Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 3 Страница 17

4. Наконец, признание логики частью психологии или обоснование ее на психологии как теоретическом фундаменте означает водворение той или другой формы релятивизма, а вместе с тем и скептицизма. Логические законы и истинность, будучи поставлены в зависимость от отдельного мыслящего индивидуума или от устройства мышления целого человеческого рода, получают относительный смысл и относительное значение: сомнение становится возможно повсюду в познании, и подлинная чисто-логическая сущность последнего разрушается. Ибо, при этом, нарушаются сами очевидные условия возможности всякого познания, всякой теории, всякого утверждения как в объективном, так и в субъективном отношении. Нельзя познавать, отрицая так или иначе самый существенный момент познания: истинность. Познание же, которое отрицает познание и в том числе себя самое, есть contradictio in adjecto151.

Что позиция индивидуалистического релятивизма, ставящего истину и логическое в зависимость от конкретного психического индивидуума и его личных переживаний, невозможна, – ясно само собою152. Зато не так очевидна абсурдность «родового» релятивизма, хотя и он, конечно, в принципе совершенно недопустим. И, во-первых, недопустимо и бессмысленно утверждать, что для каждого вида судящих существ истинно то, что представляется истинным согласно его законам мышления; ибо нет истин для существ того или другого порядка, нет, стало быть, таких истин, которые при известных условиях становятся вдруг ложными. Смысл понятия истинности требует постоянства: «то, что истинно, абсолютно, истинно «по себе»; истина тожественно едина, при чем безразлично, будет ли она опознаваться в суждении людьми или не людьми, ангелами или богами»153. Во-вторых, «природа вида есть факт; из фактов можно выводить только одни факты. Основывать истину релятивистически на природе вида значит в таком случае придавать ей характер факта. А это противоречит смыслу. Всякий факт индивидуален, стало быть, определен временно. По отношению же к истине говорить о временном определении осмысленно лишь, имея в виду полагаемый ею факт, а не ее самое. Мыслить истины, как причины или следствия, абсурдно… Не следует смешивать суждения, как содержания суждения, т. е. как идеального единства, с отдельным реальным актом суждения»154. В-третьих, если истина коренится исключительно в общечеловеческой природе, то в том случае, «если. эта природа не существовала бы, не существовало бы и истины». Но ведь заключение о том, что «не существовало бы истины», есть наличная истина, и эта наличная истина говорит, что истина не существует, – что явно бессмысленно155. Равным образом выходит так, как будто обосновывающая истину и, стало быть, существующая природа мышления должна, между прочим, обосновывать и истину своего собственного несуществования. Наконец, в-четвертых, «относительность истины влечет за собою и относительность существования мирa; ибо мир представляет собою не что иное, как совокупное предметное единство, которое соответствует идеальной системе всех фактических истин и от нее неотделимо». К этому мирy принадлежит, между тем, и само сознание со всеми его содержаниями. И выходит, что сознание утверждает относительность самого себя, что уже бессмыслица в пределе156.

Таким образом, релятивистически-скептические заключения психологизма присоединяют к вышеуказанным в пункте 3 невозможностям психологизма целый ряд, пожалуй, даже еще более тяжких и непростительных бессмыслиц. И, не говоря уже о трудах крайнего психологизма, достаточно образцовый материал в этом отношении дают труды умеренного, антропологического, нормативистического и трансцендентального психологизма. Так, например, труд Эрдманна с его утверждениями, что логические законы суть законы нашего, человеческого познания и для существ, одаренных иной мыслительной природой, будут лишены всякого значения; что наша умственная организация, как и все в мире, подлежит изменению, а вместе с нею должны неизбежно измениться и логические законы; что очевидность и истинность наших знаний – чисто человеческая, наша и никак не абсолютная, и т. п. Или труд Зигварта с его утверждениями, что априорность положений имеет лишь тот смысл, что и в них мы сознаем постоянную и обязательную функцию нашего мышления; что истинное суждение без того, чтобы его мыслил какой-либо ум, является чистой фикцией; что логическое основание, которого мы не знаем, знаменует собою прямое противоречие; что всякая логическая необходимость в конечном счете подразумевает наличного мыслящего субъекта; что, например, закон противоречия может стать психической силой; и что у существа, одаренного идеальным умом, нормативный принцип будет в то же время и естественно-психологическим законом157.

