Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь - Иллуз Ева Страница 13

Например, как общественность может принимать легитимные решения по спорным с точки зрения морали вопросам, таким как проституция, аборты, наркотики, наказания и азартные игры? Внутренне последовательные аргументы могут быть приведены как за, так и против этих вопросов. Однако ценности отдельных личностей или небольших групп редко совпадают. Одним из преимуществ использования показателя благополучия для принятия решений в области государственной политики является субъективный характер самих инструментов самоотчета. В таких случаях субъективные показатели предпочтений населения, которые отражают личные ценности и жизненные цели людей, предоставляют политикам демократический и справедливый (с утилитарной точки зрения) инструмент для принятия решений по вопросам, связанным с этическими проблемами69.

Неравенство – один из самых актуальных и наиболее ярких примеров. Согласно последним исследованиям и вопреки утверждениям многих других экономистов, что идея социального минимума, перераспределение и равенство необходимы для процветания, достоинства, признания и благосостояния общества70, исследования крупных баз данных, похоже, теперь доказывают, что неравенство доходов и концентрация капитала напрямую зависят от счастья и экономического прогресса, особенно в развивающихся странах. Очевидно, что неравенство сопровождается не возмущением, а «фактором надежды», согласно которому бедные воспринимают успех богатых как предвестие возможностей, что вселяет в них надежду и счастье, которые мотивируют к процветанию. Впрочем, это никого не удивляет. Меритократические и индивидуалистические ценности, лежащие в основе счастья, скрывают фундаментальные классовые различия и одобряют конкуренцию в неравных системах вместо того, чтобы продвигать сокращение экономического неравенства. В связи с этим новые экономические исследования счастья утверждают, что чем глубже неравенство, тем больше возможностей индивиды видят для себя в будущем, а значит, тем больше счастья оно приносит. Келли и Эванс, например, недавно пришли к выводу, что «неравенство доходов связано с бо́льшим уровнем счастья». Этот «ключевой факт», продолжают они, применим в основном к развивающимся странам, в то время как неравенство в развитых странах «не имеет никакого отношения» к счастью людей, «не вредит, но и не приносит пользы»71. Последствия для политики, направленной на снижение неравенства, кажутся очевидными: их просто не должно быть.

Огромные усилия прилагались и продолжают прилагаться для уменьшения неравенства доходов. Многие готовы пожертвовать экономическим ростом ради преодоления этого неравенства. Наши результаты показывают, что эти усилия в значительной степени ошибочны: в мире, каким мы его знаем, неравенство доходов в обществе в целом не снижает субъективное благосостояние индивидов. В развивающихся странах неравенство, на самом деле, увеличивает уровень счастья. Это указывает на то, что прикладываемые сегодня усилия таких организаций, как Всемирный банк, направленные на снижение неравенства доходов, потенциально вредны для благополучия граждан бедных стран72.

Обращаться к концепту счастья очень удобно с технократической точки зрения. Счастье, кажется, придает блеск гуманизма дегуманизирующему мировоззрению технократии. По их идее, общий показатель счастья довольно точно отражает чувства и настроения населения, поэтому нет необходимости спрашивать людей, что они думают о политических мерах, а можно просто попросить заполнить анкету из пяти пунктов, чтобы оценить, насколько они довольны жизнью. Мнения, в отличие от оценок счастья, беспорядочны, запутаны и их трудно интерпретировать. В начале отчета о мировом счастье Лэйард и О̕Доннелл подчеркивают, что общий показатель счастья должен быть критерием политики в любой демократии, и одновременно они обращают внимание на то, что на вопросы с просьбой оценить определенную политику исследователи «получают бессмысленные ответы», поэтому данные о счастье являются более надежным и «новым действенным методом научно обоснованной разработки политики»73. Тем не менее идея рассматривать людей как данные и не интересоваться их реальным мнением, исходя из того, что оно может быть бессмысленным, кажется скорее деспотичной, чем демократичной. Как предположил Уильям Дэвис74, проблема неоутилитарных, технократических подходов заключается в самой демократии. Возможно, ее сфера влияния вышла за пределы управляемого, и такие понятия, как счастье, которые поддаются количественной оценке, способны унифицировать суждения и убеждения и напоминают идею общественного благополучия (все более необоснованную), превратились в стратегию, позволяющую предложить крохи демократии без какой-либо необходимости разбираться с нежелательными результатами и политическими проблемами, связанными с настоящими демократическими решениями.

Без всяких сомнений, сегодня счастье является в высшей степени политическим понятием, и в англосаксонских культурах оно было таковым по крайней мере с начала Нового времени. Это подтверждают как экономисты счастья, так и позитивные психологи, которые считают, что счастье имеет как политические, так и экономические и социальные последствия. Как доказывает Эшли Фроули, почти сорок процентов работ позитивных психологов содержат выводы, влияющие на политические меры75. Однако они неохотно признают, что у исследований и у внедрения счастья могут быть политические и культурные подоплеки: за научным изучением счастья и его политическим, экономическим и социальным применением может стоять идеологическая повестка дня, а также культурная предвзятость. Исследователи счастья пытаются избежать любых культурных, исторических или идеологических постановок вопросов, придерживаясь дихотомии «наука/ценности» и настаивая на том, что научный подход не позволяет нагружать их определение счастливого человека моральными принципами, этическими предписаниями и идеологическими ценностями. Тем не менее это явно контрастирует с той тесной связью, которую счастье поддерживает с основными индивидуалистическими допущениями и этическими требованиями, характерными для неолиберальной идеологии, о чем пойдет речь в следующей главе.

Глава 2. Возрождение индивидуализма

Отделившись от семьи, религии и служения как источников авторитета, долга и морального примера, «я» добивается счастья и удовлетворяет желания, вырабатывая при этом индивидуальную форму действия. Но в чем заключаются эти желания? По какой мерке или способностям «я» определяет счастье? Перед лицом этих вопросов […] индивидуализм, кажется, как никогда решительно настроен отбросить все критерии, кроме радикального частного одобрения.

Счастье и неолиберализм

Неолиберализм шире и фундаментальнее, чем просто направление политической и экономической философии. Как уже упоминалось в других источниках1, неолиберализм следует понимать как новую стадию капитализма, при которой области и сферы применения экономики расширяются во всех культурных слоях2, растет спрос на научно-технический анализ при принятии политических и социальных решений3, возрастает внимание к утилитарным обоснованиям выбора, эффективности и максимизации прибыли4, экспоненциально растет неопределенность на рынке труда, экономическая нестабильность, рыночная конкуренция, рискованное поведение, организационная гибкость и децентрализация5, ускоряется коммерциализация символического и нематериального, в том числе идентичности, чувства и образа жизни6, закрепляется терапевтическая этика, ставящая эмоциональное здоровье7 и потребность в индивидуальной самореализации в центр общественного прогресса и институциональных вмешательств8. Более существенным, чем эти характеристики, является тот факт, что неолиберализм следует рассматривать как индивидуалистическую социальную философию, основным объектом внимания которой является «я», а основной антропологической гипотезой, по мнению Ашоффа, – то, что «все мы – независимые, автономные субъекты, встречающиеся на рынке, мы сами творим свои судьбы и находимся в процессе создания общества»9. В этом смысле неолиберализм следует рассматривать не только с точки зрения его структурных особенностей и последствий, но и с точки зрения его инфраструктурных предпосылок, то есть его этических и моральных принципов, согласно которым все люди являются (и должны быть) свободными, активными, ответственными и автономными существами, способными управлять своим психологическим состоянием по собственному желанию, реализовывать интересы и преследовать то, что принято считать неотъемлемой целью в жизни – счастье.