перечень приложений: 1. Объяснение “прогулявшего”. 2. Справка на “прогулявшего”»[216].

Значительное количество дел о трудовом «дезертирстве» находилось на рассмотрении военных трибуналов, что также было продолжением практики военных лет. Основанием являлся Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г., ужесточивший уголовные наказания за самовольный уход с работы на военных предприятиях до 5–8 лет заключения. По этим делам судили не народные суды, а военные трибуналы. Разбирательства по «дезертирству» с трудового фронта были основным видом дел, рассматриваемых в трибуналах послевоенных лет. Например, в третьем квартале 1947 г. военный трибунал войск Министерства внутренних дел Молотовской области рассмотрел 965 дел в соответствии с Указом от 26 декабря 1941 г., в то время как на все остальные преступления приходилось только 54 дела[217].

В борьбе с «трудовым дезертирством» активно участвовали и газеты. Так, орган партбюро, шахткома и управления новых Гремячинских шахт «Гремячинский рабочий» регулярно размещал на своих полосах заметки под таким заголовком, как «Дезертиры производства наказаны». Каждая подобная публикация обычно содержала краткие описания от двух до четырех случаев «дезертирства» и приговоры военного трибунала и народного суда. Большинство означенных «дезертиров» были пойманы в родном селе, куда «они сбежали, покинув работу, демобилизовались» самовольно.

Однако имели место и особые случаи. Так, рабочий оборонного завода им. Сталина А. Дмитриев писал в своем дневнике: «Я, например, уже мог бы быть несколько раз отдан под суд за опоздания на работу, но мне все это сходит, т. к. я это делаю так хитро, что никто даже и не замечает моих опозданий»[218]. Запись от 5 ноября 1946 г. гласила:

«Сегодня опять опоздал на час, но, как обычно, все у меня сошло благополучно. Только в табельной смена не отмечена, так я ее потом отмечу»[219].

Такого рода записи встречались несколько раз, и всегда Дмитриев оставался безнаказанным. 21 ноября 1946 г. он писал в дневнике, что «сейчас, пожалуй, опаздывать на работу не придется, т. к. в табельной цеха ввели очень строгий учет»[220].

На самом деле он и потом, например в 1947 г., опаздывал либо вообще не ходил на работу (оформлял отгулы задним числом).

Всем без исключения рабочим, несмотря ни на какие личные обстоятельства, нельзя было покидать место своей работы. Если солдаты-фронтовики возвращались домой, то мобилизованные рабочие после окончания войны годами оставались вдали от своих семей. Особенно жестоким выглядит пример с рабочим завода № 172, у которого в районном центре Нытва остались жена и пятеро детей. Он написал целую серию жалоб, пытаясь вернуться домой:

«Я был мобилизован на время войны 28 ноября 1941 года из г. Нытва, где и сейчас проживает моя семья, каковая находится на иждивении, жена и пятеро малых детей в возрасте от 12 до трех лет. Мне отсюда невозможно воспитывать такую семью. Я обращаюсь к вам уже вторично, разговаривали мы с вами в октябре м-це и я дал согласие проработать до 1 января, уже февраль и я все не могу добиться расчета… В случае отказа… я вынужден буду оставить работу самовольно… жить на два дома я больше не в силах»[221].

Ему ответили, что вернуться домой он сможет, когда из Нытвы пришлют на замену другого токаря. А откуда бы смогли найти в маленькой Нытве свободного токаря, который без всякой мобилизации захотел бы поехать в г. Молотов на работу, да и кто бы стал его искать? Об этом письмо умалчивало.

Следует отметить, что практика трудовой мобилизации продолжалась до середины 1950-х годов. Многие старались любой ценой уклониться от мобилизации в те отрасли промышленности, которые отличались особо тяжелыми условиями труда. «Молодежь сотнями уходит из колхозов, чтобы только избежать мобилизации в лес», – говорил о проблемах лесозаготовительной промышленности секретарь обкома К. Хмелевский в 1948 г. Но без такой мобилизации эти отрасли не справлялись с планами.

Так как многие мобилизованные являлись хорошими, квалифицированными работниками, предприятиям было особенно невыгодно отпускать их домой. Поэтому местные руководители пытались задержать демобилизацию. В одном из писем, направленных в обком в 1948 г., автор невольно свидетельствует о мотивах действий руководства в сложившейся ситуации:

«…моя обида на директора и тем более еще как Депутата Верховного Совета РСФСР заключается в том, что… честных преданных стахановцев рабочих заставляет принудительно работать, несмотря ни на какие их мольбы и просьбы как это видно из моего примера. Я как награжденный знаком почета за трудовую доблесть и десяток раз записанный в книгу почета за самоотверженную работу сто раз подавал заявления начальникам цехов и директору завода об увольнении меня по моим домашним семейным обстоятельствам, так как на завод я попал не произвольно, а в порядке мобилизации был отозван на период войны сначала попал в стройбат, стройбат направил на завод в 1941 г. и при чем оставил дом и хозяйство и престарелых родителей на произвол судьбы… такой завод: что мы удовлетворяем просьбы только умышленных лодырей, симулянтов и т. д., а честным стахановцам рабочим не даем никаких привилегий и заставляем принудительно работать…»[222].

Автор даже не замечает, как сам объясняет причины отказов в демобилизации. Руководство завода имело очевидную выгоду в увольнении «лодырей» и сохранении передовиков производства даже спустя три года после окончания войны.

Мобилизованным рабочим место работы обычно выбрать не удавалось. Как в армии – куда пошлют, туда и следовало идти. Несмотря на то что в законе было закреплено правило, согласно которому рабочий должен быть обеспечен работой по специальности, на деле его могли поставить на заводе на любое свободное место. Рабочего могли и переместить на другое место по желанию начальника. Иногда это было связано с местью или произволом. Новое место работы могло быть менее выгодным по зарплате и условиям труда. Например, рабочий Катаев «в 1946 г. окончил ремесленное училище и получил специальность слесаря. Катаев, будучи направленным на завод № 33, он вопреки его желания администрацией использовался там не по специальности слесаря, а грузчиком и конюхом. Более того, Катаеву общежития администрация не представляла… он был вынужден длительное время проживать в конюшне вместе с лошадьми, а затем уйти самовольно с работы»[223].

Данный случай показывает еще и то, что военные порядки распространялись не только на мобилизованных в годы войны, но и на молодых рабочих, попавших на заводы уже в послевоенные годы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Сноски

1

См.: Вахштайн В. К концептуализации сообщества: еще раз о резидентальности, или работа над ошибками // Социология власти. 2013. № 3. С. 16.

2

Кюзаджан Л. С. Идеологические кампании в КНР 1949–1966 гг. М.: Наука: Гл. ред. восточ. литературы, 1970.

3

Герцштейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск: Русич, 1996. С. 389–452.