Итак, психологическое обоснование логики и логического должно быть оставлено раз и навсегда: на психологической базе логика не может вырасти, как строгая, сущности своего предмета соответствующая и со своими собственными принципами в согласии находящаяся дисциплина. Однако, в равной мере не может она и оставаться чисто-нормативной дисциплиной, учением об искусстве мыслить. Психологическая подстилка нормативистической логики у Зигварта показывает с очевидностью, что такая логика требует в качестве своего фундамента какой либо теоретической, свободной от всякого практическая уклона дисциплины. И уже Лейбниц, Кант, а за ними Гербарт, Больцано и другие стремились построить логику прежде всего, как теоретическую, чисто-формальную науку. Действительно, «легко убедиться в том, что всякая нормативная и a fortiori всякая практическая дисциплина предполагает в качестве своего фундамента одну (или более) теоретическую дисциплину, которая должна обладать отрешимым от всякой нормировки теоретическим содержанием, имеющим свое естественное местопребывание в какой-либо теоретической науке, либо уже отграниченной, либо подлежащей еще отслойке158. Само собою разумеется, что после исключения психологии взять на себя задачу такой теоретической основы в данном случае может только дисциплина чисто-логического характера. И, опираясь на работу только что названных мыслителей и среди них особенно Больцано159, Гуссерль набрасывает следующую программу будущей чистой логики.

1. Чистая логика есть «наука о науке», «теория теории»: она задается вопросом об условиях возможности науки или теории вообще. Под наукой же или теорией при этом подразумевается не субъективно-антропологическая связь познавательных актов, суждений и методов, а объективная или идеальная связь истинных положений, являющаяся необходимым коррелятом связи самих вещей; другими словами, такая связь, которая создает объективное единство науки или теории160.

Эта связь характеризуется, как необходимая и абсолютно значимая в том смысл, что ею осуществляется закономерное познание из оснований. Она выявляется непосредственно в форме систематического единства родовых истин, дедуктивно подводящего эти истины под некоторую закономерность основоположения, в форме единства систематически-законченной теории, и представляет собою, поэтому, некоторое единство существенных принципов. Эта связь (наука или теория) должна носить поэтому название отвлеченной или номологической в противоположность связям, руководствующимся при построении своих познавательных единств внесущественными точками зрения и имеющими дело не с родовыми, а с более или менее индивидуальными истинами. Таковы конкретные или онтологическая и нормативный или практические науки и теории, носящие имя наук и теорий в более или менее переносном смысле, т. е. лишь постольку, поскольку в их основании тоже лежит вышеозначенное номологическое или отвлеченное единство; ибо только это последнее знаменует собою научность и осуществляет теоретическую систематичность познания161. «Ясно, что абстрактные или номологические науки суть основные науки в собственном смысле слова, из теоретического содержания которых конкретные науки должны почерпать все то, что делает их науками, т. е. теоретичность»162.

2. Согласно этому, вопрос об условиях возможности науки или теории есть по существу своему вопрос об условиях возможности истины или дедуктивного единства вообще. Причем, разумеется, дело идет не о реальных (субъективно-антропологических) его условиях, а в равной мере и не о тех идеальных условиях, которые обусловливают собою процесс познания в мыслящем субъекте и заслуживают имени ноэтических, но о чисто-логических условиях, коренящихся в самом «содержании» познания163. «Ясно, что дело идет здесь о тех априорных условиях познания, которые могут быть рассматриваемы и исследуемы независимо от всякого отношения к мыслящему субъекту и идее субъективности вообще»164. Это «приводит нас в результате к определенным законам, свое основание имеющим в самом содержании познания или же в тех категориальных понятиях, которым оно подчиняется, и до того абстрактным, что в них уже нет никакого остатка от познания, как акта какого-либо познающего субъекта»165. И теория, подлежащая этим законам, «слагается тогда не из актов, а из чисто-идеальных элементов, из истин, осуществляя это в чисто идеальных же формах, в формах основания и следствия»166.