Алексей Югов. - Безумные затеи Ферапонта Ивановича Страница 13

Очнувшись, Ксаверия Карловна заявила ему, что не может лицезреть его, а потому уйдет к соседям и пробудет там долго. Однако, вернулась она перед вечером и в таком потрясенном виде, что Ферапонт Иванович испугался, так как такое случалось очень редко.

— Ферри! Они пришли!.. — крикнула она еще с порога.

— А я их еще утром видел, — спокойно сказал Ферапонт Иванович.

— Как?!.. Почему же ты не сказал?!.. — вскричала Ксаверия Карловна, готовая снова разгневаться.

Ферапонт Иванович молча развел руками и печально улыбнулся, и улыбка эта ясно говорила: чего, мол, ты спрашиваешь, если сама знаешь, почему!..

И, действительно, Ксаверия Карловна поняла, потому что вдруг сильно покраснела и замолчала.

Эта ночь, а также и много последующих дней и ночей протекли так тихо и хорошо, что могли создать иллюзию медового месяца Капустиных.

Однако, тучи сгущались. Мрачное предсказание Ксаверии Карловны оправдалось вполне: все было прожито, и им угрожала нищета.

Преодолев свое отвращение и ненависть к большевикам, Ферапонт Иванович, побуждаемый к тому супругою, отважился, наконец, зарегистрироваться на бирже труда.

Зарегистрировавшись, он почти ежедневно ходил справляться, нет ли требований.

— Профессия? — коротко спрашивал его корявый человек за перегородкой, берясь за какие-то бумаги, и сразу же, как только Капустин говорил — «психиатр», — он решительно откладывал бумаги и говорил «нет» с таким выражением, словно он хотел сказать: «и каких, каких только дармоедов не бывает на свете!».

Наконец, фигура Ферапонта Ивановича примелькалась ему; ему, видно, сделалось жалко его, и однажды, когда Капустин подошел к решетке и сказал свою профессию, парень сдвинул кожаный картуз на затылок, поцарапал карандашом голову и сказал с сочувствием, которое умерялось, однако, официальным тоном:

— В театральную секцию сходите, товарищ!

После этого совета Ферапонт Иванович перестал предлагать свой труд.

Так прошло около двух недель, и вдруг одна из знакомых посоветовала через Ксаверию Карловну, чтобы Ферапонт Иванович сходил в губнаробраз насчет места учителя. Ксаверия Карловна наутро погнала мужа в губнаробраз, и все удивительно просто устроилось.

Когда в губнаробразе узнали, что Ферапонт Иванович психиатр, а согласен на какое угодно место, то удивились и обрадовались.

Ферапонту Ивановичу предложили место заведывающего колонией умственно-отсталых детей, причем было предложено выехать немедленно и выданы были подъемные.

Решено было выехать через три дня, и Ксаверия Карловна приступила к ликвидации того, что не предполагала взять с собой.

Наступил вечер накануне отъезда.

Капустины сидели в кухне за чаем. Все было уже увязано, упаковано, стены оголились.

Пили чай молча.

Вдруг Ксаверия Карловна, доливавшая чайник, закрыла кран и, выпрямившись, прислушалась: возле окон кухни, выходивших на двор, послышались странные звуки, — как будто кто-то редко ступал и в то же время ввинчивал в снег палку или каблук.

Те же звуки послышались близко и, наконец, прекратились на крыльце.

В дверь постучали.

Ксаверия Карловна встала и, подойдя к порогу и распахнув дверь, чтобы светлее было в сенках, спросила, придерживаясь за крючок:

— Кто там?

— К Ферапонту Ивановичу, — послышался глухой хриплый голос.

Ксаверия Карловна сняла крючок.

Постукивая деревяшкой и костылями, не останавливаясь в сенях, приняв, должно быть, Ксаверию Карловну за прислугу, в кухню вошел человек в рваной шинели.

— Силантий?!.. — вскричал Ферапонт Иванович, выглянув из-за самовара. Он вскричал это радостно, но тут же замолчал, не зная, как встречать, как разговаривать дальше с Силантием, потому что неизвестно было, как отнесется Ксаверия Карловна к приходу такого гостя.

Силантий снял шапку, поздоровался и остановился у порога.

Ферапонт Иванович вылез из-за стола и, поздоровавшись с Силантием, стал объяснять Ксаверии Карловне, кто это такой.

Вопреки его ожиданиям, она отнеслась к гостю очень хорошо, поздоровалась за руку и пригласила за стол.

Силантий, смущаясь и отказываясь, стал раздеваться. Он помялся еще немного, не зная, куда деть свои костыли, затем, когда Ксаверия Карловна подала ему стул, сел и прислонил их к лавке.

Хозяйка налила чай.

Силантий смотрел на стакан, ожидая, пока он остынет, и молчал.

— Силантий, как же вы это — того?.. — начал неловко Ферапонт Иванович, кивнув головой на костыли, и не докончил.

