Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 13 Страница 13

II. Единое, абсолютное, вещь в себе, бесконечность, субстанция, необходимость – все это сменяется множественностью, отношениями, явлениями, конечными по числу, в которых нет царства абсолютной необходимости, но есть место и свободе. Таким рисуется мир для сознания, но единство этого мира – его логическая связность, обусловлены, прежде всего, тем, что сознанию присущи некоторые всеобщие и необходимые формы или категории – это те наиобщие свойства познания, которые делают возможным самый опыт. Мы видели, что нет субстанции, но лишь мир явлений, он образует закономерную картину и на место субстанции, вещи в себе, мы должны поставить понятие закона, функции. Мы все познаем в отношениях – вот исходный пункт для установления основных законов познаваемого мира, и первою основною категорией мысли является категория отношения. Познавать, значит, во-первых, различать, во-вторых, отожествлять – сочетанием этих двух процессов мы определяем в нашем сознании что бы то ни было. С этими процессами отожествления, различения и определения тесно связаны законы мышления (тожества, противоречия и исключенного третьего). Непроизводность каждой новой категории от предыдущей выражается в том, что она привносит с собою новый синтетический априорный акт мысли.

Вторую категорию составляет закон числа. Здесь «тезисом» является единство, «антитезисом» – неединство – множество, а синтезом – единство в множестве, т. е. целокупность. Пространство и время, которые Кант считал формами чувственности и обособлял от категорий как коренных понятий рассудка, Ренувье причисляет к категориям, видя в них лишь частный случай – отношения. Граница пространства есть точка, ее антитезисом является расстояние, а синтезом – протяжение, ибо всякое протяжение – линию, поверхность, объем можно построить из точки и расстояния. Подобным же образом временная длительность есть синтез мгновения как тезиса и промежутка (времени) как антитезиса. Длительность есть промежуток, ограниченный двумя мгновениями, как прямая линия – промежуток, ограниченный двумя точками. Категория качества заключает в себе два противоположных момента: различие (differentia) и род, которые в синтезе дают вид. С этою категорией связана вся система силлогистики, ее главным принципом является положение: заключающееся в содержимом заключается и в содержащем. Категория бывания весьма своеобразна. Как объяснить, что нечто становится иным? Скажем ли мы, что процесс изменения разложим на бесконечно большое число моментов бесконечно малых изменений, мы нарушим закон числа. Чтобы избегнуть этого, мы должны признать, что бывание слагается из ряда прерывных конечных по времени промежутков. Известное явление а стоит, как таковое, в известных отношениях к другим явлениям, в следующий малый промежуток уже а не существует, на место его, скажем, является а – е или а + е. Таким образом, например, движение только в абстрактном смысле можно рассматривать, как непрерывность, это – уловка исчисления, в действительности же оно прерывно, осуществляется маленькими скачками: для Ренувье «in mundo datur saltus». Причинность Ренувье понимает по аналогии с человеческой активностью, в последней есть налицо умственная антиципация возможностей, затем действие. По Ренувье все проявления причинности в природе антропоморфны в том смысле, что в процессах органических, химических и даже механических (тяготение) есть аналог с человеческим стремлением, а потому он понимает причинность как синтез потенции и акта везде, где мы наблюдаем в природе необходимое и достаточное для порождения данного действия условие. Дальнейшая категория это – финальность, в которой страсть является синтезом данного состояния и тенденции или стремления к другому состоянию. Последняя категория личности есть сознание, образуемое синтезом я и не-я.

Так как бытия в себе нет, то всякое бытие необходимо должно осуществляться в чьем-нибудь сознании, не в одном моем, конечно. Если что нибудь совершается, то всегда является вопрос: in quо соgitante? «Если мир есть совокупность представлений, то он есть, следовательно, и совокупность сознаний («Psychologie» 1, 207). Эти сознания проявляются в существах, действующих по целям: природа и образует иерархию таких существ от низших форм материи, в которой уже проступает смутный аналог сознания до растений, животных и человека.

Категории дают лишь общую схему, объемлющую многообразие явлений, они далеко не достаточны, чтобы охватить это многообразие в целокупный синтез. Да такой синтез и невозможен для человека! Мир есть совокупность индивидуумов, ограниченная в пространстве и времени и численно конечная, но эти пространственные и временные пределы мира непостижимы все-таки для человека, как неисчислимо для него и число образующих мир индивидуальностей. Мир имел начало во времени, но о природе этого начала мы не можем сказать ровно ничего определенного. Единый ли Бог породил многообразие личностей, или богов было несколько, или мир начался с по-явления множества индивидуальностей, этого никто не сумеет доказать. Вероятнее все же предполагать в той или другой форме, с Богом или без него, множественность духовных сущностей. Бога Ренувье, подобно Миллю и Джэмсу, мыслит личностью не бесконечною.