Силантий, отпивший в это время глоток чаю, поперхнулся, закашлялся, собираясь ответить, и вдруг махнул грязной загрубевшей рукой, и слезы покатились у него по липу.

Ферапонт Иванович нисколько не удивился этому, потому что, когда здоровался с ним, то почувствовал запах винного перегара.

Зато Ксаверия Карловна глядела на гостя с видимым состраданием, и слезы готовы были выступить на ее глазах.

— Эх, Ферапонт Иванович! — сказал, покачав головой, Силантий. —Да разве мне-то трудно, что я ноги лишился!.. Сколь из нас и жись свою отдали!.. Нет, а то мне горько, что все — за его собственные вещи, а он, пакостник, мерзавес он оказался! — сквозь слезы закричал он, ожесточаясь и стуча кулаком по столу.

— Кто? — спросил, бледнея, Ферапонт Иванович, зная, кого назовет Силантий.

— А кто для меня дороже отса-матери был?!.. На кого я богу молился?!.. Кто, Ферапонт Иванович, что не капитан Яхонтов?!..

— А где он? — тихо спросил Ферапонт Иванович.

— Где?!.. — презрительно засмеялся Силантий. — А где ему быть?!.. Это наш брат, скотинка, калечится да пропадает, а до него и теперь не скоро достанешь! Красный командир, язви его!.. Xристо-продавес! У!..

Он еще, видимо, хотел прибавить что-нибудь потяжеловеснее, но присутствие Ксаверии Карловны удержало его.

Мало-помалу Ферапонт Иванович выспросил у него все и узнал, что Силантий отступал с батальоном — где пешком, где на подводах, в надежде, что встретит где-нибудь за Омском своего капитана и доставит ему вещи в целости и сохранности. Так добрался он до Калачинска с имуществом капитана, а там отморозил ногу, и его, когда он попал в плен, отправили в Омск в госпиталь и отрезали ногу.

С гневом и болью рассказал Ферапонту Ивановичу Силантий, как встретил он Яхонтова на мосту и, как Яхонтов толкнул его в грудь, когда он бросился с костылем на Аннету.

Капустин долго молчал, когда Силантий кончил рассказывать. Душа его содрогалась от мерзости и подлости человека, которого он считал кровно благородным и мужественным. Теперь для Ферапонта Ивановича ясно было, что Яхонтов перешел на сторону красных и отдал им тетрадь о ночных дивизиях.

Силантий засобирался.

— Благодарю за угошшение, — сказал он, опрокидывая чашку на блюдечко и кладя на донышко огрызок сахара.

Он потянулся за костылями.

— Погодите минуточку! — вдруг остановила его Ксаверия Карловна и, выйдя из-за стола, позвала мужа в комнату.

Они совещались там долго.

Наконец, из комнаты вышел Ферапонт Иванович и, не имея сил скрыть свою радость и гордость жениной добротой, объявил Силантию улыбаясь:

— Знаешь, жена хочет, чтобы ты с нами поехал, а пока оставайся ночевать.

— Дак как же?!. Что это будет... куды вы меня денете? — растерянно, не веря своим ушам, забормотал Силантий.

— Ну, это ерунда!.. Устроимся... Ну, там помогать, что будешь... потом, может быть, сторожем или что... — сказал Капустин.

— Господи! да ведь как же это?!. Да ведь кто я теперь?!.. Куды я гожусь?!.. Шелуха жизни! — сказал Силантий, махнув рукой, и заплакал.

— Да брось, Силантий, что там говорить! — сказал Ферапонт Иванович, похлопав его по плечу. — Все мы, брат, теперь — шелуха жизни! Теперь вот такие, как твой капитан, те далеко пойдут! — сказал Ферапонт Иванович, представляя с горечью всю силу и энергию, и ум человека, погубившего его планы. — Да... он и у них далеко пойдет!..

— Ну, это ведь кто его знат! — сказал Силантий, подымая голову, и в голосе его Капустину почудилась угроза...

За городом мороз был особенно силен. Казалось, что полозья раздирают снег, и временами трудно становилось переносить этот звук. Ехали все время шагом. На первых «салагах», где сидел ямщик, сложено было все имущество Капустиных, уцелевшее от мены и продажи: здесь, в объятиях бархатного развалистого кресла стыдливо лежало стиральное корыто, показывая всем свою грязную спину; пимы — совершенные инвалиды по внешности — прятались от ветра в квашне, укрытые сверху полосатой периной, на которой привольно раскинулась широкобедрая гитара в соседстве ночною горшка, в ручку которого продернута была веревка, опутывавшая весь воз вдоль и поперек.

— Я прямо от стыда сгораю! — шипела Ксаверия Карловна на ухо своему супругу, когда они проезжали городом, и даже слезла со вторых розвальней и пошла по тротуару, чтобы показать, что она не имеет никакого отношения к этим вещам.