III. Вторая часть «Всеобщей критики» посвящена «рациональной психологии». Выражение «psychologia rationalis» напоминает тотчас же метафизическое учение о душе школы Лейбница, но Ренувье под рациональной психологией разумеет не учение о душе, но описание душевных явлений, освещенное рациональным единством познавательных функций, категорий, ибо человек прежде всего есть «некоторый центр, точка пересечения категорий». Он противопоставляет свои психологические воззрения и чистому эмпиризму, и субстанциальному пониманию души. Жизнь и сознание – непроизводный факт в природе, ни механическое, ни виталистическое объяснение здесь неприменимы. Попытка вывести сознание из движения самопротиворечива, а ссылка на жизненную силу ровно ничего не объясняет. Психическое единство органично и обрамлено рассмотренною выше системой категорий. В ощущении все категории уже даны в смутной форме, антитеза я и не-я, длительность, протяженность. Чувственность и рассудок функционируют неразрывно. Целый ряд категорий особенно тесно связан с нашим интеллектом, другие ярче выступают в чувствованиях и воле. Благодаря категориям отношения мы сравниваем психические состояния, закон числа их оформляем количественно. Функция воображения, особенно зрительного, связана с пространством. Категория следования во времени обусловливает память и предвидение. Так как формы времени для нашего сознания непроизводны, априорны, то всякая попытка объяснить механизм памяти, локализацию опорных пунктов во времени и т. п. заключает в себе вопиющее petitionem principii». Сознание без длительности есть чистейшая абстракция сознания, ведь нельзя было бы говорить, что оно длится, если бы оно распадалось на бесконечность дробей мгновения, которые оно не представляло бы себе как последовательные и свои. Ведь это просто формулировка в положительном виде того закона, который субстанциалисты называют: закон личного тожества или постоянства «я». …Тайна памяти сводится к тайне существования феноменов, подчиненных законам». (I, 113). К категории бывания примыкает принцип ассоциации идей. Природа этих ассоциаций определяется всевозможными отношениями, какие могут быть установлены между образами по законам категорий. Категории качества соответствует, как функция, разум. Чувствования особенно тесно связаны с категорией финальности, а воля – с категорией причинности. Основные душевные способности, интеллект, чувствование и воля неразрывны между собой, непроизводны, как основные «аспекты» на единую душевную жизнь.

Познавательную деятельность животных Ренувье, с одной стороны, сближает с человеческой, с другой – тщательно их разграничивает. Картезианская гипотеза «автоматизма», т. е. неодушевленности животных, представляется ему «чудовищной». Животное не только ощущает, но в смутной неосознанной форме мыслит, судит, пользуется инстинктивно категориальными функциями, подобно тому, как и мы мыслим нередко интуитивно, без участия рефлексии в собственном смысле слова. Так, например, Этьенн Жоффуа С. Илер рассказывает про одного шимпанзе, который, вися на веревке, пожелал развязать узел на ней. Заметив, что это ему не удается (узел находился над ним), он вскоре взлез по веревке выше и, освободив таким образом узел от тяжести своего тела, без труда развязал его. Вот пример интуитивной сообразительности животного. Но интеллект животного все же toto genere отличен от человеческого в том отношении, что оно сравнивает, но не осознает акта сравнения, короче, у него нет мышления о своем мышлении, нет рефлексии. А раз у него нет рефлексии, у него нет и воли в собственном смысле этого слова. Воля отнюдь не тожественна с возможностью произвольного движения: и при двигательном параличе у человека не утрачена воля. Равным образом нельзя отожествлять ее со спонтанностью, с особым чувством стремления (Strebensgefühl). Воля не есть нечто внешнее интеллекту: она глубоко проникает и самый интеллект. Она не есть зритель борьбы мыслей и представлений, который в надлежащий момент вмешивается в эту борьбу и произносит свое «fiat» или «veto». Само движение нашей мысли волевой природы. Воля самоподвижна (automotrice) и самодвигатель. Она двигатель не в том смысле, что непосредственно влияет на органы движения – мышцы. Она есть сама осознаваемая и осмысляемая борьба мотивов. Само же чувство усилия, привходящее в эту борьбу, относится к сфере представлений – это активность произвольного внимания. Ею именно определяется выбор той возможности, которая воплотится в действительность. Известное представление, связанное с установкой определенного суждения, одерживает верх в борьбе мотивов, получается определенное решение, которое и переходит (не всегда, конечно) в поступок. Ведь не только телесные процессы влияют на духовные, но и обратно, духовные процессы воздействуют на телесные, и воля может влиять на последние, но не прямо, а видоизменением констелляции представлений, которое, в свою очередь, вызывается активностью разума в процессе обдумывания. Безумие зависит не только от органических расстройств, но и от установки неправильных утверждений и ложных решений. Поэтому болезни воли следует лечить не только восстановлением правильных органических функций, но и прямым влиянием на интеллект, на способность суждения больного. «Ничто не доказывает, что известные симптомы познавательного порядка не могут быть избегнуты или подавлены лечением такого же порядка, т. е. интеллектуального и морального». Таким образом, Ренувье сходится с интеллектуалистическим направлением в психиатрии, какого, например, придерживается ДюБуа. Воля человека не только по внутренней природе своей разумна, она и свободна. Мы, несомненно, обладаем чувством свободы, но ведь оно может быть и иллюзией. Если свобода воли – иллюзия, то в таком случае «необходимость можно уподобить шулеру, который обладал бы способностью из всех карт развернутой колоды заставить нас свободно выбрать ту карту, которая уже была предопределена им. Однако, свобода воли не есть иллюзия, но несомненный факт. 1) Нам могут сказать, что закон причинности исключает свободу воли; но на это нужно ответить, что причина и действие не связаны между собою логической необходимостью, да свободные акты и не суть беспричинные, но их причиной является человек во всей совокупности своих функций. 2) Могут заметить, что закон сохранения энергии противоречит свободе воли; но закон сохранения энергии не имеет абсолютного значения, да если и допустить таковое, то мыслимо участие психической энергии в видоизменении конечного результата сложной совокупности движений. Маленького камушка бывает достаточно, чтобы вызвать громадный обвал, так точно еле заметное вмешательство психической активности может вызвать огромные по своей значительности результаты в системе материальных процессов. Сказать, что мир есть замкнутая механическая система, в которую не может проникнуть никакое спонтанное побочное воздействие, значит делать голословное предположение, на которое нас ни опыт, ни рассудок отнюдь не уполномочивают. 3) Данные моральной статистики, говорят, указывают на то, что убийства, браки, даже неточности адресования повторяются из года в год с поразительным единообразием. Отсюда можно заметить, что в среднем человеческие действия подчинены неизменным законам – и только. Цифры при всем их постоянстве все же колеблются. Ничто не дает нам права перенести здесь выводы на отдельного человека. 4) Закон больших чисел, которым руководятся теория вероятностей и статистика, говорит не против свободы воли, а за нее. Закон больших чисел заключается в том, что, имея равные шансы за и против (например, имея равное количество черных и белых шаров в урне и вынимая их в слепую), мы при увеличении числа испытаний заметим в числах тенденцию к сближению, к уравнению. Если я, например, имею в ящике тысячу белых и тысячу черных шаров, то, при достаточном числе испытаний, я замечу, что число белых шаров, вынутых в слепую мною, станет приближаться к числу таковых же черных шаров. Свободный выбор предполагает равные возможности, которые именно здесь и обнаруживаются на опыте. Так как закон больших чисел применяется (со все возрастающим приближением, составляющим его сущность) к вероятностям явлений, зависящим от нашей воли, в случаях, где для определенного выбора отсутствует постоянный мотив, т. е. таких, для которых случайный тираж является типическим примером, то мы имеем возможность верить с вероятностью, что явления этого порядка, вообще говоря, не предопределены. В таких случаях человек является первым и непосредственным (instantanée) источником изменчивых действий, при одинаковых прецедентах. С детерминистической точки зрения закон больших чисел можно, конечно, объяснить ссылкою на то, что изменяющиеся причины при большом числе взаимно уничтожают друг друга, и обнаруживается лишь действие постоянных причин, но в таком случае закон больших чисел не есть закон в собственном смысле слова, Между тем с точки зрения свободы этот закон доказывается, а именно, при допущении двух неопределенных, равно возможных будущих (futurs ambigus), таких, где из двух противоположных ни для одного нет большего предсуществующего основания для его реализации по сравнению с другим.